Кожаные ризы. Часть вторая. Per aspera ad astra

Произведение напоминает калейдоскоп – визуальный ряд, запечатленный в слова; сменяющие друг друга картинки, сменяющаяся реальность, когда непонятно, что реально, а что нет, когда время и пространство становятся размыты, а потом картинки  где-то смыкаются одна с другой, придавая целостность обрывчатости…

Для широкого круга читателей.

Отрок Эфесский

Карл Владимирович задумчиво сидел за своим столом в кабинете. Все было знакомым и одновременно каким-то не таким. Напротив него стоял Иван Николаевич Петров, озабоченно рассматривающий друга:
— Сколько ты говоришь уже не пьешь? — деловито спросил он Барта.
— Второй день, — все так же задумчиво отвечал тот. — После того события решил я отказаться от этого пакостного зелья раз и навсегда!
— Событие, что и говорить, неординарное, да и зелье дурное, но нельзя так резко завязывать тем, кто пил, как ты! — покачал головой Петров. — Что у тебя сейчас в голове?
— В голове чисто, а перед глазами туманная дымка. Мне кажется, что я отрок Эфесский, проснувшийся от смертного сна!
— Они, как ты помнишь, больше полутора сотен лет спали, — заметил Иван Николаевич. — А ты вообще-то веришь в эту историю?
— А почему нет? — спросил Карл Владимирович. — Что тебя в ней смущает? Середина третьего века, Римская империя. Император Декий проводит антихристианские репрессии. Несколько молодых воинов-христиан отказываются отречься от Христа. Их лишают знаков воинского достоинства, предупреждают о казни, если они не передумают, а потом отпускают домой, чтобы до казни у них было время одуматься…
— Вот это уже сомнительно, — покачал головой Петров. — Почему не побоялись, что они сбегут?
— Ну, у них же там типа слово воина, тем более, слово христианина…
— Наши бы ни за что не отпустили под подписку о невыезде того, кому через несколько дней смертная казнь предстоит!
— Так там не наши и были. Менталитет у них другой, вот как-то так… И потом: сбежав, они же имперской пропаганде какой козырь бы дали: христианство из смелых воинов делает презренных трусов и лжецов! Не могли они бежать!
— Ну, а дальше? Пошли они в эту пещеру, чтобы подумать о вечности и помолиться, один ходил на рынок за продуктами. Потом в какой-то момент, накануне казни, они обратились к Богу с просьбой, чтобы она их миновала, и уснули летаргическим сном. А император приказал заложить пещеру, чтобы эти парни, проснувшись, умерли от голода. Христиане же написали на свинцовых табличках их имена и историю и положили там же.
— И что тебя здесь смущает?
— Дальше смущает, — сказал Петров. — Прошло больше полутораста лет, хозяин горы решает расширить загон для овец; пещеру разобрали, но попасть в нее почему-то не смогли. А молодые люди проснулись, подумав, что заснули только вчера; и даже одежда их не истлела. Как такое может быть?
— Все может быть, даже с точки зрения современной науки. Каталепсия ведь бывает… просто кроме этого – нет описанных случаев, чтобы она длилась так долго. Возможно, в пещере из-за того, что ее особым образом замуровали, сформировался определенный режим воздуха, температуры и т. д., который не дал тлению коснуться ни до чего, что в ней было.
— А ты как был материалистом, так и остался! — засмеялся Иван Николаевич. — В чем же тогда чудо?
— Чудо, что их открыли в то время, когда это было полезно для Церкви. Иудейская секта саддукеев оказывала тогда огромное влияние на христианское мировоззрение, пытаясь на общецерковном уровне пробить положение о том, что воскресения мертвых нет. Чудо, что они сумели прожить после пробуждения ровно столько, чтобы увидеть императора и рассказать ему свою историю, хотя какая могла быть жизнь в их телах после такого продолжительного сна! В какой-то мере чудо даже то, что нашлась табличка, подтвердившая их слова.
— А ты не думаешь, что раз это все так вовремя совпало, то отроков просто придумали?
— В смысле разыграли спектакль, а актеров потом убили, чтобы все было поэффектнее? Не думаю. Не стали бы они рисковать, вызывая императора на такое представление. А потом: ты забыл, кто выступал против воскресения мертвых? Думаешь, эти не накопали бы доказательств, если бы что-то там было нечисто?
— Мне сложно судить…
— А мне легко, я-то знаю, о чем говорю! Это в советской школе тебя научили верить в глупость, а сомневаться в том, что ясно как свет!
— Это в какую, например, глупость?
— Ну, в эволюцию человека из обезьяны. Глупей ведь ничего не придумать: нашли кусочки костей разных существ, сложили из них скелет, дополнив недостающее методом реконструкции. Получился монстрик, которого назвали предком человека, переходным этапом… И ведь на основании этого скелета, которого не было, придумали быт, культуру этих существ…
— Ты знаешь, у нас деревня одна есть, там пьяницы в четвертом поколении живут, так там при желании и питекантропа найдешь, и синантропа и неандертальца, — засмеялся вдруг Иван Николаевич.
— Вот и я о том! — подхватил Барт. — Почему мировой капитал финансировал эти дурацкие экспедиции и вообще всю науку антихристианской направленности?
— И сейчас финансирует, нужно заметить!
— Про сейчас и речь молчит!
— Да понял я тебя, — согласился Петров. — Есть в твоих словах правда. Только вот скажи мне: с какого это перепуга ты вдруг отрок Эфесский? Умирать, что ли собрался?
— Я слышу ангельские трубы, — таинственно прищурившись, сказал Карл Владимирович.
— Да ты что! А еще что?
— Еще?… Шотландскую волынку, пение эльфов. Вижу фей, танцующих на зеленых лугах… Похоже, что я буду восхищен в мир духов…
— Похоже, ты белочку словил, друг мой! — покачал головой Иван Николаевич. — В больницу тебе нельзя: слишком большой козырь будет у твоих врагов. Ну-ка выпей вот это!
— Что это? — подозрительно посмотрел Барт на двухсотграммовую фляжку.
— Коньяк. Выпей половину, и я отвезу тебя домой. Там дам тебе водки с люминалом и воды, надеюсь, что ты заснешь… Ты ведь так и не спал, как проснулся после тех событий?
— Нет.
— Ну, вот видишь, надо тебя вытаскивать!
— Так я же решил не пить! — с сомнением посмотрел на фляжку профессор.
— Так это и не пить, а лечиться.
— Люминал – это типа фенобарбитал?
— Типа да.
… Следующие три дня Иван Николаевич ухаживал за другом. Когда тот, наконец, пришел в себя, сказал ему:
— Ну что, отрок Эфесский, теперь, если хочешь, можешь и не пить!
— Хочу, — кивнул головой Карл Владимирович.

Границы реальности

Барт критически осмотрел комнату, в которой провел последние дни.
— Ты что же, так и сидел возле меня постоянно? — спросил он Петрова.
— Нет, постоянно — это было рискованно: помнишь, ты меня учил, что самое главное правильно выбрать место, где укрыться?
— В смысле?
— В прямом: ты блевал часов тридцать подряд с небольшими перерывами так, что в этой комнате находиться не стоило. Но приходилось: тебе же нужна была вода, много воды.
— А чего же сейчас так подозрительно чисто в сравнении с тем, что должно быть, если придерживаться твоей версии происходивших событий?
— Прибрался уж разок за другом, чего уж там! — усмехнулся Иван Николаевич.
— А спал ты где?
— На раскладушке – на кухне.
— Понятно, — Карл Владимирович обессилено откинул голову на подушку. — Странная вещь: все как в тумане было, и в то же время – такие ярчайшие образы… Меня события последнего времени заставили задуматься о гранях реальности.
— Да? Какие именно?
— Я, например, точно помню человека, который принес мне тетрадь своего умершего брата. Помню, как читал ее. И потом вдруг главная героиня повествования из тетради оказалась моей студенткой… Как это может быть?
— Попей с твое, и не то еще может быть! — обнадеживающе сказал Петров.
— Но самое интересное: тетрадь-то оказалась чистой! Но я ведь сам ее читал! И Павел… Он, получается, не умер…
— Ты знаешь, мне вспомнилась сейчас писанина одного человека, который вообразил, что землю захватили рептилоиды. В качестве одного из неопровержимых доказательств этого, он утверждал, что сам видел, как английская Королева превращается в рептилоида… Тебе это ничего не напоминает? Кстати, он еще описывал подробно психические болезни, которыми страдает…
— Тебе бы все хи-хи, а тут серьезный вопрос! — вскипел Барт.
— А раз серьезный, так перестань пить!
— Это да. А как ты думаешь, Мэримэ, то есть Марина, моя студентка, она и, правда, – фея?
— Когда лизергиновую кислоту примет, то да. А так нет.
— Слушай, мне нужно ухватиться за какую-то грань реальности, иначе у меня все так смешивается в голове…
— Ты чувствуешь, что тебе есть для чего жить?
— Не знаю даже… Это так сложно… Я ведь как в тумане жил последние годы. Мне не нравилось то, что я заведую кафедрой теологии — это слишком обязывает, ведь мной столько всего изучено об этом мире… И уйти сам я как-то не мог, пытался сделать так, чтобы меня выгнали, а все закрывали глаза…
— И?
— Для того чтобы жить ради идей я как-то уже староват и слишком много знаю… Может, мне попробовать помочь по жизни этим детям, раз уж оказалось, что я невольно их спас?
— Ну, мужику точно помогать не стоит: он не инвалид, в самом расцвете сил, пусть сам себе дорогу пробивает. А в отношении Марины… Ты ведь раньше говорил о том, как в молодости хотел, чтобы у тебя была дочь, но не случилось…
— Да, наверное, ты прав, — кивнул Карл Владимирович. — Только без всяких там высокопарных соплей!
— А про них никто и не говорит! Кстати, не хочешь подшиться или ввести внутривенную инъекцию, чтобы не пить?
— Не пить из страха смерти? А тем более, я ведь знаю, что эти препараты не работают…
— Какие-то не работают, а какие-то очень даже и работают. Сколько народа от них мрет!
— От самовнушения мрут, — устало возразил Барт.
— А может, нет. Откуда ты знаешь, что им вводят?
— Даже если это действенно: не пить, потому что боишься? Это как-то низко…
— Ну, почему боишься? Помнишь, у апостола Павла говорится о том, чтобы умереть для греха. Считай, что это будет твоя смерть для греха пьянства. И нельзя оборачиваться назад: обратишься в соляной столб как жена Лота. Тебе покажут наглядно, что произойдет, если ты выпьешь. Но тут будут рядом врачи: наложат кислородную маску, введут преднизолон… А выпьешь — будешь самоубийцей!
— А если нечаянно выпью — кто-то подсунет спиртное? — усмехнулся профессор.
— Нечаянно не будет считаться! — уверенно заявил Петров. — Помнишь в Евангелии: если что и смертное испиют — не вредит им!
— Как нас на кафедре научного атеизма научили цитировать Библию, — улыбнулся Барт. — Ну, что же: и в этих твоих словах что-то есть. В любом случае пара недель от последней выпивки должна пройти до такого мероприятия, поэтому у меня еще есть время подумать.

Мэримэ у Пифии

— Что же, теперь ты – человек, — насмешливо сказала Пифия стоявшей перед ней Мэримэ.
— Почему же тогда я здесь? — спросила бывшая фея.
— Ты пока без сознания. Твоя душа носится там, где хочет быть… Или где должна…
— А что я вам должна?
— Нам? Скорее коту Карлу. Он окончательно решил раствориться в этом смертном, утратив свою личность.
— Разве так бывает?
— А как ты смогла стать человеком? Мы сами ничего не знаем. Знаю только, что вся книга жизни твоего Павла оказалась другой из-за нашего ученого кота.
— А что должно было произойти?
— Он должен был умереть. А ты успела бы убежать. И осталась феей. А мессир Карл умер за вас, чтобы дать вам шанс.
— Так он по-настоящему умер?
— А ты думаешь понарошку? Он отдал свои знания и опыт тому смертному, тоже Карлу, который читал историю вашей с Павлом любви. Кстати, вся эта книга оказалась стерта: теперь вам надо писать все по-новому!
— Почему стерта?
— Потому что ты существо из другого мира теперь. Потому что жених твой не умер. Потому что мессира Карла не вернуть… Кстати, его преемник решил бросить пить и хочет удочерить тебя… Не на бумаге: думает о тебе заботиться, ты смыслом его жизни будешь… — Пифия рассмеялась. — Забавные существа все же эти люди! А ты не жалеешь, что стала человеком?
— Нет. Я теперь не буду видеть наш…, то есть теперь уже ваш мир?
— В дурку не захочешь — не будешь, — с усмешкой ответила Пифия. — А если серьезно: кто же это знает? Только учти, что в мире смертных порядки не лучше, чем у нас, а то и похуже. Вот твой новый папаша работает вроде в университете, работа не пыльная, не у станка стоять. Поболтал чего-нибудь, написал бумажки, да и к стороне… Ан нет: его начальники служат тем силам, которые мучают и наш мир! Поэтому легко тебе там не будет!
— Где же реальность? — растерянно спросила Мэримэ.
— В этом ты уж давай сама разбирайся, Марина, — сказала Пифия.
— Почему Марина? — удивилась Мэримэ.
— Зовут тебя так теперь в мире смертных. Марина Карловна, — хихикнула Пифия.
— Почему Карловна?
— Догадайся с одного раза. Подарок от мессира кота на прощание. А теперь иди: ты уже приходишь в себя!

Новый кот

Но перед тем как покинуть мир грез, Мэримэ ждала еще одна встреча. Не успела она придти в себя, как увидела кота — как две капли воды похожего на мессира Карла, но какого-то более благородного что ли.
— Это вы, сэр? — робко спросила она.
— Все зависит от того, кого вы имеете в виду, — улыбнулся кот. — Я это я, но это не значит, что я именно тот я, который вам нужен.
— Вы мессир Карл? — с надеждой спросила девушка.
— А вот на это сложно ответить.
— Сложно? Почему?
— Потому что правильнее было бы сказать, что я уже – новый кот. Тот Карл умер, появился другой — в чем-то схожий с тем, но в чем-то иной…
— Вы говорите про переселение душ?
— Какая пошлость! Нет, конечно! Не бывает никакого переселения душ, пора бы уж это знать такой взрослой девушке! Кстати, не вздумай сказать жениху, сколько тебе лет было в нашем мире! — назидательно сказал кот.
— Это не стоит, — согласилась Мэримэ.
— Так вот, переселения душ нет…
— А как же воспоминания людей о жизни, которую они прожили сотни лет назад, возникающие с мельчайшими подробностями?
— Это потому что темные духи, которые мучают все миры, кроме мира Света, могут жить в этих людях как в домах. Они-то эти воспоминания сохраняют и могут рассказать тому, в ком живут в данный момент. При этом несчастный будет считать, что это его собственные воспоминания. Кстати, многие из подлунного мира называют светом владыку мира темного…
— Но как вы тогда не умерли, если вы смертны и у вас нет бессмертной души?
— Ты, видимо, совсем все забыла о нашем мире, — засмеялся кот. — Неуничтожимость материи, новые формы существования — в виде фантазии, воспоминания, мечты… Впрочем, это лишь аналогии, которые не передают, конечно, сути моей новой формы бытия. Кот Карл умер, так как умерло то, что было в нем самым существенным — его пьянство, которое составляло стержень его существования. Но он и не умер, потому что взамен негодного стержня появился новый…
— Любовь и самопожертование? — со слезами спросила Мэримэ.
— Ты знаешь, я не люблю таких высоких слов, — нахмурился кот.
— А как вы связаны с тем профессором из подлунного мира?
— Хочешь спросить — не жил ли я в нем? Нет, конечно, я же не темный дух. Это просто некоторая духовная общность существ из разных миров, питающая силы обоих.
— Можно ли сказать, что вы моя фантазия?
— Откуда в тебе столько позитивизма, ты же еще едва человеком успела стать? — удивился кот. — Ты же читала «Диалектику мифа» Алексея Федоровича Лосева? Помнишь, как он писал: «позитивизм есть попросту пошлейший нигилизм и религия дыромоляйства. Говорили: идите к нам, у нас — полный реализм, живая жизнь; вместо ваших фантазий и мечтаний откроем живые глаза и будем телесно ощущать все окружающее, весь подлинный реальный мир. И что же? Вот мы пришли, бросили «фантазии» и «мечтания», открыли глаза. Оказывается — полный обман и подлог. Оказывается: на горизонт не смотри, это наша фантазия; на небо не смотри — никакого неба нет; границы мира не ищи — никакой границы тоже нет; глазам не верь, ушам не верь, осязанию не верь… Батюшки мои, да куда же это мы попали? Какая нелегкая занесла нас в этот бедлам, где чудятся только одни пустые дыры и мертвые точки?»
— Я поняла… Мы увидимся еще?
— По ходу, — усмехнулся кот.
— И еще вопрос: в Библии, где про Новое Небо и Новую Землю — это про вас?
— Ну, что ты! Это про другое. А я просто новый кот.

Си Бемоль

Карл Владимирович всегда чувствовал себя в кафедральном соборе немного не в своей тарелке… Здесь постоянно было полно случайных людей, которые пытались свои чисто житейские проблемы переложить на высшие силы, чтобы те их за них благополучно решили, ну, а они им за это, так и быть, свечечку купят, молебен закажут или чего там еще надо-то? Говорить им что-то было в высшей степени бесполезно: этот народ не слышал абсолютно ничего из того, что им говорили, кроме того, что слышать хотелось: от зубной боли свечку к этой иконе, чтобы деньги водились этому молебен заказать и т. д. Такая профанация раздражала Карла Владимировича необычайно. То ли дело в той приходской церкви, в которую он ходил: там люди понимали, куда они пришли и зачем.
Барт не ходил бы в собор, но здесь работал псаломщиком его друг — Валериан Сергеевич Водкин, по прозвищу «Си Бемоль». Валериан Сергеевич работал в свое время на кафедре научного атеизма, а в начале девяностых, оставшись без работы, решил вдруг сходить в церковь. И так ему здесь понравилось, что так он и стал сначала постоянным прихожанином собора, а затем и псаломщиком. Прозвище же свое Валериан Сергеевич заслужил тем, что имея громкий резкий голос и более чем посредственный слух, не раз вызывал нарекание певчих за свое пение. Обладая при этом еще и навыком диалектики, Водкин возражал им — они ничего не понимают: на самом деле его пение между нот — это гармонизация, вообще он композитор, только об этом пока не знают, но вообще-то в будущем все композиторы такие будут. Надо, чтобы за ним бегал кто-нибудь и записывал ноты, так как он улучшает существующие музыкальные произведения. После такого пассажа Водкина и прозвали Си Бемолем, на что он, впрочем, не обижался, так как смотрел на жизнь философски: разве можно обижаться на несчастных, которые, даже напрягши все свои извилины, не смогли бы найти разницу между диалектическим и историческим материализмом.
Валериан Сергеевич любил иногда философствовать на публику, однажды его, как человека образованного, даже выпустили сказать проповедь. Некоторые старые священники ворчали, что негоже простому мужику, который не от священного чина, говорить с амвона. Но более прогрессивный настоятель привел им пример лавры, где проповеди говорят студенты духовной академии, чем и посрамил их.
И вот в один из воскресных дней, когда архиерей уехал служить куда-то на приход, Валериан Водкин, облачившись в стихарь, вышел на амвон.
— Дорогие братья и сестры! — прочувствованно начал он. — Как говорил великий Карл Маркс, «религия — это вздох угнетенной твари, религия — это душа бездушного мира, религия — это цветы, которыми украшаются кандалы, религия — это опиум народа». И нужно заметить, что во времена Маркса опиум считался лекарством! Но ведь религия — это всего лишь внешний покров веры. Мы ходим в храм, но имеем ли мы веру? И если мы не верим в Бога всей душой и всем сердцем, то как мы можем ждать от Него помощи? Мы видим много примеров, когда невозможное для человека совершается и по вере, источник которой не в Боге, а в силах противных Ему. И речь не только об оккультистах. По характеристике Ж.П. Сартра «атеист — это маньяк, одержимый Господом Богом настолько, что всюду видит Его отсутствие, рта не может раскрыть, чтобы не упомянуть Его имени, одним словом это господин с религиозными убеждениями». И история свидетельствует о множестве действительно великих свершений богоборцев, когда за период с Французской революции 1789 года политические и экономические свершения, научные открытия были по-настоящему грандиозными. Мы знаем о людях, в мучениях отдавших свои жизни во имя этих идей, и ведь какая-то часть из них, наверное, была искренней в этом порыве, вспомним Александра Матросова и Зою Космодемьянскую.
Так неужели мы, находясь в Церкви Христовой, не обретем той веры, которую обрели атеисты? Митрополит Антоний (Блум) писал, что ни один человек не может уверовать в Бога, пока не увидит на лице другого сияния вечной славы. Но каждый христианин, если он правда христианин, знает, что Сам Бог настолько в него поверил, что стал Человеком, претерпел крестную смерть и воскрес, чтобы спасти каждого из нас.
А чем мы отвечаем на эту веру Бога в нас? Мне вспоминается эпизод из романа английской писательницы Шарлотты Бронте «Джен Эйр». Там за девочкой, чтобы забрать ее в закрытую школу, приехал мистер Брокльхерст — мерзкий такой святоша. И вот он ее спрашивает: «Любишь ли ты псалмы, Джен?» Она: «Нет, сэр, они скучные». Он: «Какой ужас! Я знаю одного маленького мальчика, он младше тебя. Так он так любит псалмы, что когда его спрашивают: «Что ты больше хочешь? Съесть пряник, или выучить стих из псалма?», не задумываясь, отвечает: «Конечно же, выучить стих из псалма! Ведь псалмы поют ангелы, а я хочу уже здесь на земле быть маленьким ангелом!» И тогда он получает два пряника за свое благочестие!» Так вот, дорогие мои, пока мы ждем два пряника за свое благочестие, не видать нам от Бога Его неизреченных даров, как своих ушей!
Водкин отнесся к проповеди весьма ответственно, он даже уложился в те пять минут, которые ему определил настоятель кафедрального собора, и говорил просто и образно. Но вот духовенству проповедь его не понравилась, поэтому посрамлен оказался настоятель, который более уже не дерзал выпускать псаломщика на амвон.
А протоиерей Василий даже подошел к Валериану и сказал:
— Это ты меня задумал обличить? Видел, что мне прихожане сумку с пряниками сегодня принесли?
— Да нет, при чем здесь твои пряники, это же образ, — попытался возразить Водкин, но священник его не слушал:
— Анчутка ты, как и твой возлюбленный Карл Маркс! Великий еще! У нас в церкви, если хочешь знать, Василий Великий, а не какой-то там!..
И в конец разобиженный священник ушел, не желая ничего слушать. Да и из прихожан проповедь понравилась одному лишь Карлу Владимировичу, который услышав ее как-то по-новому взглянул на бывшего коллегу и стал иногда заходить к нему в собор, чтобы посоветоваться. Вот и в этот раз его привело сюда именно желание поговорить с псаломщиком.

Диалектика

Валериан Сергеевич всегда был рад увидеть коллегу. Вот и сейчас, увидев его, он заулыбался и с распахнутыми объятиями пошел навстречу:
— Карл Владимирович, дорогой, какая радость!
Друзья пожали друг другу руки и по обычаю трижды расцеловались.
— А помнишь, как ты тогда про диалектику объяснил тому священнику? — вдруг спросил Барт, не любивший сразу переходить к сути вопроса, а предпочитавший сначала поговорить о чем-то не таком сложном.
— Ну как же не помнить? — засмеялся Водкин.
История была и правда забавная. Валериан Сергеевич тогда доказывал священникам в алтаре, что для падшего мира три основные принципа диалектики — единство и борьба противоположностей, переход количества в качество и отрицание отрицания — работают как часы; а один из его собеседников, закончивший когда-то университет, но потом осознавший «пагубу знания мирского, умножающего печаль и обратившегося на пажить духовную», как сам он о себе рассказывал, яростно ему оппонировал.
— Отец Харлампий, так ведь я и не говорю о том, что мы можем говорить о дуализме. В идеальном мире нет единства противоположностей, нет их и в Церкви Христовой, как Богочеловеческом Теле. Зло и добро четко разделены, борьба между ними идет, и это никогда не приводит к их единству. Но в мире падшем и материальном зло и добро тесно перемешаны, здесь очень много полутонов, светотени, иногда трудно даже сказать, где добро и где зло, настолько все расплывчато. Здесь противоположности могут бороться внутри даже отдельно взятого человека, будучи едины через единство их носителя…
— Вся эта философия, Валериан Николаевич, до добра не доводит! — назидательно сказал отец Харлампий. — Ибо непотребство сие есть, кое срамно и глаголати. Но вот по второму принципу диалектики, что вы скажете: про переход количества в качество? Как из кучи дерьма можно получить шоколадку?
Водкин хотел было сказать, что имелось в виду нечто иное, но под испытующими взглядами духовенства решил созоровать:
— В падшем мире это вполне возможно!
— Как? — не унимался оппонент.
— Очень просто. Определенное количество дерьма здесь может иметь рыночную стоимость равную стоимости определенного количества шоколада!
Громкий смех священников показал, что псаломщик вышел победителем в споре, но он решил окончательно добить противника:
— Это подтверждает и третий принцип диалектики — отрицание отрицания. Сначала вы отрицали возможность перехода количества в качество, но теперь, под столь бесспорными аргументами вынуждены отрицать само отрицание!
И важно удалился.
— Диалектика — великая сила! — уважительно сказал ему вслед отец Силуан, имевший незаконченное среднее образование.
… Валериану Сергеевичу нравилось вспоминать этот эпизод, вот и сейчас он от души посмеялся.
— Но ведь ты же не за этим ко мне пришел? — сказал он, наконец, Барту. — Рассказывай, что тебя мучает?
Два друга отошли в конец собора, присели на лавочку, и Карл Владимирович начал говорить.

Поцелуй Свинчутки

— Сложный твой рассказ, друг мой, — сказал псаломщик после того, как Барт в течение более чем часа рассказал ему свою историю.
— Ну, а ты мне что скажешь?
— Отец Харлампий сказал бы тебе так: «Хоть волосы ваши седы, но глаголы ваши — глаголы неразумного отрока, но не мужа убеленного сединой. Непотребно профессору допиваться до такой степени, чтобы аки свину бессловесному путешествовать в инфернальные миры…
— Что-то сленг у тебя не выдержанный в одном стиле, — хмыкнул Карл Владимирович.
— Ну, так я и не отец Харлампий. Да и у него, честно сказать, не всегда получается: все-таки университет когда-то закончил.
— И??
— Я вот что скажу: пить-то тебе, конечно, стоит бросить. Но в отношении того, что то, что с тобой произошло — однозначно плохо — это еще можно поспорить. Видишь, какой-то смысл жить у тебя появился.
— А как ты думаешь — то, что со мной, было — это правда или галлюцинации?
— Я вот тебе расскажу байку одну, которую у нас под большим секретом по епархии рассказывают. И то же не знают — правда это или нет. Новый архиерей, когда его назначили, решил всю память о старом вытравить. Вплоть до того, что дом, в котором тот жил по бревнышку раскатал, и даже фундамент распорядился на метр срыть…
— А бревна сжег? — усмехнулся Барт.
— Кто его знает? Может, посчитал, что это колдовские бревна и продал их папам Карлам для изготовления Буратин. Но это смех, а история – не смешная. Была у нас часовня в центре города, недавно ее построили, хорошая такая с крестом, иконой. И вот пришел к архиерею как-то один очень влиятельный в нашем городе, а поговаривают, что и во всем мире, человек — с необычным предложением. Говорит: снесите эту часовню, и постройте на ее месте собор. А денег я вам дам. И сумму назвал с такими нулями в долларах, что у архиерея аж голова закружилась.
— А какие гарантии, что вы эти деньги дадите? — спрашивает.
— Да любые! — отвечает визитер.
Через три дня были гарантии трех иностранных корпораций, что они готовы выделить благотворительную помощь на строительство собора при условии сноса часовни. И, представляешь, снес епископ часовню!
— А почему никакого шума не было в городе?
— Потому что все, кто может шуметь, служат тому, кто такое предложение сделал или тем, кто ему служит, или тем, кто служит тем, кто служит тем, кто ему служит… Так вот после сноса подошел этот человек к епископу и говорит:
— Теперь ты такой же, как я! Дай я тебя поцелую!
Поцеловал он его и по щеке еще потрепал.
— А что с деньгами? — тот спрашивает.
— О! Деньги теперь для тебя — не проблема!
А через три дня почувствовал архиерей резкое ухудшение здоровья. Пошел к врачу, а у него онкология — уже тройка и прогноз неблагоприятный. И человек тот тут как тут, недовольный такой:
— Я не предусмотрел некоторых вещей, — говорит. — Видимо, сан ваш много что значит. Я-то думал, что вы после моего поцелуя станете таким же, как я, мы с вами все церкви понемногу под казино и публичные дома перепрофилируем, ну или снесем хотя бы, а у вас вот вместо этого рак начался, шанс ваш вернуться к вашему Богу…
Архиерей перепугался, но спрашивает:
— А что с собором?
— О, это извините! — и дает письма, что из-за режима санкций корпорации теперь не могут выполнить ранее взятые обязательства.
— И что же с епископом? — спросил Барт.
— Месяц уже сидит взаперти, никого не принимает, через келейника с миром связь держит, — задумчиво сказал Водкин.
— Но правда ли это?
— Кто ж его знает? Может — да, может — нет. Как и то, что с тобой было. Но люди говорят…
— А кто хоть к нему приходил? Имя у него есть?
— О, да! И имя и отчество и фамилия — Борух Никанорович Свинчутка.

«Это Амур крыльями машет…»

В одной из университетских аудиторий сидели две чем-то похожие друг на друга блондинки. Одна из них, Марина, только что была принята в аспирантуру. Вторая, Лера, на два года младше, еще была студенткой. Они познакомились недавно в ночном клубе, Марина еще приревновала к Лере своего жениха. А теперь девушки подружились и сплетничали о всякой ерунде. Из открытого окна с улицы доносилась дурацкая песня:
«Знай: это любовь, это Амур крыльями машет»…
— Кстати, про любовь, — доверительно наклонилась Марина, — мне про одного нашего профессора тут такое рассказали… Не буду имя его называть…
— Но мне-то можно!
-Ладно, — кивнула Марина и тихо прошептала что-то в ухо подружке.
— Да ты что! — воскликнула та.
— Вот именно. Представляешь, был такой патриот, выступал везде, статьи писал. А тут влюбился в американскую журналистку Джейн Догс, да так, что английский язык специально выучил, чтобы суметь с ней поговорить, если что.
— А до этого не знал?
— Куда там! Говорил всем, что не учит буржуйский язык, потому что ему это типа западло и засорение его сознания. Но думаю, что ларчик проще открывался: тупой он просто и к языкам не способный, а признаться не солидно как-то: все-таки профессор!
— Но тут выучил?
— Стимул был, — засмеялась Марина, — впрочем, выучил, все равно, не пойми как. И написал он ей письмо для начала, что так он ей восхищен, что изменил свое отношение даже к американскому империализму…
— Погоди, а это не та чудная тетка, над которой все смеются?
— По ходу та, но ему-то она казалась необыкновенной и распрекрасной.
— И она ему ответила?
— И не просто ответила: решила его в Белый дом сводить, чтобы президент их там принял и проникся, какая Джейн заслуженная, что красота ее мир спасает.
— Не уж президент согласился? — скептически пожала плечами Лера.
— В том-то и дело, что да. Но дальше — самое смешное. Профессор-то неловкий такой, под ноги не смотрит. А при входе в Белый дом какая-то собака нагадила, он в это дерьмо и вступил.
— И что?
— Да ничего. Вытер еще его о любимый ковер первой леди. В общем, выставили это так, что это провокация русских, которые использовали лучшие чувства американской девушки для того, чтобы втереться в доверие к американской элите и измазать дерьмом семейные ценности президента!
Подруги долго смеялись.
— Ну, ему хоть ничего не было? — вытирая выступившие от смеха слезы, спросила Лера.
— Ну, это как сказать. Джейн с ним теперь не общается, он переживает страшно, на десять килограммов похудел…
— Погоди, а правда ли это?
— Не знаю даже, мне Паша рассказал…
— Он у тебя еще тот пересмешник, поди наврал! А у меня тут по-настоящему было смешно. Прикинь: вызывает меня наш ректор, Кака Заподлянский, и говорит, что так проникся красотой моей неземной, что хочет мне что-то подарить необыкновенное.
— Это что-то новенькое: он ведь – жмот известный.
— Ты слушай дальше. Говорит: подарил бы я Вам бриллиантовое колье, только нет таких драгоценностей, настолько же прекрасных как Вы, да и ведь могут его у вас украсть, да и небезопасно девушке носить дорогие вещи. Шуба — по той же причине отпадает. Конфет хотел бы подарить — только сладкое вредно.
— Чего же подарил? — давясь от смеха, спросила Марина.
— Программу модернизации образования с автографом министра.
Подруги опять зашлись хохотом.
— Теперь он от тебя не отстанет, — серьезно сказала Марина. — Ведь столь ценный подарок надо отработать.
— Да не взяла я эту дрянь. Сказала, что если так уж хочет туалетную бумагу подарить, пусть хоть на ней типографской краски не будет.
— А он?
— А что он? Хорошее, говорит, у вас чувство юмора. Нашлись, как не принять столь драгоценный подарок. Но мы все равно будем общаться.
— Ну-ну. Кстати, Лера, хотела тебя спросить: как твое полное имя: Калерия, Валерия?
— Лориэль.
Марина вздрогнула, на языке у нее вертелся вопрос, но задать его она не решилась.

Маска

Лориэль, повернув кольцо на пальце, оказалась в замке герцога.
— Надо же, кто к нам пожаловал! — с деланным удивлением сказал тот. — И чем обязаны?
— Да ну их, уперся этот мужик, Мэримэ ему, видите ли, нужна. А я чем хуже?
— Я не ставил бы вопрос так хуже или лучше. Он в иной плоскости: ты — это не она, вот и все. Эти двое вышли из законов нашего мира, вообще у них все теперь непонятно… Но ты можешь попробовать с ними поиграть!
— Как?
— Ты можешь отправиться с ними в их мир под видом человека.
— То есть я стану человеком, как Мэримэ?
— Конечно, нет. Это чудо, а я специалист по фокусам. Но я могу дать тебе то, что в принципе может дать любая нормальная спецслужба и в мире людей: хорошую легенду, под которой ты внедришься в окружение Павла и Мэримэ (кстати, она теперь Марина) и можешь попробовать разбить их отношения.
— А смысл?
— А разве того, что это просто прикольно, и ты сможешь пожить в новой маске в новом мире, недостаточно?
— Типа не очень.
— Не романтичная ты натура, — усмехнулся герцог. — А если поставим вопрос так: их дальнейшая судьба много значит и для нашего и для их мира, и мне, и тем, кто намного выше меня хотелось бы, чтобы не было у них никаких розовых соплей, а разбежались они, и разочаровались в любви?
— А что это изменит?
— Не скажи: если у одного человека умрет любовь в его сердце, это уже многое изменит, а если у двух, то это существенно упрочит власть над землей могущественных сущностей, контролирующих и наш мир, про которых такие наивные чудаки как Пан говорят, что они нас мучают. Мучают слабых, а сильных делают сильнее. Так ты готова?
— Можно попробовать, — кивнула Лориэль. — И кем я буду в их мире?
— Студенткой. И заметь: там тебе будет двадцать лет.
— Годится! — кивнула эльфийка. — Меня как-то последнее время стало жутко напрягать то, что мне триста восемьдесят лет.
— Триста восемьдесят шесть, если быть точнее, — усмехнулся герцог. — Так договорились?
— Да.
— Для усиления эффекта мы не будем придумывать тебе псевдонима. Там тебя будут звать Лера. Но если Марина напрямую спросит твое полное имя, ты будешь должна сказать, что ты — Лориэль.
— А ее это не насторожит?
— Конечно, насторожит, но думаю, что дополнительные вопросы она не решится тебе задать.

Необычный разговор

Карл Владимирович, выйдя из собора, подумал, что, пожалуй, перестанет он лучше пить на будущей неделе, а сейчас выпьет еще немного. Зайдя в магазин, он купил две бутылки коньяка, три бутылки водки, несколько апельсинов на закуску и отправился домой. Первый стакан коньяка он выпил залпом, не закусывая, сразу налил второй. Выпив его, съел дольку апельсина, достал сигарету и умиротворенно закурил…
Он пил затем уже водку какое-то время, затем заснул прямо за столом. Проснувшись, он увидел, что сидит за столом не один. Напротив него за столом сидели фавн и огромный черный кот в очках в золотой оправе. Оба с интересом разглядывали профессора, как какой-то диковинный экспонат.
— Ну что, Карлуша, — ласково сказал фавн, — наливай, раз уж такая пьянка пошла.
Барт ошалело смотрел на них и не знал, что делать.
— Вот бутылка, вот стаканы. Давай скорее!
Профессор как на автомате налил фавну стакан коньяка и хотел налить коту, но тот жестом остановил его:
— Я не пью!
— А я вот пью! — усмехнулся фавн и залпом осушил стакан. — Ну, за знакомство! Меня зовут Великий Пан!
— А меня…
— Да знаем мы тебя, чего ты нам будешь рассказывать, — засмеялся Пан. Мессир, — обратился он к коту, — вам не западло, что у вас связь в мире людей именно с таким человеком?
— Западло, конечно, — грустно сказал кот, но каждый имеет то, что он заслужил. Я сам был не намного лучше…
— Но лучше же? — торжествующе воскликнул фавн.
— Может, и нет, — улыбнулся кот. — Карл Владимирович, — обратился он к Барту, — зачем же опять так свинничать?
— Карл Владимирович он будет, когда протрезвеет, а пока с него и Карлуши будет довольно, — встрял Пан, налив себе стакан водки, который тут же выпил.
— Не в этом суть, — досадливо отмахнулся от него лапой кот. — Ну, так что, Карл Владимирович, мы бросаем пить или как?
— Вы — галлюцинации? — сдавленно спросил Барт.
— Называйте это как хотите. Если галлюцинации, то хорошие, потому что хотим, чтобы вы выполнили свое предназначение в этом мире, а не стали тем, в кого я никому не пожелал бы превратиться.
— Какое предназначение?
— Радует, что первый вопрос выбран правильно, — удовлетворенно улыбнулся кот. — Вы должны будете помочь Павлу и Марине.
— Я это и собирался…
— Собирался он! — передразнил фавн. — Эх, Карл Владимирович, хороший ты мужик, но пьянка тебя погубит!
— Может, и нет, если он сейчас все правильно решит, — возразил кот. — Ну, так и что?
— Я готов им помочь! — кивнул профессор.
— А чтобы вы не думали, что погубит — это просто смерть физического тела, как в вашем мире при употреблении алкоголя при наличии некоторых подкожных инъекций, то смотрите: сейчас ваш аналог в нашем мире — это я! — важно произнес кот.
— Не очень обнадеживает! — грустно усмехнулся Барт.
— Ну, во хамло! — взвился Пан. — Покажи ему тогда, кто будет его аналогом в нашем мире через два года пьянства!
— Это твоя специфика, — грустно сказал кот. — Показывай.
— Так у меня есть два года подумать? — с надеждой спросил профессор.
— Возможно, но они пролетят как миг. Лучше смотрите.
И Барт вдруг наглядно увидел мерзкого старого черного хряка, который ходил вокруг волшебного дуба, золотую цепь с которого давно пропил и, похлебывая какое-то отвратительного вида пойло из корыта, закусывал его гнилыми желудями. На его шее висела табличка «академик» и несколько орденов.
— Лучше просто умереть, — вздрогнул профессор. — И простите за «не очень».
— Так что решаем?
— Завязываю! — махнул рукой Барт.
— Ну и отлично! Завтра вы проснетесь как новый, а пока выпейте напоследок с Паном, попрощайтесь со старой привычкой. Да: и возьмите листы бумаги и ручку, можете нас проинтервьюировать, мы вам расскажем про нефилимов и про Атлантиду.
— Это правда, что вы расскажете? — загорелись глаза Карла Владимировича.
— Смотря, что считать правдой, — усмехнулся кот.

… Утром Барт проснулся на полу. В квартире никого кроме него не было. На столе стояли пять пустых бутылок, причем было видно, что пили из двух стаканов. Рядом с ними лежали исписанные листки. Странным образом ничего не болело. «Я должен больше не пить!» — подумал профессор.

Прозрение Нового Мира

Карл Владимирович вновь был в своем университетском кабинете. Что-то в нем изменилось после ночного разговора, о котором он и сам с уверенностью не мог сказать – был ли этот разговор или это привиделось его замутненному сознанию. С другой стороны: он чувствовал себя так, как будто и не пил вовсе… Его размышления прервал Александр Иванович, заглянувший в кабинет:
— Можно?
— Заходите, конечно, — обрадовался Барт. Говорить о ночных событиях ему не хотелось, но была острая потребность просто поговорить о том, что волновало его в последнее время.
Друзья перекинулись парой ничего не значащих фраз, и Карл Владимирович начал говорить:
— Много думаю над тем, о чем мы с вами говорили: человек — часть земной природы, являющейся единым целым, почему и стало возможным из-за грехопадения человека изменение всей природы — если мозг  болен раком, то он отравит весь организм. А если рассматривать это так, как часто делается, что человек — царь природы, и она вся должна отвечать за его грех, то хотя это и может найти аналогии в жизни, когда подчиненные страдают за грехи начальника, но однозначно противоречит принципу Божественной справедливости. А вот если подходить с позиций холизма, то здесь многое проясняется. В «персти земной», т.е. основе творения человека, возможно, были заложены не только элементы земли, в которую превращается тело человека после окончания разложения, но и «гены» всех животных. Поэтому некоторые животные анатомически более похожи на человека (свиньи и обезьяны), а другие имеют характерологические черты сходства только с отдельными людьми — благородные львы, верные лебеди, птицы, поющие последнюю песнь ценой своей жизни.  Поэтому первый человек, как существо, несущее в себе всю информацию о земле и населяющих ее существах, и называется царем природы. В отношении грехопадения — оно было именно в опытном познании добра и зла — например, знание о том, что опьянение сопровождается тем-то и тем-то не изменит человека, пока он не начнет пить и т.п. И это привело к реальным физическим изменениям сначала человека, а потом и всего мира, органичной частью которого он являлся, как принятый мышьяк отравляет весь организм, а не какую-то его часть. Мне кажется, что вот эту мысль нужно бы сейчас развить  с разных позиций — теологической, естественнонаучной, культурологической…
Александр Иванович подумал немного и, не глядя на Барта, задумчиво произнес:
— По поводу ваших рассуждений о грехопадении человека и влиянии его на природу. Не знаю, смотрели ли вы фильм «Аватар». Очень советую. Там показан интересный мир, в котором, хотя и существует убийство (охота животных и людей друг на друга), но все живые существа живут в гармонии, уважают друг друга, умеют общаться с душой планеты — общей праматерью, породившей все формы жизни и до сих пор объединяющей все формы жизни в единое гармоничное целое. Одновременно с ними показаны земные люди, пытающиеся колонизировать эту планету. Среди земных людей есть достойные люди с большой душой, а есть те, светлые душевные порывы которых ограничены возможностью добывать ценные полезные ископаемые на этой планете, ради них они готовы превратить этот рай в пустыню. Это очень напоминает наши разговоры о возможности существования планет, где людей не коснулось грехопадение. Я все больше начинаю верить  в некоторые «интернетовские бредни», что когда-то первых людей на земле совратили пришельцы-рептилоиды — раса космических паразитов, которые до сих пор живут среди нас и влияют на жизнь всей земли. Мне кажется, история Земли, напоминает историю, описанную в фильме «Аватвар».
— Какие разные, однако, ассоциации вызывают художественные произведения, в том числе фильмы! — засмеялся Барт. — Мне «Аватар» напомнил про американский империализм второй половины 20 века, про более раннее ставшее нарицательным киплинговское «бремя белого человека», связанное с экспансией Британской империи, и все… Во всяком случае, историю Земли этот фильм мне не напоминает… Я согласен с Вами, что можно рассматривать планету Земля, как единый организм, и это логично объясняет тогда, почему грехопадение человека поразило всю Землю. Но вот утверждать, что у планеты есть душа — я думаю неправильно. Здесь более близок к пониманию правды был, по-моему, Вернадский, рассматривавший человека, как  мыслящую часть планеты, своего рода ее «мозг». Понятие «душа», конечно, шире; может быть, у планеты есть Ангел, который ей управляет, но творил новые формы жизни из земли не он, а Сам Бог. И странно, почему Вы не хотите назвать «пришельцев-рептилоидов» присущим им названием «демонов»?
Вдруг перед глазами Барта возник Великий Пан, который обиженно спросил его: «Это что получается: и я — демон, что ли?» А Александр Иванович ответил ему очень пространно:
— Пришельцев-рептилоидов нельзя назвать демонами. Демоны бестелесные, а эти по земле ходят, но землю своей родиной не считают, как некоторые россияне не считают своей родиной Россию. Есть в интернетовских дебрях такая легенда о том, что среди нас ходят мутанты, генотип которых несет на себе следы пришельцев. Земля для них, как птичье гнездо для кукушат. Они его не ценят. Их цель — переделать землю («мы наш, мы новый мир построим…»), превратив ее в техногенный потребительский «рай». Если в этой легенде есть доля истины, то многое становится понятным. Чуждое для планеты мышление, разрушающее ее, — это как вирусная инфекция, поражающая души людей, отвращающая их от живой красоты, убеждающая в том, что искусственные синтетические сады из стекла и бетона красивей естественных земных лесов.
Насчет планетарной души — был у Вернадского друг за рубежом — епископ Пьер Тейяр де Шарден. То, что Вернадский не договаривал, Шарден говорил прямым текстом. Его книга «Феномен человека» в свое время в корне перевернула все мое осмысление теории эволюции. Многое стало понятным. Хотя он и был епископом, но в то же время в теории эволюции не видел ничего антирелигиозного, за что и не был понят своими собратьями. Он смотрел на мир как на единое Божественное целое, эволюцию считал продолжением акта творения Вселенной, а целью эволюции жизни на планете считал достижение ею особого состояния, которое он назвал точкой Омеги, когда планета осознает себя как мыслящее существо космических масштабов. Когда мы говорим о душе, надо четко определять, имеем ли мы в виду только человеческую душу, или хотим понять, в чем суть этого феномена. Когда ученые заявляют, что животные не имеют разума (в научном мире не принято говорить о душе), то они, обычно, имеют в виду человеческий разум. Тут я согласен, у животных нет человеческого разума. Но когда они доводят свои рассуждения до логического заявления, что животные подобны автоматам, роботам, машинам, я перестаю их понимать. Давайте определим, что вы понимаете под душой, и что я вкладываю в этот термин, тогда можно будет рассуждать на эту тему. Вполне возможно, что придется как-то обозначить другим словом тот феномен, который присущ и животным, и человеку, и планете, чтобы никого не раздражать, применяя слово душа к нечеловеку (хотя, вообще говоря,  русское слово «одушевленный» применимо не только к человеку).
Карл Владимирович вдруг наглядно представил, как посетивший его ночью кот возмущенно говорит: «Что это получается, у меня души, что ли нет?» Он улыбнулся про себя, а вслух сказал:
— Согласен с тем, что определиться с терминами крайне важно. Ведь изначально язык человечества был одним, а термин «Слово» сейчас наполняется противоположным смыслом, как и термин «Свет». Слово — в Евангелии имя Бога, Второго Лица Святой Троицы, создавшего мир и воплотившегося во Христе, чтобы падший мир спасти от разрушения, механизм которого, в чем-то подобный реакции атомного распада был запущен грехопадением Адама и Евы. Боговоплощение дало шанс этому миру не только на продление его существования, но и на то, чтобы он стал основой для Нового Мира, реального для Бога, но пока не реального для нас. Мы должны признать неизбежность действия второго закона термодинамики в этом мире: от энтропии никуда не деться; землю «спасти» людям невозможно: наоборот они ее уничтожат сами. Но вопрос в том, когда это будет — может быть, скоро, а может быть, и нет.
— Приходится признать, что я сам очень скептично отношусь к возможности спасения Земли человеческими усилиями. Однажды я смирился с тем, что любые движения человеческого ума ведут лишь к ухудшению состояния Земли. Радует, что мы не всесильны в грехе своем, и что есть над всем этим мракобесием, творящимся вокруг нас, высшая сила, которая, как я верю, не допустит гибели планеты и нас спасет. Но даже в бессилии своем что-либо изменить — надо стремиться сделать хоть что-нибудь благое.
— Дело в том, что Земля уже спасена, — глядя куда-то вдаль, сказал Барт. — И у Бога уже есть Мир, где  уже Отрок ведет льва и агнца, уже нет греха, зла,  смерти, страдания и разрушения. Поскольку там нет времени, то этот Мир уже существует. А наша Земля — место, где каждый из людей своей жизнью определит, какое место он может занять в том Мире. Но она не испытательный полигон, именно здесь закладывается настоящая жизнь человека, именно здесь человек раскрывает свои плохие и хорошие качества, именно здесь он может менять мир вокруг, использовать дар творчества и свободу воли. И тот, кто считает, что раз все здесь разрушено грехом, то и скорее бы уж этот мир прекратил свое существование — разрушают себя для вечности, обрекая себя вечно жить в разрушенном мире. После второй мировой войны, в ожидании третьей, некоторые представители англиканской иерархии говорили о том, что ядерная катастрофа — это нечто заслуженное человечеством, предсказанное в Апокалипсисе, и чуть ли не положительное. Мне кажется, что это нехристианский подход. Нужно пытаться менять себя в лучшую сторону в  этой жизни, тогда могут измениться и те, кто рядом, изменится и мир вокруг нас. Ведь эта Земля может еще прожить десятки, а может и тысячи лет, все зависит от людей, от их поступков.  Теория тоже нужна, но теория, в которую не верят даже ее авторы, ничего не даст. Поэтому будем трудиться дальше, пытаясь соединить знания и духовный опыт.
Александр Иванович уже ушел, а Карл Владимирович все думал и думал о том, как много ему еще предстоит сделать. После разговора с другом ночная встреча и то, что он записал на листках, уже не казалось ему совсем уж нереальным…

Рак и пуля

После событий в ночном клубе Павел не раз порывался встретиться с Карлом Владимировичем, но тот все откладывал «на потом» — некогда пока. А вот теперь профессор сам подумал, что надо бы увидеться, нашел в своем мобильнике телефон, позвонил, договорился о встрече.
Они сидели в небольшой кофейне, где спиртным не торговали: Барт пока не хотел подвергать свою силу воли ненужным дополнительным испытаниям.
— Ну что же, — сказал он Павлу, отпивая глоток горячего кофе из маленькой чашки, — Марина ведь не просто моя аспирантка. Она сирота, а сама пробилась в институт, а теперь и в аспирантуру. Очень целеустремленная и талантливая, а умная какая! Я всю жизнь мечтал о дочери, но как-то не сложилось. Так что вот как-то так… Если ты несерьезно к ней относишься, то лучше сейчас отойди: хорошая она девушка, нельзя ее обижать!
— Вы меня удивляете! — горячо сказал Павел. — Разве Вы забыли, как я тогда в клубе закрыл ее собой?
— Ну да, а я – тебя, — насмешливо сказал профессор, и глаза его озорно блеснули. — Только вся проблема была в том, что я был бухой, а ты обкуренный, так что считается это все, скажем так, наполовину.
Павел то же засмеялся:
— Если бы в нас этого не было, мы бы этого не сделали.
— Согласен, — кивнул Барт, — но меня вот что беспокоит: ты ведь был уже женат, имеешь негативный опыт семейной жизни. Почему ты так уверен, что с Мариной у тебя все будет по-другому? Ведь люди очень похожи в быту…
— Я ее люблю, — очень серьезно сказал Павел.
— Спорим, ты многим это говорил? — сухо ответил профессор. — Конкретнее?
— Есть вещи, которые сложно сформулировать, — задумчиво сказал ему мужчина, — облеченные в слова они звучат как-то глупо… Если я скажу, что то, что раздражало меня в жене, в Марине привлекает?
— То я отвечу, что это от неудовлетворенного желания, — усмехнулся Барт. — А стоит ему пройти, как пройдет и все это рвение.
— Да нет, — раздраженно махнул рукой его собеседник, — я же говорю, что не мастер говорить… Мне хочется беречь ее, заботиться о ней, баловать, кормить, одевать, дарить подарки, построить дом…
— Желания неплохие и вполне достойные, — кивнул Барт. — А где уверенность, что они не пройдут через год семейной жизни?
— Дело в том, что если так на это смотреть, то и жить не стоит вовсе. Мы ведь не знаем, что принесет завтрашний день. Зачем любить, если это может принести столько страданий, зачем вообще что-то делать, если согласно второму закону термодинамики все обречено на разрушение?
— Про энтропию от Марины набрался? — весело блеснул глазами Барт.
— Да. Так вот к чему я веду: тот брак, который у меня был, напоминал мне раковую опухоль, которая метастазами опутала меня так, что выхода нет. И порой я мечтал о смерти, как об избавлении от этого. Но смерть ведь тоже бывает разной…
— О какой же ты мечтал? — с интересом спросил Барт, допивая кофе.
— Я думал о том, что меня застрелят; о пуле, которая избавит меня от той безысходной муки, в которой я находился.
— Хорошо, но ведь к смерти нужно быть готовым, иначе всю свою помойку, которая есть сейчас, мы возьмем и на ту сторону, об этом не судьба была подумать?
— Я о многом думал… Так вот, Марина — она как пуля, которая убила, но не меня, а убила во мне всю ту дрянь, которую я сам в себе ненавидел… Она дала мне второй шанс, о котором я не смел и мечтать; я как бы умер для смерти для того, чтобы жить для жизни – в общем, я первый раз люблю…
— Говорить ты научился, — одобрительно кивнул Барт, — будем надеяться, что слова твои будут не пустые.
— А кому нужны пустые слова? — удивленно посмотрел на него Павел. — И потом: мы попали в такой мир, где вес наших слов совсем иной.
— Ладно, будем считать, что ты меня успокоил, — одобрительно сказал Карл Владимирович. — Обращайся всегда, буду рад, если смогу чем-то тебе помочь.

Жена писателя

Они встали из-за стола, но Павел предложил проводить Барта до университета.
— Ну, пойдем, — согласился профессор.
— Так вы мне верите?
— Скажем так, пока не имею оснований не верить, — засмеялся Карл Владимирович. — Да ты не переживай: может быть, действительно у тебя не получилось с первого раза с браком, а во второй раз все будет по-другому. У меня были в жизни интересные примеры таких ситуаций…
Кофейня была недалеко от университета, им нужно было всего лишь пройти один квартал по засаженной тополями аллее. Обычно Барт, у которого была аллергия на тополиный пух, обходил ее стороной, но сейчас была осень, поэтому профессор мог позволить себе идти не торопясь.
— А расскажите об одном из таких примеров, — попросил Павел.
— Рассказать? Слушай. Был один писатель. Он много писал изо дня в день. Его книги хвалили те, кто их прочитал, но коммерческого успеха они не имели. Ни славы, ни богатства автору его литературный труд не приносил. А он все равно писал. У писателя была жена, которая постоянно пилила его за то, что он занимается всякой ерундой, вместо того, чтобы зарабатывать деньги на ее содержание, да еще имеет наглость совать ей в нос свои поганые книжонки и предлагать их прочитать. «Убери от меня эти подтирки! — кричала она. — Их и в туалете-то нельзя использовать, потому что бумага испорчена типографской краской! Угораздило же меня выйти замуж за идиота, который пишет свой графоманский бред, который никому, кроме него самого не интересен, а не занимается делом!». «Каким делом?» — интересовался ее муж. Жена начинала подробно рассказывать о том, каковы обязанности мужа по отношению к жене, что он купил бы ей, если бы не был ничтожеством и тряпкой, ни на что не способным и ни на что не годным. «Хоть бы все твои книжки сгорели в огне! Как я об этом мечтаю! Ненавижу их!» — восклицала она. «Чем же тебе книжки мои не угодили, если ты их даже и не читала?» — смеялся писатель. «Да мне их не нужно читать! Я же тебя насквозь вижу — ничтожество, не способное ни на что хорошее и дельное! Что может написать ничтожество? Только что-то поистине ничтожное! То ли дело, например, Донцова или Шилова: вот бабы, а за ними издательства бегают, бешеные гонорары им платят. А твои подтирки никому не нужны!». «Но ведь меня печатают!». «Ой, печатают! — истерически хохотала жена. — А ты хоть копейку от этого получил? Нет? Ну, так и плевать, что тебя печатают! Это все дурацкие детские игрушки, которые за хреном никому не нужны, кроме имбецильно-идиотических дураков! У нормальных мужей жены ходят в норковых шубах, в колье из драгоценных камней, они им квартиры новые покупают! А ты!!!…» Тут возмущение захлестывало, и словарный поток прекращался и сменялся истерическими рыданиями.
— Достойная женщина, — засмеялся Павел. — Чем-то напомнила мне мою бывшую жену. А что же писатель?
— А вот это интересно. Однажды он встретил женщину, которую полюбил по-настоящему. И все, что говорила ему жена в отношении того, что ей хотелось бы, он решил сделать. Только не для той, которая этого требовала, а для той, которая ничего не просила. Просто так, без условий. Он начал много работать, и все у него стало получаться. А когда он стал, наконец, вместе с той, которую любил всем сердцем, то и слава к нему пришла…
— А новая жена ценила его книги? — с надеждой спросил Павел, которому хотелось, чтобы Мэримэ ценила его творчество.
— Да что она — дура, что ли? — засмеялся Барт. — Да и он был уже не дурак: свои книги он ей дарил изредка, но читать никогда не навязывал.
— И он бросил писать?
— Почему? Нет. Просто проблемы из этого никто больше не делал: он писал в свободное время, вместо того, чтобы, например, телевизор посмотреть.
— Получается, что в новом браке ему стало сложнее?
— Вопрос ведь не в том, сложнее или легче. Вопрос любит или нет. Если любит, то все легко. Если нет — все сложно. А второй брак сложнее первого — это закон. Но он вот что интересное сказал: «Я в своих новых отношениях не думал о том, чтобы “подстелить соломку”, что я от них получу. Все мысли были только о том, что я смогу дать той, кого люблю. Это как будто узенький мост над пропастью. По нему можно или идти или нет, но если пошел, то сомнений или колебаний быть не может: тут же полетишь вниз».
— И что же он от этого получил?
— Многое: счастье, смысл жизни, радость, вторую молодость и кучу проблем, — засмеялся Карл Владимирович. — Впрочем, думаю, что если бы у него можно было отнять любовь, то второй брак показался бы ему горше первого…
— А любовь можно отнять?
— Нет, — уверенно ответил профессор. — Ее можно только самому потерять, если не ценить и не беречь. Но тогда это проблемы того, кто потерял, и винить в этом некого вовсе…
За разговором они дошли до дверей университетского корпуса, в котором работал Барт.
— Ну, теперь точно прощаемся, — улыбнулся профессор Павлу. — Меня сегодня к начальству вызвали, уже запаздываю даже немного.

Искушение Карла Владимировича

В кабинете ректора Барта уже ждали новые руководители университета — ректор Заподлянский и президент Пикова, которая под шумок сумела пробить себе у заместителя министра эту должность.
— Кал Вгадимигович, — с деланной улыбкой сказала она, — очень гады вас видеть!
А новоявленный ректор и вовсе расстарался: на столе стояли две бутылки коньяка в красивых бутылках, на одной из которых красовалась этикета «Президент», а на другой — «Ректор». Рядом стояли тарелки с разнообразной закуской.
— Так сказать, расстарались, ради встречи с вами, зная ваш вкус и чувство юмора, — со всей возможной предупредительностью скороговоркой проговорил Заподлянский, пожимая руку профессору. — Надеюсь, не побрезгуете нашим гостеприимством!
На самом деле то, что стояло на столе, было не таким уж и аппетитным. В бутылках была самогонка, подкрашенная крепким чаем. Сами бутылки нашли в мусорных ведрах бывшего ректора. Тематические наклейки на них распечатали на цветном принтере одного из подразделений вуза, находившегося на самоокупаемости и за свой счет покупавшего расходные материалы для оргтехники. Красиво разложенные закуски были рассованы ректором по карманам во время одного из фуршетов, на который его вчера пригласили, и где он не преминул воспользоваться опрометчивым предложением принимающей стороны взять что-нибудь с собой.
Карл Владимирович все это считал, конечно, сразу, впрочем, если бы здесь ему предложили бы нормальные напитки и еду, он подумал бы, что его хотят отравить. Близкие к этому мысли, наверное, посещали голову руководства, как раз перед встречей с профессором обсуждавшего, что же с ним делать.
— Похоже, если он не будет пить, он может начать восприниматься всерьез, а тогда его деятельность будет опасной, такова установка министерства, — озабоченно сказала Пикова.
— Да? — беззаботно спросил Заподлянский. — Так напоим его и всех дел!
— Боюсь, что не будет он пить! — сокрушенно покачала головой Адель Адольфовна.
— Чой-то ему не пить? Вот увидишь: так ли еще будет! Я его приглашу как человека, шикарный стол накрою!
«Шикарный стол» вообще-то вызвал у профессора желание посидеть как в старые добрые времена: ведь он только что перестал пить, а, как многим сильно пьющим людям, ему иногда хотелось выпить не чего-то хорошего, а как раз какой-нибудь дряни. Но он справился со слюнотечением, вызванным предвкушением столь заманчивого застолья, и выпивать категорически отказался.
— Ну, тогда хоть поешьте! — с неожиданной легкостью согласился ректор.
Повода отказываться поесть, действительно, не было, и Барт, поддерживая разговор ни о чем, съел несколько кусков мясной и рыбной нарезки, разложенных на тарелках.
— Надеюсь, Акакий Павсикахиевич, что мы сработаемся, — сказал профессор ректору, когда они прощались, а тот лишь улыбнулся в ответ.
— И мы надеемся, — с мерзкой улыбкой ответила Пикова.
Когда дверь за Карлом Владимировичем закрылась, она возмущенно спросила Заподлянского:
— И что теперь? Он отказался пить! Чего с ним делать?
— Но есть-то он не отказался, — беззаботно усмехнулся тот, осушая целый фужер самогонки.
— На что ты намекаешь? Ведь ты ел то же самое, что и он?
— Дело в том, что то, что подают на банкете, где я был вчера, есть можно только, запив этим напитком, как своего рода антидотом. Иначе можно отравиться. Я-то запил, а он нет!
— Погоди, я ведь то же не запила! — испуганно сказала Пикова.
— Так пей скорее, — также спокойно ответил ей ректор и протянул фужер с мерзковатого вида и запаха самогонкой, который она, давясь и морщась от отвращения, тут же выпила, проклиная «поганца Каку».
— А ты уверен, что он от этого умрет? — поинтересовалась президент университета.
— Нет, но проблюется так, что неделю точно не сможет работать! — с уверенностью заявил Заподлянский.
— Так нам мало этого! — всплеснула руками злобная старуха.
— Ну, это как сказать! — пожал плечами Акакий Павсикахиевич, осушая еще один фужер с самогонкой. — Если за неделю нас с тобой с этих должностей не выгонят, то придумаем, что-нибудь покруче!
… А Карл Владимирович тем временем шел по коридору в свой кабинет. Внутри протекали очень противоречивые процессы: жалость, что отказался, боролась с гордостью от того, что сумел, да еще организм начал уже сигнализировать о начавшемся процессе отравления головокружением, слабостью и приступом тошноты…

Свободные ассоциации

Психоаналитик Збигнев Фрейм тяжело вздохнул: к нему опять пришел самый ненавистный из пациентов — Акакий Заподлянский. Лечил его Фрейм методом свободных ассоциаций. Зигмунд Фрейд и его последователи предполагали, что неконтролируемые ассоциации — это символическая или иногда даже прямая проекция внутреннего, часто неосознаваемого содержания сознания. Это позволяет использовать ассоциативный эксперимент для выявления и описания аффективных комплексов.
Основное правило психоанализа — инструкция, которая дается пациенту для осуществления психоанализа: «говорить всё, что приходит в голову». В этой инструкции подчеркивается необходимость избегать какой-либо «фильтрации» высказываний, даже если возникающие мысли кажутся нелепыми, неважными, не относящимися к теме обсуждения, и даже если они способны вызвать чувство неловкости или стыда. Исполнение основного аналитического правила нередко вызывает сопротивление ввиду непривычности ситуации (незаданность темы, отсутствие видимой поддержки собеседника, требование правдивости в раскрытии возникающих мыслей), а также в силу специфических сопротивлений аналитическому процессу. Однако эти затруднения преодолимы — посредством повторяемой пациентом практики и с помощью специальных психоаналитических методов (проработки сопротивлений).
Заподлянский, с одной стороны, был идеальным пациентом: он с удовольствием говорил все, что ему приходит в голову, такие чувства, как стыд и неловкость были ему вовсе не знакомы, сопротивления анализу у него не было никакого, поддержка собеседника ему не требовалась, но бред, который он нес, было тяжко слушать даже психоаналитику.
— Ложитесь на кушетку, — внешне Фрейм ничем не выдавал того, что творилось в его душе. — Расскажите что-нибудь.
— А что? — поинтересовался пациент.
— Да что угодно, что в голову придет.
— Это можно! — обрадовался Заподлянский. — Вы знаете, мне все чаще кажется, что мне полторы тысячи лет. То, что у меня особое предназначение, думаю, ни у кого не вызывает сомнений. Я призван изменить принципы образования в этой стране; скажу по секрету: не так давно меня сделали академиком небесной академии и гранд-доктором высшей теологии. Когда я выполню свою миссию, на Венере меня ждут дворцы из платины и королевские почести…
— А система образования в России так важна тем, кто распределяет дворцы из платины? — не выдержав, спросил психоаналитик, обычно не перебивавший больных.
— О!!! Вы не представляете насколько!
… Поток сознания становился все бредовее, а ассоциации все более дурацкими. За часовой сеанс Збигнева трижды прошибал пот, ему становилось дурно, и он всерьез задумался, а вдруг все-таки правы те, кто считает, что психические расстройства заразны. Но наконец, пациент ушел.
Фрейм вытер пот со лба и подумал: «Невольно вспомнишь Юнга, который сказал: «Каждый новый случай для меня – почти новая теория. Я не думаю, что эта точка зрения лишена смысла, особенно если учитывать крайнюю молодость современной психологии, которая, на мой взгляд, еще не покинула своей колыбели. Поэтому время для гениальных теорий еще не наступило. Порой мне даже кажется, что психология еще не осознала объемности своих задач, а также сложной, запутанной природы своего предмета: собственно «души», психического, psyche». Потом психоаналитик подумал, как правильно, что он не слушался никогда Фрейда, говорившего о том, что нужно хотя бы одного пациента лечить бесплатно, чтобы не коммерционализировать психоанализ. «До чего бы сейчас было обиднее!» — усмехнулся Фрейм. Он с удовлетворением взял грязноватую, но от этого не менее привлекательную для него стодолларовую бумажку, оставленную Заподлянским и, по развившейся у него в последнее время привычке, поцеловал ее.
Збигнев не знал, что его пациент действительно стал посвященным в одном тайном обществе. Учитель Акакия — Борух Никанорович Свинчутка — заставлял его подтираться стодолларовыми бумажками, для того, чтобы осознать, что деньги это тлен и достигнуть просветления. Но Заподлянский слушался своего гуру лишь наполовину: сначала он выполнял то, что ему было велено, но потом бумажки отмывал и расплачивался ими со своим психоаналитиком. Свинчутка сначала разозлился, но потом увидел особым зрением, как целует бумажки Фрейм и повеселел: это его очень развлекало каждый раз до такой степени, что он даже стал сам давать своему ученику новенькие стодолларовые купюры, чтобы он не экономил и не жалел денег на психоаналитика. Кроме того, Борух Никанорович с нетерпением ждал, когда же у его подопечного начнет развиваться рак прямой кишки, что согласно опыту великого посвященного было неизбежным следствием использования сделанных из вредных для организма материалов купюр таким образом.

Странная стенограмма

Карлу Владимировичу между тем становилось все хуже; через некоторое время он понял, что у него уже нет сил, и отправился домой. Там ему стало совсем плохо. Чтобы попробовать отвлечься, он вновь начал читать странную стенограмму своей встречи с Паном и черным котом…

Барт. Интересно, а есть жизнь на других планетах?
Пан. Может есть, а может, нет: тебе-то что с того?
Кот. Здесь все зависит от того, что понимать под жизнью; если конкретно те формы органики, которые присущи Земле, то скорее нет, чем да. Если же смотреть на это шире, то скорее да, чем нет.
Барт. Но вообще, что такое космос?
Пан. Это мой огород.
Кот. Мой друг шутит, хотя его шутка не более нелепа, чем рассуждения ваших ученых о черной дыре. Вообще ваша наука после Нового времени — нечто весьма любопытное. Как писал Алексей Федорович Лосев в «Диалектике мифа», «метафизика Нового времени почти всегда приводила к тому, что, например, понятие материи гипостазировалось и проецировалось вовне в виде какой-то реальной вещи, понятие силы понималось почти всегда реально-натуралистически, т.к. по существу ничем не отличалось от демонических сил природы (как мы это находим в разных религиях и т.д.), но только с явными признаками рационалистического вырожденчества. Нужно ли все это науке как таковой? Совершенно не нужно. Дело физика доказать, что между такими-то явлениями существует такая-то зависимость. А существует ли реально такая зависимость и даже само явление, будет ли или не будет существовать всегда и вечно эта зависимость, истинна она или не истинна в абсолютном смысле, – ничего этого физик как физик не может и не должен говорить. Все эти бесконечные физики, химики, механики и астрономы имеют совершенно богословские представления о своих «силах», «законах», «материи», «электронах», «газах», «жидкостях», «телах», «теплоте», «электричестве» и т.д. Если бы они были чистыми физиками, химиками и т.д., они ограничились бы выводом только самих законов и больше ничего, да и всякие «законы», даже самые основные и непоколебимые, толковались бы у них исключительно как гипотезы. Это было бы чистой наукой».
Барт (удивленно). А вы и Лосева читали?
Пан (насмешливо). Нет, он типа совсем тупой, читать даже не умеет. Куда нам, мы же не профессура!
Барт. Простите…
Пан. Не забудем, не простим!
Кот. Он шутит…
Барт. А что вы вообще думаете о той бесконечной вселенной, которую доказала наша современная наука?
Пан. У меня тоже был знакомый ученый, который доказал, что пустое и полное — это одно и то же.
Барт. Как это?
Кот. Обычная софистика. Если равны половины, значит, равны и целые. Следовательно, пустое есть то же, что и полное.
Барт. А, вы об этом! Но ведь бесконечность вселенной основана не на софистических эквилибристиках, а на точных расчетах…
Пан. Один из ваших математиков, введя понятие бесконечности в точную науку, исключил возможность точных расчетов. Погрешность может быть как плюс бесконечность, так и минус бесконечность…
Кот. Ну, вот вы умный вроде бы человек, хотя и спившийся. Подумайте сами: как можно в лабораторных условиях измерить скорость света, расстояние до других планет и звезд, систематизировать вселенную, введя в ней административно-территориальное деление на галактики, увидеть ее границы, до которых невозможно добраться за человеческую жизнь, даже, если передвигаться со скоростью света и квазары на этих границах… Правильно: только умозрительно. Раньше для того, чтобы подтвердить для масс верность подобных утверждений, нужен был бы признанный мистический опыт того, кто выдвинул эти положения, а после Нового времени — научный опыт. Наука стала религией своего рода, вот и все… Вы верите в исходные допущения астрономов и не верите в исходные допущения астрологов…
Барт. Но ведь расчеты астрономов помогли человеку попасть на Луну!
Пан. Эка невидаль! У меня там летний домик. И что?
Кот. На самом деле: согласно схеме вселенной, которая дана вашей наукой, то, что вы добрались до Луны, подобно тому, что вы научились из одной комнаты переходить в другую, а между тем вам нужно бы слетать в Антарктиду…
Барт. Но ведь все с чего-то начинается!
Кот. Согласен, но мы опять выходим в иную систему координат. Не будете же вы утверждать, что на основании данных о том, чем одна комната отличается от другой, вы можете говорить, что знаете, чем Антарктида отличается от места вашего проживания?
Барт. Луна между прочим сильно от Земли отличается.
Кот. Тем более.
Барт. Вы обещали мне рассказать про исполинов и Атлантиду…
Пан. А чего про них рассказывать?
Кот. Наверное, в следующий раз… Боюсь, что мы еще увидимся…

…Дочитав до этого места, профессор впал в забытье. Ему приснился зал заседаний университета. В президиуме сидят заместитель министра, Заподлянский, Пикова и еще какой-то незнакомый мужчина. То, что они говорят, жутко возмущает всех, но все молчат и боятся что-либо сказать. И вдруг незнакомец, который, похоже даже главнее, чем замминистра хитро посмотрел на Барта и сказал:
— Вот товарищ, похоже, хочет что-то нам сказать.
Сразу засуетившийся ректор тут же предоставил профессору слово:
— Проходите к трибуне, Карл Владимирович, мы будем рады вас послушать.
— Это вряд ли, — усмехнулся незнакомец. — Но послушаем с интересом.

Выступление Барта

Карл Владимирович не спеша поднялся на трибуну и уверенно начал говорить. Ему удалось сказать все, что он хотел, его никто не перебил.
— В меняющемся на глазах мире, перед лицом новых угроз, когда, как писали в свое время в советских газетах, «иностранный империализм показал свой звериный оскал», России сегодня следует уделить пристальное внимание тому, что происходит в образовательной сфере в нашей стране. Сегодня российская система высшего образования все больше ориентируется на англосаксонские образцы. Высшие должностные лица страны переживают из-за того, что ведущие российские вузы не входят в число лучших по версии какого-нибудь англоязычного журнала. Но при этом у западной системы образования зачастую берется далеко не то, что заслуживает подражания.
Герцогу Веллингтону приписывают фразу (неизвестно принадлежит ли она именно ему) о том, что победа при Ватерлоо ковалась на спортивных площадках Итона. Закрытые клубы вузов англосаксонского мира играют огромную роль в будущей карьере их членов, а через них и в целом в политике. Однако, какой видится эта система образования тем, кто непосредственно с ним связан?
Говоря об образовании и воспитании, на примере Англии конца 19 века, Д.А. Гобсон писал о том, что они все более становятся зависимыми от финансирующего их частного капитала: «Философия, естественные науки, история, экономика, социология – должны возводить новые укрепления в защиту денежных интересов плутократии от нападок обездоленных масс». «В воспитании решающие моменты определяются следующими тремя вопросами: “Кто будет учить? Чему будут учить? Как будут учить?”». Там, где доходы университета зависят от щедрот богатых людей, от милосердия миллионеров, там, по необходимости, будут даны следующие ответы: «Благонамеренные учителя», «Благонамеренной науке», «Здоровыми (т.е. ортодоксальными) методами». Народная пословица, гласящая: «на чьем возу сидишь, тому и песню поешь», вполне применима здесь, и никакие вздорные разговоры об академической гордости и интеллектуальной честности не могут заставить нас закрыть глаза на это обстоятельство».
К.С. Льюис, вся жизнь которого была связана с английской школой 20 века – в качестве ученика, студента, а затем профессора университета в одном из своих писем вспоминал: «Я учился в трех школах (все три – пансионы), из них две были ужасные. Ни к чему я не испытывал такой ненависти, даже к фронтовым окопам в Первую мировую, так что и рассказывать не буду, не хочу тебя пугать». В своем художественном произведении «Баламут поднимает тост» Льюис отмечал: «Нынешнее образование стоит на том, что тупиц и лентяев нельзя унижать, другими словами — нельзя, чтобы они догадались, что хоть чем-то отличаются от умных и прилежных. Школьникам, которым не по уму грамматика или арифметика, позволяем заниматься тем, чем они занимались дома, — скажем, лепить куличики и называть это “моделированием”. Мало того, успевающих учеников скоро будут оставлять на второй год, чтобы не травмировать прочих».
Современный американский ученый Майкл Паренти так пишет о современной высшей школе США: «Те, кто контролирует заведения высшего образования в Соединенных Штатах, должны желать своим студентам тех же благ, которые они так страстно отстаивают для жителей “тоталитарных” стран, а именно возможность слушать, изучать, выражать и поддерживать (или отвергать) ниспровергающие, критические взгляды в своей среде и образовательном заведении, не опасаясь репрессий. Вместо этого редкий радикально настроенный ученый не встречал серьезных трудностей в поиске работы или контракта, независимо от его или ее квалификации».
Создается впечатление, что именно эти примеры берутся в качестве образцов при реформировании российских образования и науки.
Сегодня многие показатели оценки деятельности ученых зачастую строятся на числовых данных. А наукометрия – вещь субъективная. Конечно, всем известен диалектический принцип о переходе количества в качество. Но задумаемся, кто важнее для науки: ученый, написавший пятнадцать малозначимых статей, каждую из которых по одному разу процитировал один из пятнадцати его знакомых, кого он об этом попросил, или же тот, кто написал две-три статьи, являющиеся прорывом в какой-либо отрасли науки? Судя по индексу Хирша, важнее первый… Так не формируется ли ситуация, когда многие из ученых будут считать, что их роль в науке определяется количеством циферок в имеющих условное значение рейтингах напротив их фамилий?
Другая недавняя инициатива современной России в сфере науки — устроить тотальную проверку на плагиат всех научных работ. Действительно, сама по себе идея правильная – необходимо бороться с профанацией. Но реализация ее на первом этапе смотрелась так, как будто кто-то задался целью: пусть не только чиновники, но и каждый мнительный ученый трясутся: а вдруг у него что-то найдут? Пусть все думают, что хорошо не быть кандидатом или доктором наук… Пусть обвинения в плагиате или ненаучности докторам наук предъявляют те, кто сами с грехом пополам получил среднее образование, но зато имеет доступ к публикациям в имеющих большие тиражи средствах массовой информации…
Насколько ведущим российским учебно-научным центрам следует переживать из-за того, что они не попали в рейтинг какого-то известного на Западе журнала? Если условная газета «Голос свиносовхоза», выпускаемая в условном Мухославском районе, напишет, что Гарварда, Стэнфорда и Массачусетского технологического университета вообще не существует как учебно-научных центров, то будут ли переживать те, чья жизнь связана с этими учебными заведениями?». Думаю, что нет.
Сегодня внедряется мысль, что цель науки, как любого бизнеса – получение скорой и ощутимой прибыли. А фундаментальные исследования, не приносящие дохода, — это платье голого короля. Делается намек, иногда достаточно прямой, что ученые, исследования которых убыточны — или проходимцы, живущие за чужой счет, или дурачки, занимающиеся не пойми чем. Любой ларечник может быть намного значимей академика, занимающегося фундаментальными исследованиями, если его деятельность приносит больший доход. Получается, что прибыль от научной деятельности — вот основной параметр, определяющий эффективна она или нет!
Говорится о том, что личностей скоро не будет, а будут «акторы», те, кто совершает те или иные эффективные или неэффективные действия, от которых зависит его успешность и вписанность в инновационное поле создаваемого нового мира, с новой моралью. Под эту идею организуется и образование, в котором упор делается не на умение анализировать, свободно мыслить, работать с источниками, а на заучивание массы малозначимых фактов. При таком подходе, не превратятся ли люди в своего рода винтики огромной всечеловеческой машины, лишенные даже намека на возможность по-настоящему глобально взглянуть на происходящее? То есть каждый будет выполнять свою операцию, не понимая онтологического смысла своего бытия, воспринимая окружающий мир сугубо поверхностно. Не придем ли мы к тому, что знание, объемы которого возрастают благодаря новым инновационным технологиям, не будет связано с пониманием, что понимание происходящего вообще будет необязательно для людей, ставших «акторами», и получающих подтверждения своей эффективности в виде экономических, сексуальных и иных бонусов?
Не так уж давно из уст высоких чиновников образовательной сферы мы слышали о том, что хорошо бы в ведущих вузах преподавать на английском языке. Разве Россия колония? Представляется, что состояние образования в России является вопросом национальной безопасности; от того каким оно будет, зависит и будущее государства.

… Барт вдруг проснулся. Ему показалось, что то, что он видел сейчас во сне, произойдет и в реальности; более того: окажет решающее влияние на его судьбу.
— Так оно и будет, — услышал он спокойный уверенный голос.
За столом в его комнате сидели черный кот и Великий Пан и пили кофе.
— Присоединяйся, раз проснулся, — дружелюбно позвал его Пан.

В редакции

— Кстати, — сказал Великий Пан изумленному Карлу Владимировичу, — почему это условная газета «Голос свиносовхоза» в условном Мухославском районе? Ведь есть у вас такой райцентр, а в нем такая газета…
И перед глазами профессора вдруг явно пронеслась следующая картинка.

Главный редактор районной газеты «Голос свиносовхоза» Степан Николаевич Иванов работал в этой должности всего лишь третий день. Его предшественника уволили из-за того, что в заголовке передовицы, где говорилось о руководителе района, самом уважаемом человеке в округе, бывшем директоре свиносовхоза Емельяне Петровиче Белове, было пропущено две буквы. Одна из них — буква «т» — была пропущена в слове «администрации». Вторая — буква «е» — была пропущена в фамилии главы… И ладно бы, если бы перед этим стояли полные имя и отчество, или хотя бы оба инициала. Так ведь – нет, один только первый инициал!
Степан Николаевич судьбу предшественника повторять не хотел, и поэтому к выпуску первого номера, который он должен был подписывать как главный редактор, решил отнестись со всей серьезностью. А сотрудники, которых и было-то трое, как будто специально сговорились нести ему на утверждение всякую чушь.
— Это что такое, Семен Семенович! — раздраженно воскликнул редактор, отбрасывая принесенный сотрудником, отвечавшим за «международную хронику» материал.
— А что? — невинно поинтересовался тот.
— Нет, ну вы сами понимаете, что написали: «По дошедшей до «Голоса свиносовхоза» информации, Королева Англии Елизавета возвела в рыцарское достоинство бывшего Президента США Билла Клинтона. Теперь к нему необходимо обращаться «де Билл».
— И что?
— Как что! Во-первых, приставка «де» бывает не у английских, а французских дворян, а во Франции — республика, никто там новых дворян не делает, — блеснул эрудицией редактор.
— Надо же! — деланно удивился Семен Семенович.
— А во-вторых: откуда такие данные?
— Ну, это я по своим каналам узнал…
— Не надо мне никаких «своих каналов»! Только официальную информацию!
Следующий материал из сферы культуры опять заставил редактора выйти из себя:
— Александр, что это за чушь!
— А что?
— Нет, ну вы сами читали: «Сергей Ильичев — удивительный поэт. Он пишет стихи лучше Пушкина, но хуже Тетерина»! Кто такой Тетерин?
— Заведующий нашим районным литературным клубом.
— Это тот, который написал:
«Гордимся мы свиносовхозом:
На зависть крупным совнархозам,
Он украшает землю нашу,
А мы едим и хлеб и кашу».
— Именно он! А чего — прикольные стихи!
— Неужели хуже этого можно написать?
— Ильичев смог!
— Но почему тогда он лучше Пушкина?
— Понимаете, – замялся Александр, — он мне трехлитровую банку самогонки обещал, если я так напишу.
— А как так может быть, что человек пишет стихи лучше Пушкина и хуже Тетерина?
— Так в этом и есть самое удивительное!
Редактор даже плюнул на пол от раздражения. Последняя сотрудница также его не порадовала:
— Дарья, ну что это такое: под коллективным обращением нашей редакции подпись «голосвинцы»?
— Мне показалось, что «голосистые свиносовхозцы» или даже просто «свиносовхозцы» будет слишком длинно… – невинно хлопая длинными ресницами, сказала девушка.
— А «редакция» — не судьба было написать? — чуть не заплакал главный редактор. И впервые, наконец, пожалел своего предшественника.

— Очуметь! — только и сказал Барт. — А вообще-то кто-то обещал мне рассказать про нефилимов.
— Расскажем, — пообещал кот, отхлебнув кофе из чашки. — Но сначала посмотрите еще картинку из жизни Мухославска, из образовательной сферы, это, возможно, вам интереснее будет.
И перед глазами профессора возникло новое видение.

Четырехлистный клевер

В каморке учителя труда мухославской средней школы Петра Семеновича было накурено так, что из-за завесы дыма невозможно было увидеть, кто в ней находится. А кроме хозяина находился Сергей Ильич Зотов – учитель математики. Допив вторую бутылку водки, они жарко обсуждали мэра Мухославска – Ореста Анемподистовича Мухина.
— Ты прикинь, — смеясь, рассказывал Сергей, — когда он приехал в наш городишко, то распорядился, что во всех муниципальных учреждениях должны висеть его портреты!
— Да ну! — удивился Петр.
— Так это еще не самое интересное. Он сам напечатал портретов по количеству муниципальных учреждений, вставил их в рамки и заставил покупать по две тысячи рублей. Опять же бизнес!
— Во, дает!
— А самое интересное — что денег у муниципальных учреждений нет, а портреты покупать надо. Так заведующий детским садом Иван Фомич знаешь, чего сделал?
— Чего?
— Не заплатил за вывоз мусора на эту сумму и купил портрет. Мухин приехал в детский сад вместе с представителями из области, а там, у входа, куча мусора. Он на заведующего: что за безобразие? А тот: — Так вот, все деньги ушли на ваш портрет, на утилизацию твердых бытовых отходов и не хватило… Скандал был страшный! Ивана Фомича потом уволили. Так он, что сделал: купил еще один портрет себе домой и повесил его в туалете…
— Да, фу! — махнул рукой Петр. — Чего приятного — ты сидишь на толчке, а на тебя такая рожа смотрит?
— Приятного-то ничего, — согласился Сергей. — Зато, какая ему была приятность, что ведь все-то кого он пригласил этот туалет посмотреть (человек триста, наверное) нашли способ Мухину рассказать о том, что видели!
— Это прикольно! — согласился учитель труда.
— Я тут у сына диск один смотрел. Фильм такой дурной немного. Называется «Лепрекон». Так вот, мне кажется, не наш ли это Мухин!
— Да, ну! — удивился Петр. — А что он делал?
— Да ничего хорошего! Увидел, например, у бабы золотой зуб во рту, и вырвал прямо с челюстью без заморозки. Потому что все золото должно быть его, лепреконское!
— Вот изверг! А средство-то против него есть?
— Средство-то есть и верное — четырехлистный клевер!
— Так может оно и против Мухина поможет?
— Может и поможет. Но больно рискованно это!
— Почему?
— А ты представь: дашь ты ему этот клевер под видом заварки в чай или гербария, что детишки насобирали, а он почернеет от этого и помрет. А тебе отвечай. Ведь те, кто его поставил, ни за что не признают, что лепрекона назначили мэром. Скажут: у человека была аллергия, а враги его отравили.
— И то верно! — кивнул Петр. — Было бы за кого отвечать!
И, закурив по тридцатой сигарете, они переключились на директора школы Эльзу Марковну, о которой им тоже много разного хотелось сказать – особенно после того, как выпито две бутылки водки и выкурено три пачки сигарет.

— Может мне стоит начать пить галоперидол? — поинтересовался Барт, присаживаясь, наконец, за стол.
— Не поможет, — лениво ответил кот. — Выпейте лучше кофе. Пан, налей нашему другу чашечку.
— Это всегда, пожалуйста, — с охотой ответил Великий Пан и налил профессору кофе в жестяную кружку, добавив: — Не заслужил он пока как мы из фарфоровых пить!

Нефилимы и не только они

— Ну, теперь-то вы мне расскажете что-нибудь более содержательное? — с надеждой в голосе спросил профессор, присаживаясь рядом со странными гостями и отхлебывая кофе из кружки.
— Нет, ну как он надоел! — засмеялся фавн. — Мы же ему только интересное и рассказываем! Тебе интересно, кто такие нефилимы? Вот, смотри!
Но вместо того, чтобы опять показать фантазийное видение, Великий Пан вдруг взял ноутбук Барта, забил в поисковике «нефилим»…
— И это все? — разочарованно протянул Карл Владимирович. — По-вашему я сам не смог бы набрать это слово в поисковике?
— А что вам не нравится? — улыбнулся кот. — Вот множество версий о том, кто такие исполины. Выбирайте любую.
— Но ведь это все…
— Выдумки? А мы с фавном не выдумки? Помнится, кто-то только что хотел выпить галоперидол.
— Любите вы цепляться…
— Ну, смотри сам, — примиряюще сказал Великий Пан, — ведь на самом деле мир таков, каким ты его представляешь. Был у меня один приятель, Протагор его звали, мы с ним выпивали иногда по дружбе, так он прямо говорил, что человек – мера всех вещей.
— Фуфло — твой Протагор, — обиженно ответил Барт и надулся.
— Ничего себе фуфло: всемирно известный философ в отличие от тебя! — возмущенно ответил фавн. – Сам ты — фуфло!
— Мой друг хотел вот что сказать, — улыбнулся кот, — все познания людей основаны на вере. Даже то, что некоторые говорят: «я увижу — поверю» или «вложу палец в язвы — поверю» — это же ведь всего лишь вера в истинность собственных визуальных, тактильных восприятий. А где гарантия их истинности, кто может ее дать? Вот смотрите: вы видите нас и у вас есть два варианта отношения к этой ситуации: поверить, что это правда или подумать, что это галлюцинации из-за отказа от алкоголя. Или третий вариант: отказ от алкоголя изменил биохимию вашего организма таким образом, что вы сумели нас видеть, чего не могли бы сделать в обычном состоянии, от чего вас защищают кожаные ризы вашего тела…
— Так вы считаете, что кожаные ризы, о которых идет речь в Библии – это наше тело? – заинтересованно спросил Карл Владимирович. – Но разве у Адама и Евы не было тел?
— Были, но другие. Ваше тело в нынешнем состоянии, не на идеальном уровне — это плоть, которую христианские аскеты называют одним из врагов спасения, а многие нехристианские аскеты и вовсе отождествляли ее с телом, считая злом. Для вас же благо, что она есть: это ваша защита от мира духов, который по-настоящему страшен. Ведь даже Великого Пана многие боятся, а между тем, он вполне добрый, по своему, конечно. А вот духи тьмы, которые мучают и наш мир, — они не добрые…
— Кот дело говорит, — вступил в разговор фавн, — например, находят останки исполинов, которые так тебя волнуют. Ты же сам не проверял подлинность этих останков, да и нет у тебя должной квалификации для этого. Поэтому тебе остается только верить либо в подлинность этих останков, либо в их поддельное происхождение. То, что о великанах, троллях и тому подобных существах, содержатся упоминания в тысячах источниках, а о каком-нибудь короле в какой-то одной задрипанной рукописи, которую на помойке нашли — для кого-то это основание верить в то, что все, что написано о первых — образный фольклор, хотя там и содержатся вполне конкретные данные с бытовыми деталями, а второе — истина в последней инстанции, хотя на самом деле три тысячи лет назад это была сказка, которую сам ее автор на помойку выбросил…
— То есть…
— Ну, вот о тех же исполинах. Возьмем даже сказку про Джека и бобовый стебель, — перебил Барта кот, — ведь там говорится о том, как боб вырос в небеса и по нему можно было попасть в страну великанов. И это совпадает с библейским повествованием о том, что некие существа спустились с неба и о союзе сыновей неба с земными женщинами и о тех, кто родился от таких связей…
— Их, кстати, полно среди моих друзей, — вклинился Великий Пан, — тот же Геракл, например, родился от такого союза.
— То есть вы хотите сказать, что вся греческая мифология, да и вся вообще мифология, это не отражение абстрактных концепций, а описание реальных фактов, а совпадения и различия в мифах разных народов лишь подчеркивают многообразие мира? — изумленно спросил профессор.
— Ну, — кивнул кот. — Ведь вообще-то, грубо говоря, даже то, что земля круглая и что дважды два четыре — это плод вашей веры, признание незыблемым авторитетом для вас тех, кто выдвинул эти гипотезы.
— Так это аксиомы! — воскликнул Барт.
— Аксиомы для этой догматики. А для другой — другие аксиомы.
— То есть вы хотите сказать…
— Ничего мы не хотим сказать. Может, мы вообще — твои глюки. А возможно мы тебе просто снимся, — подвел черту под разговором Пан.

… Карл Владимирович проснулся утром за столом, на котором стояло два красивых кофейных прибора и жестяная кружка возле его места. Он был один в комнате.

Испытание Павла

— Паша!
Павел обернулся, чтобы посмотреть, кто его окликнул. Девушка из бара бросилась ему на шею и поцеловала прямо в губы.
— Как я рада тебя видеть! — хитро улыбаясь, сказала она.
Мужчина осторожно, но твердо отстранился от нее и как бы невзначай, но так чтобы она видела, провел рукой по губам, вытирая их, что вызвало у нее внутри приступ бешенства, который внешне, впрочем, ничем не проявился.
— Неожиданная встреча, — самым скучным голосом, на который он был способен, сказал Павел. — Какими судьбами?
— Так я учусь здесь! Ты же рядом с университетом! Вот глупый! — девушка засмеялась, делая вид, что не слышит его скучных интонаций. — А в отношении судеб — видимо, они строятся таким образом, чтобы наши пути вновь пересеклись и объединились в один. Не думаешь?
— Нет, — сухо ответил мужчина. — Помнишь девушку, с которой мы были в баре? Я женюсь на ней и это навсегда, я ведь не мальчишка.
— Ну, жена не стена, ее и подвинуть можно, — с беззаботным видом прощебетала Лера, внутри которой все клокотало от гнева, вызванного тем, что кто-то сопротивляется ее чарам.
— Может быть, и можно, но не нужно, — жестко сказал Павел. — Рад был видеть, но мне пора идти, у меня нет времени.
— А когда оно будет? Может быть, сходим в тот же бар?
— Нет.
— А в другой?
— Нет.
— А куда?
— Никуда.
Красивое лицо Леры стало злым и хищным.
— Значит, хотите быть вместе, пока смерть не разлучит вас… Ну-ну. А что если долго и счастливо не получится, и она разлучит вас очень быстро?
— Для меня один день рядом с Мариной дороже, чем год без нее. А быть с другой после того, как я узнал ее и у меня появился шанс быть вместе с ней — хуже смерти, — сказал, наконец, мужчина слова, которые заставили девушку отстать от него.
— Какие мы романтичные! Только надолго ли хватит этой романтики? Вспомни свой первый брак!
— Там все было по-другому, — ответил Павел, про себя удивившись, откуда она знает про то, что он был женат, но решив ответить.
— Так ты же выдумал себе все с Мариной! — холодно сказала Лера. — Твои чувства существуют только в твоей голове. А она просто обычная баба, такая же, как миллионы других. И какой смысл над ней трястись?
— Может быть, и выдумал, — серьезно ответил мужчина. — Но тогда, как писал один из английских писателей, выдумка лучше реальности. Если реальность такова, что в ней нет места любви, то она ничего не стоит. И я готов до конца бороться за свою мечту, чтобы быть верным ей до последнего дня моей жизни!
— Надо же какие мы фантазеры! — зло сказала Лера. — Ну, все, пока, теперь уже и мне некогда: у меня сейчас пара начнется. Не хочешь поцеловать меня на прощание?
Взгляд девушки опять стал игривым.
— Нет, — сухо ответил мужчина, отвернулся от нее и уверенно пошел в сторону от университета.

…Лориэль стояла перед герцогом и в бешенстве кричала:
— Мне в печенках уже сидит это задание! Ни один смертный не мог устоять перед моей красотой! А этот ублюдок — что он о себе возомнил! Видеть его не хочу, разве только для того, чтобы ускорить момент, когда смерть разлучит его с фантазиями!
— И тем облегчить ему жизнь? — насмешливо сказал герцог.
— В смысле?
— Получится, что он пройдет достойно свой путь любви до конца, а ты ему в этом поможешь.
— И что же делать?
— Надо подождать. Любить на расстоянии, любить мечту — намного легче, чем, живя с реальной женщиной сохранять отношение к ней, как к принцессе. Это мало вообще у кого из мужчин получается, впрочем, кого я учу? Может быть, через год-другой он будет уже сговорчивее.
— Никогда ему не прощу!
— Так и не надо прощать. Наоборот, что может быть прекраснее мести, когда он будет за тобой бегать, а ты будешь презрительно его отвергать!
— И что же делать сейчас? Он все расскажет Марине?
— А ты опереди его. Расскажи сама, что очень ее любишь, сильно переживала — не бабник ли ее избранник и решила его проверить. И рада за нее, что она нашла достойного человека.
— Поверит ли она в такую лажу? — скептически наморщила лоб Лориэль.
— Думаю, что да, — ответил герцог. — А в отношении того, что тебе будет непросто: вспоминай о том, как непросто мне!
— А что у вас произошло?
— У меня появился новый начальник — существо, которое невозможно отнести ни к какой прежде известной классификации; между тем он набирает все большее влияние и в нашем мире и в мире людей…
— Это кто?
— Борух Никанорович Свинчутка. Он, кстати, работает в том же городе, где ты учишься…
— Он человек?
— Да, если добавить к слову человек еще одно, — загадочно ответил герцог, давая понять, что их разговор окончен.

Новый посвященный

— Поздравляю тебя, мой ученик. Теперь ты — посвященный. И я нарекаю тебе новое имя, тайное имя, которое ты не должен никому говорить, но в твоем случае все будут сами они о нем догадываться, так явно его печать высвечивается на твоем челе. И, догадываясь о нем, сами будут тебя так называть. Но ты не удивляйся этому, но и не признавайся, что тебя так на самом деле и зовут, потому что это имя — тайна…
Борух Никанорович Свинчутка в кроваво красной мантии стоял посреди огромного помещения с готическими сводами и витражами на окнах. Перед ним на коленях в мантии желтого цвета стоял Акакий Заподлянский, прошедший через кучу унизительных ритуалов перед этим посвящением, но страстно его добивавшийся, потому что Свинчутка сказал ему, что это самый прямой и быстрый путь в кресло министра.
— А какое мое новое имя? — с интересом спросил Заподлянский.
Великий посвященный нагнулся над ним и что-то прошептал ему в ухо.
— Что?!!! — возмущенно воскликнул Акакий. — Сучий Потрох!
— А что тебе не нравится? Разве Кака Заподлянский лучше? — внутренне радуясь произведенному эффекту, но сохраняя внешнюю важность и невозмутимость, ответил ему Борух Никанорович.
— Да, но вы сказали, что меня так будут называть… Раньше меня так не называли…
— Теперь будут! — успокоил его Свинчутка. — Так вот, мой Сучий друг, у меня есть к тебе еще одно задание, которое позволит тебе сделать шаг вперед в мире тьмы. Нужно организовать физическое устранение Барта.
— Но зачем? Это же просто старикашка, на которого никто не обращает внимания! — удивился новый посвященный.
— Твое дело — не рассуждать, а выполнять повеления! Запомни это, Потрох, иначе ты никогда не будешь министром! — назидательно сказал Борух Никанорович. — Но поясню на первый раз: он в нашем мире уже произнес одну речь, которую ни в коем случае не нужно давать ему произнести в вашем. А для тебя это шаг вперед — организация убийства ни в чем не повинного человека.
— Какой же он ни в чем не повинный, если мешает нашей политике? — рассудительно сказал Заподлянский.
— Ты настоящий Сучий Потрох, я не ошибся в тебе! — довольно сказал Свинчутка. — Да, и привлеки к этому Пикову, пусть она сходит вместе с тобой к тем, с кем ты будешь договариваться об этом.
— Завтра же и займемся, — спокойно ответил Акакий. — И такой вопрос: почему у меня мантия желтая?
— Потому что это цвет дураков, — пробормотал про себя Борух Никанорович, а вслух сказал вновь напыщенно: — Ибо это цвет твоей разлуки с прежней жизнью, отринув которую ты должен устремиться навстречу к новым свершениям, к великой карьере и славе.
— Это мне подходит, — довольно ответил ему Сучий Потрох, который за эти минуты уже сроднился со своим новым именем.

Свадьба

Свадьба Павла и Марины была на редкость скромной: на взгляд современной молодежи можно сказать, что ее и не было. Они расписались, и затем посидели с тремя гостями несколько часов в небольшом ресторанчике. Они бы и этих гостей не пригласили, если бы не Лера, заявившая Марине, что непременно хочет быть свидетельницей на ее свадьбе.
— А ты мне правду рассказала? — подозрительно спросила ее Марина.
— Про Павла? Конечно! Ведь мужики — такие негодяи, так и норовят на первую попавшуюся юбку кинуться. А ты ведь мне лучшая подруга, можно сказать сестра. Я же не могла допустить, чтобы ты не пойми кому досталась!
— А чего тебе далось идти на мою роспись? Ведь не будет свадьбы как таковой!
— Ну, как я могу такое событие пропустить! И вообще ты единственная, у кого мне хочется быть подружкой невесты!
— Или ты хочешь моего мужа прямо в день регистрации брака кадрить? — полушутя-полусерьезно спросила Марина.
— Еще чего не хватало! — возмущенно ответила ей Лера, а про себя подумала: «Отличная мысль!». Но вслух сказала: — Я приду не одна: у меня появился поклонник!
— Вот как! — оживилась невеста. — И кто он?
— О, он знатная особа из-за границы.
— Старше тебя?
— Да, но разве это важно?
— А как он тебя нашел?
— Представляешь, случайно познакомились. Он приехал в наш город по делам, здесь инкогнито живет…
— Чего только не узнаешь о нашем городе! — засмеялась Марина. — А я тогда приглашу Карла Владимировича.
— На кой? — поморщилась Лера.
— Он мне как отец.
— Ну-ну.
— Не хочешь — не приходи!
— Нет, почему же, очень хочу! И буду рада видеть твоего старикашку….
— Познакомишь его со своим князем! — улыбнулась невеста.
— С герцогом.
— Что?! — вздрогнула Марина.
— Мой друг — герцог.
Сама роспись и ужин прошли внешне благополучно. Герцог оказался приятным седым мужчиной лет сорока, единственной его странностью было то, что он не снимал темные очки.
— Нельзя, — улыбаясь, пояснил он.
— А как вас зовут? — поинтересовался Павел.
— Герцог Мальборо.
— Как сигареты? — съехидничал успевший выпить молодой муж.
— Скорее как лорда Уинстона Черчилля, — невозмутимо ответил аристократ.
— А по каким вы делам оказались в нашем захолустье? — поинтересовался Барт.
— Скажем так, у меня здесь живет шеф, и он вызвал меня, чтобы я предстал пред его ясные очи.
— У герцогов бывают шефы? — изумленно спросила Марина.
— Они даже у царей бывают. И сидят в какой-нибудь дыре — не такой шикарной, как ваш замечательный город, а в какой-нибудь хижине зулусского колдуна. А короли, султаны и прочие едут туда…
— А вы, правда, любите нашу Леру? — продолжала спрашивать молодая жена.
— Насколько я вообще могу любить, — уклончиво ответил Мальборо.
— Она необычная девушка!
— О, в этом я уверен!
Лера довольно улыбнулась и положила голову на плечо герцогу.
— Карл Владимирович, — сказал вдруг аристократ, обращаясь к Барту, — мне кажется, что впереди нас ждет что-то интересное.
— Почему?
— Ну, меня ведь не просто так сюда вызвали, чтобы руку пожать. Грядет какая-то космическая драма.
— А я какое отношение имею к этому?
— Ну, не скромничайте: самое что ни на есть прямое. Вы ведь уже были героем одной такой драмы!
— Лера рассказала? — недовольно спросил профессор.
Девушка виновато хмыкнула.
— Не обижайтесь на нее: ваша история стоит того, чтобы о ней знали! — сказал герцог. — Но, судя по всему, у нее будет продолжение.
— Откуда вы это знаете? — поинтересовался Павел.
— О, просто интуиция. А, возможно, я смотрю слишком много голливудских фильмов, — ответил герцог и рассмеялся.
Все расслабились, а он, извинившись, вышел, чтобы сделать один звонок:
— Борух Никанорович, я предупредил его!
— Таки хорошо, — раздался гнусный голос в трубке. — Можно сказать, что черную метку он получил. Теперь все по правилам.
— По каким?
— Какие мне в голову взбредут. Навязали мне вот вас в подчиненные, а вы ведь то же не хухры-мухры, теперь из-за вас устанавливаю всякие дурацкие правила: игра, оказывается, дело очень занятное!
— Но ведь это же прикольно! — довольно усмехнулся герцог.
— Таки да! — согласился Свинчутка.

Странный финал космической драмы

В небольшом деревянном домишке на окраине областного центра за круглым столом сидели трое бандитов из тех, кого называют отморозки. Они пили водку, закусывали ее салом и обсуждали поступивший им вчера заказ.
— Прикиньте, — сказал старший из них, бомжеватого вида мужик со слипшимися от грязи рыжими волосами и бородой, — приходят ко мне этот хлюст и бабка с ним и говорят, что нужно замочить одного старикана.
— А ты?
— Я ясно дело: а что нам за это будет, и что за старикан? Условия подходящие, а старикан какой-то вроде неплохой, но нам ведь это без разницы как-то.
— Это верно, — согласился второй, беззубый парень лет двадцати с синим от кровоподтеков лицом.
— А может жалко старикана? — не очень уверенно спросил третий, мужик лет сорока, который еще не совсем опустился.
— Жалко? — злобно спросил рыжий. — А пить и жрать надо? Так надо и это делать. А жалеть — не наше дело, без нас жалельщики найдутся.
— Так, когда они дадут задаток? — поинтересовался парень.
— Вот стемнеет и принесут. Чудные они какие-то. И бабка, как баба яга, а хлюст вообще сучий потрох какой-то…
— Это без разницы, лишь бы деньги принесли…
Вдруг за столом ниоткуда возникли черный кот и фавн, которые сбросили на пол со стульев двух из трех отморозков, сели на их места, и налили себе в стаканы водки.
— Ради такого случая нарушу я свой зарок, — вздохнув, сказал кот и выпил налитый по рубчик стакан водки.
Бандиты обомлели. И кот был страшен, а фавн вообще внушал им панический ужас. Он чувствовал это, и явно этим забавлялся.
— Ну, так что, мессир, — сказал он, обращаясь к коту, — может уничтожим эти никчемные создания, чтобы они больше не загрязняли землю?
— Неохота лапы марать, — лениво сказал кот. — Может быть, гидру позовем?
Под одним из сидящих на полу отморозков появилась лужа.
— Так вот, — медленно сказал им фавн, — меня зовут Великий Пан, а это — мессир Кот. Вы отданы нам во власть, вы исчерпали себя, и больше не нужны никому…
Рыжий вдруг попробовал ударить кота ножом, но под его взглядом вдруг переложил нож в левую руку и стал медленно отрезать правую, которой хотел его ударить. Потекла кровь, он дошел до кости…
— Ну, будет пока, мессир, — спокойно сказал Пан.
И отморозок остановился. Часть его рыжих волос стали седыми.
— Кто еще хочет с нами поиграть? — поинтересовался кот.
— Так вот, — продолжил фавн, — вы хотели убить нашего друга…
— Это старикана? — испуганно спросил парень.
— Да, именно его.
— А я говорил, что его не надо убивать, — робко встрял третий мужик, единственный, кого не сбросили со стула.
— Мы все слышали, — кивнул кот. — Но ты также в нашей власти. Так вот мы сегодня добрые и хотим дать вам последний шанс. Вы не убьете нашего друга и вообще никого больше. Завтра вас заберут в наркологическую клинику, откуда отправят в реабилитационный центр для наркоманов и алкоголиков. Через полгода вы придете в себя, и у вас будет шанс вернуться к нормальной жизни…
— Нет уж, это хуже смерти! — зло крикнул рыжий и ножом перерезал себе горло.
— Зачем ты так? — спросил Пан кота.
— Я тут ни при чем. Это его выбор. А кто-то из вас двоих хочет сделать такой же?
— Нет, — ответили двое оставшихся в живых, трясясь от страха.
— Тогда пока вас не забрали в клинику, когда придут те двое, которые поручали вам убить профессора…
— Так он еще и профессор! Сто пудов не стоило его мочить! — подобострастно сказал парень с мокрыми штанами.
— Мочить даже и твоего рыжего друга не стоило, — грустно усмехнулся кот. — А с теми двумя, вы сделаете вот что…

… Заподлянский и Пикова по шею в фекалиях сидели в выгребной яме дворового туалета дома отморозков, к которым пришли, чтобы дать им аванс.
— Сучий Потрох, я же говорила тебе, что нельзя экономить на таких вещах! — зло сказала Пикова.
— Так ведь выгодное было предложение, — возразил Акакий Павсикахиевич.
— И как мы отсюда теперь выберемся?
— Придумаем что-нибудь.
— Так зачем тянуть? Может они сейчас вернутся и нас замочат?
— Возможно, — согласился ректор. — Я думаю, что знаю, как поступить.
Он мысленно обратился к Боруху Никаноровичу и тот тут же их увидел.
Свинчутка сидел с герцогом за столом из слоновой кости и пил коньяк из хрустальных бокалов.
— Что вы будете делать? — искренне забавляясь, спросил герцог.
— Вы думаете, что я как супергерой недоделанный возникну из фекалий и эффектно спасу это отребье? Таки нет!
— Пусть захлебнутся дерьмом? — давясь от смеха и восторга, спросил аристократ.
— Нет, они нужны, к сожалению.
— Что же вы сделаете?
— Пару звонков.
Через час Заподлянского и Пикову вытащили из выгребной ямы, двух отморозков забрала милицейская машина, тело третьего отвезли в морг судмедэкспертизы. При этом один из спасавших двух видных деятелей образования и науки оказался их бывшим студентом, которому они в свое время немало крови попили. Он снял весь процесс их нахождения в выгребной яме и извлечения их оттуда на мобильный телефон.
— Хорош паразит! — восхищенно произнес герцог. — Так ведь он это в интернет выложит!
— Ну и пусть, — усмехнулся Свинчутка. — Я готовлю Сучьего Потроха на должность министра образования, ему нужно быть узнаваемым.
— Вам не жалко ни его, ни эту старую женщину?
— Мне жалко экскременты, которые они собой испачкали, — усмехнулся Борух Никанорович.
— Это правильный подход, — согласился герцог. — А что будет с профессором? Я ведь настраивался видеть космическую драму, а увидел комическую…
— Космическое порой бывает комическим, — задумчиво сказал Свинчутка. — Он второй раз уже уходит от смерти, идущей за ним. Пусть живет пока. А как вы думаете, Пан и кот не сильно оборзели?
— Вы же знаете, что они — не люди, и могут делать только то, что им дозволено свыше.
— Это верно, — грустно кивнул великий посвященный. — Как все-таки труден наш путь, как говорили римляне per aspera ad astra.
— Мне кажется, это вообще не про нас, а скорее про этого профессора, да ту молодую пару, на свадьбе которых я с ним познакомился… — усмехнулся герцог.
— А вы сами часом не надумали жениться на той эльфийке? — подозрительно посмотрел на него Свинчутка.
Герцог засмеялся:
— О, нет! Там ничего личного — чисто деловой подход. Мы с ней планируем гнобить эту пару, а то они так любят друг друга и так счастливы, что нам тошно и не хочется жить… Хотите заодно и старика потроллим?
— Я об этом как раз собирался вас попросить, — с улыбкой сказал Свинутка. — Пожалуй, я рад, что мы вместе работаем. А в отношении старика вы все же погорячились: вам ведь самому девятьсот тридцать шесть лет!
— Но на вид не больше сорока, так что жизнь только начинается! Гаудеамус! — весело воскликнул герцог и залпом выпил большой фужер конька.
— Таки все-таки вы женитесь, наверное, на этой эльфийке, — хитро усмехнулся Свинчутка и также залпом проглотил коньяк. — Но это же не то, что у людей, поэтому нам это все пойдет в зачет. Ну что же: гаудеамус, так гаудеамус. Надо кого-то послать нам за водкой, я думаю.