Дегуманизация рубежа XIX – XX веков как часть проекта строительства «нового мира»

Еще в XVII веке Томас Гоббс писал в «Левиафане» о государстве как о рукотворном «смертном боге», который не создает, но сам создается «искусством» человека, объединенного с другими людьми в единое целое, но не во Христе, а в земном суверене[1], прообразе Антихриста. Наверное, неслучайно до настоящего времени книга Гоббса пользуется интересом философов, политологов, юристов. Попытка создания всемирного государства, о главе и судьбе которого красноречиво повествует последняя книга Библии, многократно предпринималась в человеческой истории. Но именно в XX веке она была наиболее близка к осуществлению. Британская империя рубежа XIX – XX веков была на пике своего расцвета, но уже тогда было понятно, что «страна, в которой не заходит солнце», где сосуществуют различные государственные образования, слишком «мягкая» форма для всемирной империи.

Для того чтобы провести в ХХ веке серию таких масштабных кровопролитных войн и революций, каких человечество еще не знало, нужно было изменить сам взгляд на человека, ценность человеческой жизни. И множество мыслителей XIX века над этим работали. Зигмунд Фрейд говорил, что человеком движут только страх, секс и голод, а все остальное – просто «надстройка» над этим «базисом». Политически ангажированные популяризаторы теории Чарльза Дарвина заявляли, что человек – это фактически высокоразвитое животное, жизнь – борьба за существование, но все равно все движется от плохого к лучшему, потому что в результате естественного отбора выживают наиболее приспособленные. Фридрих Ратцель, учитель основателя нацисткой геополитики Карла Хаусхофера, писал, что антропогеография – это часть биогеографии, а человек – биогеографическое явление[2]; а В.И. Вернадский прямо назвал человечество мыслящим геологическим образованием[3]. И вот в этих условиях, когда христианство в мире постарались свести к обряду, к чему-то несуразному, когда в восприятии масс Церковь превращалась в нечто, как писал Л.Д. Троцкий, «за восковую свечу обещающее вечное блаженство на всем готовом»[4], сошедший в итоге своих философских исканий с ума Фридрих Ницше заявил, что «Бог умер», а человек, трудами вышеперечисленных идеологов антихристианской эпохи в общественном сознании все более уверенно превращался в «разумное животное», которым движут страх, секс и голод (да и не животное даже, а просто мыслящее геологическое образование), возникал вопрос – а в чем смысл жизни этого существа, есть ли он вообще?

Февральская буржуазная революция 1917 года произошла во время, когда Российская империя участвовала в Первой мировой войне 1914-1918 гг. Высшие государственные чиновники и военачальники, включая начальника генерального штаба, даже члены императорской семьи оказались вовлечены в заговор против императора Николая II. Он просто не мог ничего сделать с этим в рамках той системы христианских ценностей, которые были ему органично присущи, ценность человеческой жизни, свобода личности, права человека не были для него лишенными внутреннего содержания символами. Однако наступивший ХХ век был временем появления иных ценностей, и он требовал появления государственных лидеров нового типа. Шла как бы «селекция» тех, кто может стать лидером объединенного мира. А в том, что мир должен быть объединен в единое пространство, сходились все наиболее значимые политические деятели, их разделяли лишь взгляды на то, на каких основаниях должно произойти это объединение. Впрочем, и те, кто выступал с позиций капиталистического империализма, и те, кто выступал с позиций его кажущегося антипода – империализма пролетарского, были едины в том, что в новом мире уже нет места самодержавным династиям.

В результате Первой мировой войны прекратила свое существование не только Российская империя, но и Австро-Венгерская, Османская и Германская (впрочем, Веймарская республика еще продолжала именоваться Германской империей). Все эти политические изменения происходили, как выше уже отмечалось, на фоне перемен в самом взгляде на мир. Многие представители интеллигенции слишком долго видели в происходящих общественных катаклизмах лишь своего рода представление, о чем хорошо написал в начале XX века В.В. Розанов: «С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес. – Представление окончилось. Публика встала. – Пора надевать шубы и возвращаться домой. Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось».

К началу ХХ века российское общество, внешне религиозное, на самом деле отошло от православия очень далеко. Русская Православная Церковь превратилась всего лишь в одну из составляющих государственного механизма. Сложный и неоднозначный процесс ее ослабления и низведения до уровня безынициативной иерархической структуры – бесправной, затравленной и привыкшей подчиняться советской власти, при повсеместном распространении атеизма, – начался задолго до 1917 года[5]. В воздухе носилось ожидание какой-то катастрофы. В проповеди на новый 1907 год протоиерей Иоанн Кронштадтский говорил: «Посмотрите, как мир близится к концу; смотрите, что творится в мире: всюду безверие <…>, повсюду хула на Создателя <…>, повсюду в мире вооружения и угрозы войною.… Смотрите и сами судите: мир окончательно растлен и нуждается в решительном обновлении, как некогда через всемирный потоп»[6].

Отношение к самодержавию и в среде духовенства не было однозначным. Даже Патриарх Московский и всея Руси Тихон, в то время архиепископ Литовский, спокойно отнесся к его свержению и подписал в числе ряда других архиереев приветствие Временному правительству[7]. Таким образом, революция не была для России неожиданностью. Но масштабов этой катастрофы духовенство еще не осознавало. Первое давление со стороны государства Церковь ощутила уже при Временном правительстве. Кроме имевших место фактов грубого вмешательства советской власти в сугубо церковные вопросы, Временным правительством было принято постановление о передаче всех учебных заведений, включая церковно-приходские школы, которых было около 37 тысяч, в ведение Министерства народного просвещения. Постановление объективно подготовило дальнейшие шаги сначала временного, а затем и советского правительства по усилению бесконтрольного вмешательства властей в дела Церкви[8].

В то же время Февральская революция, которая сопровождалась рядом антицерковных действий, фактически стала и религиозной революцией, уникальной в истории православия. В марте-апреле 1917 года по стране прокатилась волна чрезвычайных епархиальных съездов духовенства и мирян. В соответствии с их решениями, с кафедр были смещены свыше 10 наиболее скомпрометированных архиереев, избранные епархиальные советы значительно ограничили епископскую власть. Вводился выборный порядок замещения всех духовных должностей, коллегиально-представительское начало церковного управления, демократизировалась приходская жизнь[9].

Протопресвитер Николай Любимов, вошедший в 1917 году, после Февральской революции, в состав Священного Синода Русской Православной Церкви вспоминал, что, например, депутация из Владимирской епархии «решительно требовала увольнения архиепископа Алексия; иначе произойти могут в епархии прискорбные эксцессы. В некоторых храмах перестали уже поминать архиепископа. Из 372 членов Владимирского съезда не нашлось ни одного защитника архиепископа, и съезд единогласно постановил ходатайствовать об удалении его на покой»[10]. Архиепископ Алексий, будучи вызван для объяснений в Петроград, прислал телеграмму о том, что по болезни приехать не может, просит дать ему двухмесячный отпуск, после которого уволить его на покой, дав ему в управление какой-либо монастырь в Москве или Киеве. Синод постановил уволить его, согласно прошению, сразу же, ввиду тревожного состояния епархии, а суждение о его дальнейшей судьбе иметь по окончании его отпуска[11]. Через свободное избрание тайным голосованием на Владимирскую кафедру был избран архиепископ Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх[12], 28.11.1917 года он был утвержден в должности архиепископа Владимирского и Шуйского Патриархом Тихоном[13].

Тех, кто стоял за Февралем 1917 года в России, не интересовали вопросы свободного развития страны и конкретных личностей в ней. Главной их задачей было включение разрушенной Российской империи в мировые глобальные экономические процессы, уже в полностью зависимом качестве. Между тем, деятели февральской буржуазной революции и стоявший за ними мировой капитал в тот исторический момент не имели сил для удержания власти в России, где процессы разрушения приняли неконтролируемые формы. Как писал в своей книге «Закат Западного мира» Освальд Шпенглер, «деньги подходят к концу своих успехов и начинается последняя схватка, в которой цивилизация принимает свою завершающую форму: схватка между деньгами и кровью. Силу может ниспровергнуть только другая сила, а не принцип, и перед лицом денег никакой иной силы не существует. Деньги будут преодолены и упразднены только кровью»[14]. И попытка строительства всемирного государства диктатуры пролетариата, в котором в будущем деньги вообще должны были исчезнуть, началось именно с красного террора.

Впрочем, и в западном империализме уже в начале XX века деньги все больше превращались в отвлеченное понятие, не связанное с конкретными процессами производства и потребления. Тот же Освальд Шпенглер писал: «Мышление деньгами порождает деньги, которые не чеканятся, но мыслятся в качестве центров действия, будучи базированными на жизни, внутренний ранг которой возвышает мысли до значения фактов. Мышление деньгами порождает деньги: вот в чем тайна мировой экономики. Если организатор большого стиля пишет на бумаге: “Миллион”, – этот миллион уже имеется, ибо сама личность этого человека в качестве экономического центра служит ручательством повышения экономической энергии его области. Именно это, а не что-то иное означает для нас слово “кредит”»[15].

Октябрьский переворот, называемый также Великой Октябрьской социалистической революцией, произошел 25 октября (7 ноября по н. ст.) 1917 года. Он произошел в условиях приближения конца Первой мировой войны, роль России в которой после отречения императора Николая ІІ становилась иной: все более явственно просматривалось, что она окажется в роли побежденной страны, что и было подтверждено заключенным уже большевиками Брестским миром. В стране был очевидный кризис власти. Временное правительство стремительно теряло авторитет, давая повод предъявлять права на власть в России своим политическим противникам. Выступая на І Всероссийском съезде Советов 4 июня 1917 года (ст. стиль), В.И. Ленин, в частности, сказал: «Сейчас целый ряд стран накануне гибели, и те практические меры, которые будто бы сложны, что их трудно ввести, что их надо особо разрабатывать, как говорил предыдущий оратор, – эти меры вполне ясны. Он говорил, что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. Я отвечаю: “Есть! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком”»[16].

То, что страна движется к гибели, видели представители самых разных слоев общества. 15 августа 1917 года (ст. ст.) на государственном совещании один из крупнейших представителей российского капитала П.П. Рябушинский констатировал: «В настоящее время Россией управляет какая-то несбыточная мечта, невежество и демагогия. Вот эти три начала, которые влекут Россию. И мы не знаем куда, без пути, она будет доведена»[17].

Октябрьский переворот почти не встретил сопротивления. Однако он стал началом гражданской войны. Для победы в ней новому правительству страны требовалось заключение мира с Германией. Сэр Уинстон Черчилль так изложил суть причин, заставивших большевиков в условиях гражданской войны подписать невыгодный для них Брестский мир: «Какое сопротивление они могли оказать врагу? Армии исчезли, флот был охвачен бунтом, Россия погружена в хаос. Даже возможность бегства по широким пространствам России, которою они еще располагали, не могла оставаться в их распоряжении сколько-нибудь долго. Но ведь для них поставлено на карту нечто более драгоценное, чем судьба России. Разве они не осуществляли коммунистической революции? Разве они могли бороться с буржуями у себя на родине, в то же время тратя весь остаток своих сил на сопротивление вторгшемуся неприятелю? В конце концов, для интернационалистов, стремящихся к мировой революции, географические границы и политические связи не имели особенно важного значения. Большевики должны были укрепить свою власть на тех русских территориях, которые у них останутся, и отсюда распространить гражданскую войну и на все прочие страны»[18].

Идея мировой революции не была реализована, однако в России партии большевиков власть удержать удалось. Во многом здесь сыграла решающую роль личность В.И. Ленина. И.В. Сталин так писал о нем: «Ленин был рожден для революции. Он был поистине гением революционных взрывов и величайшим мастером революционного руководства. Никогда он не чувствовал себя так свободно и радостно, как в эпоху революционных потрясений. В дни революционных переворотов он буквально расцветал, становился ясновидцем, предугадывал движение классов и вероятные зигзаги революции, видя их как на ладони»[19]. И далее он приводит пример, как Ленину удалось одним своим решением сделать российскую армию неспособной к продолжению войны с Германией и отчасти поставить ее под контроль советского правительства: «Первые дни после Октябрьской революции, когда Совет Народных Комиссаров пытался заставить мятежного генерала, главнокомандующего Духонина, прекратить военные действия и открыть переговоры с немцами о перемирии. Помнится, как Ленин, Крыленко (будущий главнокомандующий) и я отправились в Главный штаб в Питере к проводу для переговоров с Духониным. Минута была жуткая. Духонин и Ставка категорически отказались выполнить приказ Совнаркома. Командный состав армии находился целиком в руках Ставки. Что касается солдат, то неизвестно было, что скажет 14-миллионная армия, подчиненная так называемым армейским организациям, настроенным против Советской власти. В самом Питере, как известно, назревало тогда восстание юнкеров. Кроме того, Керенский шел на Питер войной. Помнится, как после некоторой паузы у провода лицо Ленина озарилось каким-то необычайным светом. Видно было, что он уже принял решение. “Пойдем на радиостанцию, – сказал он, – она сослужит нам пользу: мы сместим в специальном приказе генерала Духонина, назначим на его место главнокомандующим тов. Крыленко и обратимся к солдатам через голову командного состава с призывом окружить генералов, прекратить военные действия, связаться с австро-германскими солдатами и взять дело мира в свои собственные руки”. Это был “скачок в неизвестность”. Но Ленин не боялся этого “скачка”, наоборот, он шел ему навстречу, ибо знал, что армия хочет мира и она завоюет мир, сметя по пути к миру все и всякие препятствия, ибо он знал, что такой способ утверждения мира не пройдет даром для австро-германских солдат, что он развяжет тягу к миру на всех без исключения фронтах»[20]. Пройдет совсем немного времени, и дисциплина в Рабоче-крестьянской красной армии будет установлена путем жесточайшего террора, оправдываемого «высокими революционными целями».

Каковы же были итоги Октября 1917 года и последовавшей за ним гражданской войны? Известный английский писатель Герберт Уэллс, сторонник советской власти, в своей книге «Россия во мгле», задуманной в целом как апология советской России, так писал о том, что он увидел в ней в 1920 году: «Основное наше впечатление от положения в России – это картина колоссального непоправимого краха. Громадная монархия, которую я видел в 1914 году, с ее административной, социальной, финансовой и экономической системами, рухнула и разбилась вдребезги под тяжким бременем шести лет непрерывных войн. История не знала еще такой грандиозной катастрофы. На наш взгляд, этот крах затмевает даже саму Революцию»[21].

Советское правительство, пришедшее к власти в результате октябрьского переворота, не было легитимно в глазах большей части того населения страны, которое интересовалось происходившими политическими преобразованиями. В то же время оно было готово на все для сохранения власти. Это делало гражданскую войну в России неизбежной. Свою власть в стране большевики упрочивали как с помощью пропаганды, так и с помощью террора. Бывший в декабре 1917 – марте 1918 гг. наркомом юстиции И.З. Штейнберг, вышедший из СНК и эмигрировавший после ратификации Брестского мира, писал впоследствии: «При терроре власть в руках меньшинства, заведомого меньшинства, чувствующего свое одиночество и боящегося этого одиночества. Террор потому и существует, что находящееся у власти меньшинство зачисляет в стан своих врагов все большее и большее число людей, групп, слоев. <…> “Враг революции” вырастает в поистине исполинскую величину, занимающую весь фон революции, тогда как властью остается меньшинство – опасливое, подозрительное, одинокое»[22].

Приказ наркома внутренних дел Петровского, подписанный в сентябре 1918 года, гласил: «Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы, из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочный массовый расстрел. Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора»[23]. Как писал В.В. Карпов, «в Крыму по прямому указанию Л.Д. Троцкого без суда и следствия в качестве превентивного мероприятия было расстреляно десять тысяч русских офицеров – чтобы они не ушли в белое движение. Эти действия Троцкий обосновал теоретически: “У нас нет времени выискивать действительных активных наших врагов. Мы вынуждены встать на путь уничтожения физического тех групп населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти”»[24].

Необходимо отметить, что террор в стране не был только красным – он был новой данностью этого исторического этапа жизни России, в которой, казалось, запущен механизм самоуничтожения… Генерал А.И. Деникин так вспоминал о реалиях гражданской войны: «За гранью, где кончается “военная добыча” и “реквизиция”, открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежа. Она пронеслась по всему Северному Кавказу, по всему Югу, по всему российскому театру гражданской войны – творимое красными, белыми, зелеными наполняло новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все цвета военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага. И жалки оправдания, что там, у красных, было несравненно хуже. Но ведь мы, белые, выступали именно против насилия и насильников! Пусть правда вскрывает наши зловонные раны, не давая заснуть совести, и тем побудит к раскаянию более глубокому, и внутреннему перерождению, более полному и искреннему»[25].

В то же время необходимо отметить, что лидерам Белого движения было не чуждо милосердие, хотя и в условиях гражданской войны. Митрополит Вениамин (Федченков), возглавлявший военное духовенство в армии барона П.Н. Врангеля, писал в своих воспоминаниях: «Еще могу припомнить о смертной казни. Временами арестовывали большевиков и после суда иногда расстреливали их. Было несколько случаев, когда обращались к моему посредничеству. Обычно я утешал, обещал хлопотать, на другой день шел к генералу. И были случаи помилования. Но однажды он в присутствии своей жены Ольги Михайловны сказал нам в полушутку:

– У меня два главных врага: это жена и владыка. Вечно просят за каких-нибудь мерзавцев. Да поймите же сами, что не для удовольствия же я утверждаю смертные приговоры. Необходимость заставляет. Если не казнить сейчас одного, потом придется казнить десять. Или они нас будут казнить в случае успеха.

Скоро был издан специальный общий указ: впредь не обращаться к главнокомандующему с просьбой о помилованиях»[26].

Еще в начале 1918 года Патриарх Тихон выпустил послание об анафематствовании творящих беззаконие и гонителей веры и Церкви Православной. В нем говорилось: «Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем не повинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных разве в том, что честно исполняли долг свой перед Родиной, что все силы полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханною доселе дерзостию и беспощадной жестокостию, без всякого суда и с попранием всякого права и законности – совершается в наши дни во всех почти городах и весях нашей Отчизны… Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной»[27].

В годы гражданской войны возникли целые армии, сражавшиеся под революционными лозунгами, на деле же представлявшие организованные банды, которые порой использовались и советским правительством для ведения боевых действий с Белым движением. Среди таких бандформирований можно выделить доходившую до 80 тысяч человек армию Н.И. Махно, о котором продолжительное время пробывший рядом с ним К.В. Герасименко вспоминал так: «Десятилетняя каторга ожесточила его, лишила способности разбираться в добре и зле. Махно испытывает бешеную, безграничную радость при виде гибели в огне цветущих городов, его глаза горят восторгом от взрыва тяжелых снарядов на улицах города. В Махно – жестокая потребность наблюдать мучительную смерть часто совершенно невинных людей»[28].

О причинах, в силу которых Белое движение было обречено в борьбе против советского правительства, емко сказал лорд Черчилль, давая характеристику адмиралу А.В. Колчаку: «Колчак был честен, благороден и неподкупен. Он не принимал участия в движениях и заговорах, которые низвергали правительство, но когда по необходимости те, кто были с ним связаны, возложили на него ответственность диктатора, он счел долгом принять ее. Колчак был наиболее подходящим из действовавших в то время в Сибири людей. Его программа была именно такая, какая была тогда нужна; но он не обладал ни авторитетом самодержавного строя, ни тем, который могла дать революция. Он должен был потерпеть неудачу в попытке придать боеспособность промежуточным политическим концепциям, которые представляют собой общее место в цивилизованном обществе»[29].

Гражданская война в России в 1920 году завершилась установлением советской власти на большей части территории бывшей Российской империи. Но как противостояние разных групп внутри страны по политическим, национальным, религиозным и иным признакам, сопровождаемое голодом, террором, депортациями, репрессиями и казнями по политическим обвинениям, в определенной мере она продолжалась вплоть до самого начала Великой Отечественной войны в 1941 году.

В последнем абзаце своей статьи «Мировое хозяйство и империализм» Н.И. Бухарин писал: «Но, может быть, эпоха “ультраимпериализма” есть все же реальная возможность, которая осуществится путем централизационного процесса? Шаг за шагом будут поедать государственно-капиталистические тресты друг друга, пока не воцарится держава, победившая всех. Эта возможность была бы для нас мыслима, если бы мы не считались абсолютно с силой сопротивления рабочего класса. На самом деле ряд войн, идущих одна за другой во все более грандиозных размерах, неизбежно должен привести в движение всю революционную энергию пролетариата. Наученный кровавым опытом, рабочий класс восстанет против системы, которая превращает его в пушечное мясо ради капиталистической сверхприбыли. Потрясенный во всех своих основах, мир увидит небывалую схватку классовых противников. Заканчивается “предыстория” человечества. Настает “царство свободы”»[30].

XX век явил миру несколько разных типов таких «царств свободы», включающих в том числе и Советский Союз периода продвижения идей мировой революции, и фашистскую Германию. В СССР творцы этого государства нового типа стали его же жертвами. На рубеже XX – XXI веков мир стал иным, чем сто лет назад, люди в основной массе разочаровались в каких-либо идеях. При этом виток глобализации и роста мощи финансового капитала вышел уже на качественно иной уровень. Современные информационные системы позволяют в основном контролировать общественное мнение без элементов внешнего принуждения. Однако вопрос свободы выбора личности и его последствий в условиях продолжающегося нарастания дегуманизационных процессов не стал от этого менее болезненным и актуальным.