…Дарья шла по полю, вдыхая ароматы цветов, травы. Она редко бывала на природе. Как ее сюда занесло – Даша и сама не помнила, женщина и в городе‑то не часто выходила из дома. Но, видимо, что‑то важное привело ее сюда; а вот что именно? Дарья напряженно морщила лоб, пытаясь вспомнить, но ничего не получалось. Внезапно земля под ее ногами вдруг потеряла свою твердость, появилось ощущение полета куда‑то. «Интересно, глубока ли кроличья нора?» – успела подумать Даша, недавно читавшая про Алису в стране чудес. Но для других мыслей времени не было: женщина поняла, что стоит, и не на дне ямы, а в каком‑то мрачном саду – вроде бы яблоневом, на первый взгляд, но плоды на деревьях напоминали скорее не яблоки, а какие‑то искаженные пороком и страданием рожи…
— Леди Долли, – услышала она вдруг полунасмешливый низкий голос и увидела гнома с густой черной бородой, выпученными глазами, одетого в камзол и башмаки с серебряными пряжками.
Даша никогда не видела гномов, но почему‑то не испугалась, а только растерялась и сказала:
— Здравствуйте! Где я? А кто вы такой?
— Видно женщину – столько вопросов сразу, – засмеялся гном. – Я Лепрекон, но очень бедный, вынужденный подрабатывать здесь садовником. А вы сейчас в саду моей хозяйки, леди…
— А почему вы всех называете леди? – перебила его Дарья.
— Потому что мне за это платят, а мне как‑то пополам, как кого называть, — улыбнулся Лепрекон. – Сам бы я использовал совсем другие термины, если бы это не влияло на мое финансовое положение.
— А разве у вас нет волшебного золота?
— В том‑то и дело, что нет. Я игроман – проиграл все свои сокровища в автоматах в кальян–клубах вашего городишки. А ведь лепреконы свое золото просто так не отдают. Замочил бы гадов, которые его у меня выиграли, но они как назло, все работают на одно очень большое лицо… – гном многозначительно еще больше понизил голос и изобразил почтение на лице, – его имя мы обычно не произносим вслух…
— А разве у нас в городе живут лепреконы? – удивилась Даша.
— И гоблины, и ведьмы, и тролли, и еще полно всяких разных!
— Так почему же вы здесь?
— Так говорю тебе: надо подзаработать, чтобы было на что отыграться! – уже раздраженно ответил гном. – Хватит трепаться: тебя ждет хозяйка!
Дарья вдруг увидела, как из‑за деревьев, не спеша, выходит женщина в длинном черном плаще с большим капюшоном. Девушке вдруг подумалось, что сейчас капюшон откинется, а под ним – лицо Медузы Горгоны, взгляд которой превращает в камень, а вместо волос на голове у нее – клубок копошащихся змей. Но капюшон откинулся, а под ним было всего лишь очень красивое, хотя и жестокое лицо крашеной блондинки лет сорока.
— Леди Элизабет, – поклонился ей гном.
— Сэр Лепрекон, на вас дурно влияет общение с русскими, – скривив рот, презрительно произнесла хозяйка сада. – Я послушала ваш разговор: вы скоро ничем не будете отличаться от граждан этой страны, как они в свою очередь все меньше отличаются от самых глупых американцев, на самых идиотских фильмах которых они сейчас воспитываются…
— Осмелюсь заметить, леди Элизабет, что это естественные процессы глобализации, когда уже и не поймешь порой, где человек, а где гоблин… А жизнь в этой стране и ваши манеры не улучшила…
— Заткнись, – веско сказала чопорная дама, добавив при этом такое словечко, от которого Дарья покраснела, так как не слышала еще таких вариаций матерных слов, а гном скрипуче рассмеялся:
— Что и требовалось доказать! Впрочем, леди Элизабет, я не могу вас винить: вы же работаете в сфере культуры; разве там возможно выражаться как‑то иначе…
— Так вот ты какая, Долли, – уже не обращая внимания на Лепрекона, в котором Дарья вдруг с удивлением узнала председателя регионального отделения одной из общероссийских общественных организаций, произнесла дама в плаще.
— Откуда вы меня знаете? – изумилась женщина. – И почему Долли? Я Даша!
— Долли – это Даша по нашему… Но суть не в этом, видишь мой сад и его плоды?
— Да.
— Каждый из них – один из тех, кто любил меня когда‑то, неправильно любил…
И Дарья вдруг всмотревшись в висящие на деревьях гнилые плоды увидела с ужасом, что они не просто похожи на страшные человеческие лица…
— А при чем здесь я? – с ужасом спросила она.
— У меня не хватает одного яблока для моей коллекции – твоего мужа Петра. А он так нужен именно на этой ветке!
И Элизабет рассмеялась, отчего Дарье стало еще страшнее. Она захотела убежать, но куда? Страх все нарастал, и вдруг… женщина проснулась в постели у себя дома. Петра рядом не было, они не жили вместе уже месяц, Даша сказала ему, что нашла другого, богатого и красивого, который будет настоящим отцом их ребенку. Хотя никого она, конечно, не нашла, и очень по мужу скучала. После сна ей стало совсем не по себе.
***
Наталья вдруг среди ночи открыла глаза и увидела, что на шкафу рядом с кроватью сидит ее недавно повесившийся брат. На удивление женщина не испугалась:
— Почему ты здесь, Саша? – спросила она.
От Александра шел сильный жар, казалось, что температура в комнате поднялась до сорока градусов, и начинала еще повышаться.
— Меня отпустили ненадолго, – хрипло сказал он.
— Почему ты такой горячий?
— Там, где я сейчас работаю, температура 200 градусов.
— А что ты делаешь?
— Песок перекладываю с места на место в пустыне…
— Почему ты пришел?
— Мне сказали, что я могу придти к тебе, что если ты за меня попросишь, мне будет легче…
— Кого попросить, Саша? – спросила Наталья… и открыла глаза.
В комнате никого кроме нее не было. Температура была самой обычной – чуть выше 20 градусов.
***
… Семен сидел за большим столом в отцовском доме и со смесью удивления и отвращения смотрел на стоящего напротив него отца. Тот разлагался, части тела у него отвалились, в видневшихся в теле ямах копошились белые черви.
— Ты же умер, папа, уже почти две недели назад, что ты здесь делаешь? – спросил Семен, стараясь не выдать того, как ему неприятно.
— У меня нет сил пока оставить этот мир, это тело, – проклокотал его отец.
— Но это надо сделать. Оставь это тело, там, куда ты идешь, оно не нужно!
— Жалко. И страшно…
— Но нужно!
Умерший посмотрел на него с сожалением, что и любимый сын его не понимает, и исчез.
А Семен Иванович вдруг открыл глаза. Он был не в отцовском, а в своем доме, рядом спала жена. Никаких запахов распада и тления, которые показались ему невыносимыми, в комнате не было.
…Боруху Никаноровичу все больше не нравилось, что многие из тех, кто перед ним раболепствуют, за глаза его называют аббревиатурой подразделения, которое он возглавлял – Главного Отдела по Вопросам Науки и Образования, (они‑то не знали, что после того, как стали ему служить, оказались для хозяина открытой книгой), поэтому он сделал нескольким из них внушение. Но лучше Свинчутке от этого не стало: теперь о нем говорили «Тот, кого нельзя называть», а некоторые и того хуже – «Волан де Морт недоделанный»…
«Странно, почему меня это трогает? – думал порой супергерой. – Ведь я же вроде бы уже совсем не человек?» Однако, поразмыслив, он пришел к выводу, что новое «погоняло» не так уж плохо, а герой книжек Джоан Роулинг вообще прикольный. Поэтому профессор Свинчутка в итоге новое свое прозвище одобрил, только слово «недоделанный» запретил употреблять.
Он приобретал все больший вес в мире. Попробовал даже реформировать Российскую Академию Наук, но реформа пошла не совсем так, как ему хотелось. Свинчутка влезал в гущу мировых политических событий; его рука чувствовалась и в Египте, и в Ливии, и в Сирии, а уж в США он и до того, как стал супергероем, много всякого разного делал.
Борух Никанорович решил подчинить себе ранее разобщенные силы гоблинов, лепреконов, ведьм и троллей, которых немало болталось по миру под видом людей. Около сотни из них профессор стянул в областной центр, в котором имел штаб–квартиру, и, благодаря своему влиянию на губернатора, для каждого нашел хорошую должность на государственной, муниципальной или партийной работе. Особенной находкой он считал Элизабет.
— Так твой бывший учитель называл тебя девушкой–фейри? – спросил у нее Свинчутка.
— Да, сэр. Но это он смеялся над Григорием…
— Над ним смеяться‑таки пока рано! – возразил Борух Никанорович. – Он может все нам испортить, причем именно он! Вам‑то, Лиза, он подпортил‑таки вашу юную внешность!
Элизабет ненавидела думать, что из‑за молитв отца Григория стала выглядеть не на двадцать, а на сорок, и убила бы любого, кто ей об этом напомнил. Но новому хозяину лишь деланно улыбнулось. А тот видел ее насквозь и довольно сказал:
— Правильно, Лизонька, не надо хамить профессору Свинчутке, и все будет хорошо!
— Я и не собиралась…
— Полно! – нетерпеливо махнул рукой Борух Никанорович. – Ты мне лучше расскажи, что с губернатором?
Над губернатором они решили от души поиздеваться: сначала не для чего‑то там, а просто ради гадости, а потом и повод нашелся. Руководитель региона подпал под влияние Элизабет, влюбился в нее, давал ей деньги, дарил подарки. А та через подставных лиц подкинула ему информацию, что деньги эти тратит на одного из молодых заместителей председателя областного правительства – перспективного тридцатилетнего мужчину, имевшего наглость не подчиняться приказам Свинчутки и не замечать чар Элизабет.
Губернатор устроил Элизабет сцену, а та призналась, что тратила деньги, но не те, которые он ей давал, а свои… В итоге тот помучался от ревности страшно, перенес несколько гипертонических кризов, уволил заместителя, а Элизабет простил и надарил ей кучу новых подарков…
— Жалко, что он не устроил‑таки ему несчастного случая, как хотел сначала, – с сожалением сказал Борух Никанорович, выслушав рассказ. – Был бы совсем наш!
— Да он и так наш!
— Наш да не наш! Вспомни Григория Александровича!
Элизабет раздраженно закусила губу.
— Ну да ладно, – ухмыльнулся Свинчутка. – Ты мне лучше расскажи: любопытно это – путешествовать по снам людей и превращать их в кошмары? И как тебе твои владения в стране грез?
Элизабет улыбнулось: ей все понравилось.
— Вот и отлично. А прикольно, что этот важный Лепрекон, который, кажется, лопнет от ощущения своей значимости и пытается со всеми говорить свысока, стал у тебя дворецким в мире по ту сторону?
Это было настолько прикольно, что не только Элизабет рассмеялась, но и сам профессор Свинчутка изобразил подобие хохота.
— Мы сделаем‑таки то, что не смог сделать сэр Джон, и много еще чего! – важно изрек он.
Лепрекон, который вызывал такое бурное веселье у Боруха Никаноровича и Элизабет, в гражданской жизни был лицом очень даже солидным. Он имел российский паспорт на имя Черномора Карловича Великанова и возглавлял Партию Объединения Российских Славян (ПОРС). До недавнего времени партия эта была всего лишь в статусе общественной организации, но изменения в законодательстве позволили Черномору Карловичу зарегистрировать на ее основе политическую партию, причем он стал руководителем сразу и общероссийской организации и регионального отделения.
Эмблемой партии был какой‑то непонятный символ, о котором Борух Никанорович скептически заявил, что это очень напоминает поросячий сосок… А, подумав, добавил, что в принципе, все это очень даже логично: ведь партия называется ПОРС, а эту аббревиатуру очень даже можно расшифровывать именно как поросячий сосок… С тех пор Лепрекона стали звать не «господин Великанов» и не «Черномор Карлович», а «председатель Порс», что злило его ужасно, к большому удовольствию профессора Свинчутки, который любил поизгаляться не только над людьми, но и над иными существами, оказавшимися в его власти. Нередко, собирая лепреконов, гоблинов, ведьм и вампиров, он заявлял им, что как ученый, считает, что их не существует.
— Но ведь и вас тогда не существует, — пытались они возражать.
— Это совсем иное дело. Тут результат наинаучнейшего эксперимента, который показывает меру совершенства человеческой мысли…
— Так ведь вас не люди таким сделали…
— То верно, — соглашался Свинчутка. – Но по сравнению с такими упырями как вы я – венец творения!
— Почему? – удивлялись все больше ненавидевшие такого начальника существа.
— Потому что я двигаю современные науку и образование, современное право, создавая пространство, в котором вам комфортно жить. Разве не так?
И тут все вынуждены были согласиться. Особенным достижением Боруха Никаноровича было то, что его подопечные стали неподсудны человеческому суду. Так один особо крупный тролль был даже в должности министра и натворил столько всего, что человек тридцать–сорок за это вполне могли бы расстрелять. А его просто уволили с должности и сказали, что так делать нехорошо… Что косвенно подтверждало, что у людей не хватало ресурсов для вмешательства в сферу, в которой царил Борух Никанорович.
Но сам он право суда над своими подчиненными имел. Он мог засадить джина в бутылку, отправить лепрекона на рудники Мории, а гоблинов и троллей, которых было больше, мог даже приказать казнить. Поэтому его боялись.
Партия Объединения Российских Славян ему даже нравилась. Председатель Порс собирал две сотни мужиков с длинными бородами и волосами, в кафтанах до земли, арендовал большой зал, устраивал лекции приезжих знаменитостей ученого мира. Особенно прикалывало Свинчутку, когда эти конференции путали с собраниями православного духовенства, на которое внешне последователи Порса были похожи. Еще Боруху Никаноровичу нравилось, что Черномор Карлович особое внимание уделял возрождению российского язычества на основе ритуала кельтских друидов, связанного с человеческими жертвоприношениями. Официально об этом говорить, конечно, было нельзя, но двое друидов из Англии умели облечь эту суть в такие размытые формулировки, что придраться к ним было практически невозможно.
Еще председатель Порс был большой ловелас и такой же большой жмот. Однажды он угостил одну женщину мороженым за восемнадцать рублей, а когда она в ответ не проявила ему благодарности интимного характера, обругал ее страшно. Но его выручила Элизабет. Она создала общественную организацию «Женщин завтрашнего дня», последовательницам которой внушила, что переспать с уродом за восемнадцать рублей, имея при этом миллионные счета в банке, недвижимость в России и за рубежом и красавца мужа очень даже круто и привела массу исторических подтверждений тому. В итоге у председателя Порса отбоя от поклонниц не стало.
Но однажды Черномор Карлович, чувствуя, как растет его вес, и думая попробовать силы своей партии на выборах в региональный парламент, а затем и на пост губернатора, посмел сказать что‑то недостаточно почтительное Свинчутке. Наказание было немедленным: год работы дворецким у Элизабет, пока только в мире грез, но при повторном нарушении оно распространилось бы и на мир людей.
… Дарья вновь была возле того страшного сада, но на этот раз не внутри, а у его ворот. Сад находился за высокой стеной, а вокруг, сколько видели глаза, расстилались заросли ядовитого хвоща и крапивы в человеческий рост высотой, каких‑то еще растений… Даша даже засомневалась не постучать ли ей в калитку: господин Лепрекон ведь был так вежлив в прошлый раз, даже называл ее леди… Но она вспомнила, что говорили в городе про того, кого ей напомнил дворецкий–садовник той страшной ведьмы, а потом саму леди Элизабет, и молодая женщина решила, что лучше уж идти в хвощ и крапиву… Но странно: стоило ей сделать несколько шагов и перетерпеть боль от первых ожогов, как хвощ и крапива перестали жечься, а перед собой Даша увидела едва заметную тропку.
Стоило ей ступить на нее, как нога заныла: тропа была усеяна колючками. «Может, ну ее, эту тропку?», — подумала Дарья и вдруг почувствовала, что рядом с ней кто‑то есть. Она обернулась и увидела какого‑то прозрачного то ли человека, то ли не человека.
— Кто ты? – спросила девушка. В отличие от обитателей сада незнакомец опасений не внушал.
— Я рядом с тобой с твоего рождения, — грустно сказал ей Прозрачный. – Но ты как‑то не помнишь обо мне, поэтому мне обычно не разрешают тебе помогать. Но сейчас дело другое: решается твоя судьба, поэтому мне позволено пройти рядом с тобой по этой тропке, если ты, конечно, захочешь…
— Но тут такие колючки…
— Это тернии, они всегда бывают на таких тропках, без них нельзя.
— Но больно ведь!
— В жизни вообще много всего, что больно и что неприятно, это не всегда плохо.
Дарья задумалась и спросила:
— А если я не пойду по этой тропке, то мне придется вернуться в сад?
— Да.
— А что будет там?
— Лучше такое и не знать!
— А может быть, я просто проснусь у себя в кровати?
— К сожалению, нет. Просто сегодня не будет ничего. Это сон, в котором можно умереть, и тогда умрет и земное тело…
— И ожоги останутся? – скептически осматривая обожженные руки и ноги, спросила Даша.
— Ожоги ерунда! – безаппеляционно заявил Прозрачный. – Ну, так идешь?
— А что там? – вдруг спросила женщина. – Откуда я знаю, что ты не такой, как обитатели этого сада?
Прозрачный укоризненно посмотрел на нее и сказал:
— Это дорога назад ко Христу.
— Почему же она такая плохая и узкая?
— Она всегда такая.
— А разве я от Него ушла? – задала Дарья возникший у нее вопрос.
Прозрачный ничего не ответил, но молчание было красноречивее любых слов.
Женщина вздохнула и сделала несколько шагов, которые причинили ей страшную боль. Но где‑то на восьмом шагу она заметила, что боль улетучилась. «В чем же дело, ведь вот тернии под ногами», — подумала она, и увидела, что новый знакомый приподнял ее и буквально несет над колючками, лишь на первых из которых алела ее кровь.
— Тебе нужно было лишь решиться, с тебя маленький спрос, — ответил ей Прозрачный, как будто прочитал ее мысли.
— А я ведь вначале и такой тропки не видела! – сообщила Даша.
— Тогда тебе нужно было тоже только решиться.
— Но ведь я и решилась!
— И сразу появилась тропка!
— Куда мы идем? Ко Христу?
Прозрачный улыбнулся:
— К Нему идут, когда ломая себя, делают что‑то ради других.
— А ради кого я должна что‑то сделать?
— Скоро догадаешься. Сначала зайдем кое к кому.
И женщина вдруг увидела знакомый с детства домик, из окошка которого выглядывало такое знакомое лицо…
— Бабушка! – закричала она и бросилась к той, чей земной путь завершился несколько лет назад.
— Внучка, дорогая, как я за тебя молилась, как я страдала, видя, что ты делаешь! – сокрушенно сказала старушка, у которой не было никаких признаков дряхлости и болезни, из‑за которых она умерла.
— А что я не так делаю? – взвилась Дарья.
— Очень многое! У тебя муж священник. Вернись к нему, он без тебя погибнет!
— Петр меня предал! – резко ответила Дарья, и лицо ее стало почти таким же жестоким, как у леди Элизабет.
— Вот делай почаще перед ним такую рожу, глядищь он тебя и полюбит, — засмеялась бабушка, ожидавшая такой реакции.
— Не надо смеяться!
— Смеяться нечему. Сейчас решается судьба и вас обоих и вашего ребенка. Первые шаги будут как в этот кустарник и по этим колючкам. А дальше вас проведут…
— Прозрачный?
— Что ты, внучка, как называешь своего Ангела–Хранителя! – укоризненно покачала головой бабушка. – И он тоже, но вам с Петром нужно обязательно поехать в город Большой к отцу Григорию. Расскажи ему свои сны, а отец Петр пусть все расскажет про Элизабет – отец Григорий очень хорошо ее знает…
— А если Петр не захочет ехать?
— Захочет.
Дарья опустилась на колени перед бабушкой, и уткнулась головой ей в колени.
— Как же все тяжело! – вздохнула она.
— Ничего, внучка, все образуется. А сейчас попей парного молочка…
Дарья взяла большую кружку, выпила как в детстве половину и… проснулась у себя дома в кровати. Была еще глубокая ночь, но женщина включила компьютер и полезла в интернет узнать, кто же такой отец Григорий из города Большой…
У отца Петра после последней встречи с Элизабет, которую он знал, как Эльзу Рудольфовну, все развивалось по тому сценарию, который она прокрутила у себя в голове на прощание, потеряв всякий интерес к молодому священнику, которого считала уже погибшим.
Петр жил один, много пил, был запрещен в священнослужении, стоял вопрос о лишении его сана. Он очень удивился, увидев Дашу. Узнав, что у нее другой мужчина, возненавидел жену страшно, казалось, увидит – убьет, особенно после того, как та сказала, что у их ребенка новый отец. Но порой Петр успокаивался и смотрел на ситуацию под другим углом: не начни он бегать за Эльзой, и не было бы ничего… Однако, когда Дарья постучала в его дверь, священнику, потерявшему прежний лоск стоило больших сил, чтобы сдержаться и не сказать ей что‑то уничижительное: они ведь еще и не развелись до сих пор…
— Петя, — предупреждая возможную агрессию, скороговоркой сказала Дарья, — я должна сказать тебе что‑то очень важное. У меня никогда не было другого мужчины!
— Но… — Петр вдруг обмяк, злоба и обида, дававшие ему силы держаться последние месяцы, разом его оставили. – Но… почему?
— А мне не обидно было…
… Пересказывать их разговор, состоявший из междометий, слез и поцелуев, вряд ли интересно. Но на другой день, когда Петр немного пришел в себя, они поехали в город Большой, в котором в храме при интернате настоятелем служил отец Григорий.
— Ну что он может мне сказать? – хорохорился Петя, почувствовавший себя вновь заслуженным отцом Петром, который любому священнику даст фору.
Но отец Григорий, который принял их очень доброжелательно, нашел что сказать и Петру и Дарье. Он знал все, что им нужно было узнать и говорил очень просто, но так веско, что жизнь их перевернулась.
Еще до того, как подойти к нему, супруги стали невольными свидетелями его разговоров в храме с женщиной средних лет, которой приснился покончивший с собой брат, и с каким‑то еще достаточно молодым ученым (так потом настоятель зачем‑то сказал им про него), которому приснился его умерший, разлагающийся, но все еще живой отец. С женщиной разговор был быстрый, но она ушла крепко задумавшись. С ученым говорили долго. Мужчина рассказывал все что‑то, до Петра и Дарьи долетели слова «границы познания» и ответ: «Я знаю, что ничего не знаю, хотя вроде бы тоже профессор»…
Долгим был и разговор с супругами. Он сказал им все так, что не было уже никаких вопросов. А напоследок отец Григорий добавил:
— Отец Петр, тебе сейчас это может показаться странным, но тебе предстоит стать настоятелем в этом храме совсем скоро. Запрет с тебя снимут. Я не смогу тебя учить, да ты и не хотел бы, чтобы тебя кто‑то учил. Книжные знания у тебя есть, жизненные придут. А в отношении Эльзы – тебе предстоит помочь ей найти путь ко Христу – это твой крест…
И, увидев, какими ревностью и гневом вспыхнули глаза Даши, добавил: — О, она будет совсем иной! Внешне особенно… Да и не Эльза ее будут звать…
Борух Никанорович никогда не позволял себе эмоций внешне, но расправа с провинившимися была жестокой, милосердия супергерой не знал. В его кабинете навытяжку стояли Лепрекон и какая‑то дряхлая старушка.
— Что же, Черномор Карлович, — вкрадчиво начал Свинчутка с такими интонациями, что даже этот злобный гном затрепетал, — как вы осмелились на такую вещь без моего разрешения?
— Мы хотели сделать сюрприз… доказать…
— Сюрприз? Хороший сюрприз! Я только что из того мира, в который вам еще предстоит попасть, совсем в ином качестве заметьте! Там шестьсот шестьдесят шесть совещаний уже прошло на разных уровнях из‑за вашей самодеятельности!
— Но вы же положительно смотрели на возможность человеческих жертвоприношений! – попробовал оправдываться Лепрекон.
— Разве таких? Разве, чтобы это был мученик за Христа? Не, ну вот идиоты! – Свинчутка сокрушенно покачал головой. – Итак, что вы сделали. Вы, по вашему мнению заманили, а на деле он пришел добровольно, Григория Александровича в вашу ритуальную рощу, сказав, что речь о жизни и смерти Элизабет. Кстати, духи, которые нужны друидам, теперь в этой роще жить не смогут долго… Но это я уже к слову… Его связали, били, а он не сопротивлялся, а потом одна дура, которой еще большие дураки сказали, что она станет вновь вечно двадцатилетней после того, как умоется кровью того, кто у нее молодость отнял, втыкает ему нож Мерлина (кто придумывает такие названия!), целясь в сердце, а попадая в поджелудочную! И что делает Григорий Александрович, умирая? Он не говорит, что прощает и тому подобное, что можно было бы истолковать двояко; он прямо молится о том, чтобы им в вечности быть вместе с Элизабет… А за нее там еще один ходатай нашелся – некий Иоанн, сэр Джон, в прошлом…
Свинчутка пристально посмотрел на старушку:
— Ну что, Елизавета Ивановна, вас теперь и не узнать…
— Почему Ивановна? – тихо спросила та.
— Так по вашему новому российскому паспорту, который я оформил. В честь сэра Джона, так сказать. Да уж, постарались вы на славу: не на двадцать лет помолодели, а постарели почти на тридцать… Но вы не наша, вы теперь принадлежите Григорию Александровичу; впрочем, у вас есть свободная воля. И я очень надеюсь, что вы взбунтуетесь, и вернетесь ко мне. Но вы ведь знаете, что я зову вас, чтобы издеваться над вами, а тот вами жил… Впрочем, возможно, это и дает шанс, что вы вновь захотите мне служить? Если я вообще вас возьму…
— Борух Никанорович, но ведь вы же договорились, что его не признают мучеником, что не будет канонизации, — умоляюще пробормотал Леперекон, еще надеявшийся на помилование.
— Не будет, согласен. Три или четыре известных церковных публициста напишут статьи о том, что Григорий Александрович умер от пакреонекроза, вызванного жизнью в излишествах. Но что толку от этих писак в вечности? Кстати, когда я ему на нейтральной территории, куда он приходил для переговоров со мной, сказал, что мы сделали так, он улыбнулся и сказал: «Лишь бы у Лизы все было хорошо!» Какая гадость! Так что сэр Лепрекон, вы отправляетесь на пятьсот лет на каторжные работы в рудники Мории – таков мой приговор!
И на шее Черномора Карловича вдруг появилась колодка, на руках и ногах кандалы. Надели их сущности, которых не видел никто из находившихся в комнате, кроме Свинчутки. А потом они вместе с осужденным Лепреконом телепортировались к месту исполнения наказания.
— Там, кстати, в интернате, будет священником вместо Григория Александровича твой Петечка, — язвительно сказал Борух Никанорович Элизабет. – Приди к нему и спой: «Полюби меня такой, какая я есть!» И не забудь рассказать про Руслана и Людмилу Пушкина, про волшебницу Наину, которой добивался ее поклонник, а она потом пришла к нему состарившись, а он ее отверг и тем разбудил зло в ее сердце…
Старушка молчала, внутри у нее было все пусто. Она не знала больше ничего.
— Так что, Елизавета Ивановна, Эльзы Рудольфовны больше нет. Свое имущество, по примеру Черномора Карловича, она передала мне по дарственной, что было очень благоразумно. Так вот к чему интернат: вы теперь там будете работать санитаркой – такое вот развлечение…
Когда дверь за Элизабет закрылась, Свинчутка достал из стола золотой, украшенный бриллиантами диплом, и в который раз стал его рассматривать.
— Диплом главного маршала сил тьмы! Круто!
В голове главного маршала витала одна мысль, ставшая его мучением, с того момента, как он получил данный диплом: ему очень захотелось им подтереться. Но сущности, которые диплом вручали, помня об экспериментах с долларами, предупредили Боруха Никаноровича, что, учитывая то, из какой консистенции он состоит, подтеревшись этим волшебным дипломом, Свинчутка просто себя сотрет… Поэтому теперь его страшно мучила необходимость принять решения стоит оно того или нет…
***
Елизавета Ивановна, ничего не видя, спотыкаясь брела по дороге:
— Теперь у меня нет никого и ничего, ради чего стоило бы жить, я совсем одна! – прошептала она.
— Ты никогда не будешь одна! – услышала она вдруг.
Рядом с ней был отец Григорий.
