Протоиерей Николай был уже год как запрещен в священнослужении. Причина была не такой уж редкой для русского духовенства: батюшка любил выпить, притом до такой степени, что постепенно ему стало не до служб в храме, который сам он и построил, не до прихожан, которые его любили, да вообще ни до чего. Бутылка с водкой настолько радовала его, что он не удерживался от того, чтобы поцеловать ее каждый раз, как столь ценная наполненная тара становилась его собственностью. Чего только он не творил!
Из-за чего это произошло? Для себя священник сейчас отвечал, что из-за отсутствия внутренней дисциплины. Пока строил храм, то с одним спонсором или строителем «нужно» было выпить, то с другим. Ну, а когда построил – целая масса друзей захотела «поздравить», причем каждый отдельно. И постепенно для того, чтобы выпить уже не нужны становились ни спонсоры, ни строители, ни друзья, а только вожделенная жидкость, да хотя бы «боярышник» из аптеки или дешевый самогон.
Запрета в священнослужении отец Николай ждал, воспринял его, как нечто естественное, хотя и поворчал для порядка о том, как несправедлив к нему архиерей. Но странное дело: оказавшись в новом качестве, протоиерей вдруг почувствовал, что у него стали появляться все более длительные периоды, в которые он может не пить. И, хотя периодически он все равно срывался в недельный, а то и двухнедельный запой, но чувствовал себя при этом уже не героем, а больным человеком, и старался вообще меньше выходить из дома, да по-возможности и с койки не вставать. Прошлое вставало перед глазами священника уже совсем в ином свете, душа требовала покаяния.
Он начал ходить в один из городских храмов, где все его знали и в целом не перестали хорошо к нему относиться, несмотря на все его чудачества. Протоиерей Николай старался меняться, но как же трудно было это сделать! Зато, что легко стало ему даваться, так это не осуждать других священников: каждый раз он вспоминал, что сам делал намного более худшие вещи, и перемены к лучшему в нем появились только после запрета в священнослужении. Вообще, он как-то отметил закономерность, что священнику, который служит, намного тяжелее, потому что любая промашка на нем более серьезно сказывается. Дело даже не в отношении окружающих, а в каких-то глубинных процессах, на онтологическом уровне. Поэтому ничего из происходящего в алтаре его не смущало.
Вот и сейчас отец Николай лишь улыбнулся, услышав, как любитель поучать других отец Евгений ни с того ни с сего прочитал молодому алтарнику стих:
Во глубине сибирских руд,
Два старичка старушку мнут.
Не пропадет их скорбный труд:
Лет по пятнадцать им дадут!
«Это что на него так работа в тюремной миссии сказалась?» – не успел подумать отец Николай, а протоиерей Евгений уже ответил на его вопрос, правда не ему, а алтарнику: «Это в детстве я на улице слышал, и вот сорок лет прошло, а все помню! А уж чего сейчас дети слышат и рассказывают: представить страшно!»
«А уж чего священники рассказывают!» – подумал про себя протоиерей Николай, вспомнив, что сам каких только гадостей не доводил до сведения каждого, имевшего неосторожность общаться с ним совсем в недавнее время. Но тут его мысли перенеслись на вчерашний разговор с архимандритом Петром, назначенным вместо него настоятелем храма, который протоиерей много лет с любовью созидал, а потом и думать про него забыл ради бутылки. Новый настоятель был человеком в каком-то смысле образцовым: он не пил, не курил, не имел порочащих связей, серьезно относился к каждому делу, которым занимался, никогда никуда не опаздывал. Но он очень любил смотреть на все прагматически, называя себя «реалистом»: сколько прихожан должно быть в храме такой площади, какие примерно средства они могут принести, какую часть из них нужно направлять на коммунальные услуги, какую служащим при храме, а какую на развитие; что необходимо на храмовой территории, а без чего можно вполне обойтись, потому что это не имеет экономического эффекта.
Они случайно встретились в городе, разговорились. Отец Петр рассказал о том, что у храма необоснованно большая территория, что это экономически необоснованно, неэффективное использование земли дорогой в этом районе и т.д. и т.п. «А я и не думал об эффективности, – вздохнул про себя отец Николай. – Все само собой получалось, нужно было только молиться и трудиться, да делать людям то хорошее, что в моих силах». Но архимандрит Петр посчитал бы такие рассуждения бредовыми. Сам он нашел покупателей на земельный участок вокруг храма: под самой церковью по его понятиям достаточно было оставить три сотки земли, а оставшиеся полгектара продать под строительство развлекательного центра.
«А вырученные деньги можно положить в банк, на проценты приход и будет существовать, не завися от каких-то прихожан!» – заключил свою мысль эффективный настоятель.
«Рантье это путь в никуда, – возразил протоиерей. – Деньги должны работать, а в банке они превратятся в фантики!»
«Возможно, но пробовать нужно!»
Однако больше всего отца Николая расстроило, что продадут и построенную им на другом конце храмового участка часовню. «Ее снесут?» — вздохнув, поинтересовался он. «Да нет, только крест снимут. Будет беседка!»
У протоиерея многое крутилось на языке. И сравнение с Европой, где культовые здания — такой же объект коммерческой недвижимости, как и любые другие. По его мнению, ситуация в Европе – прямое следствие потери народом ощущения их сакральности. Хотелось сказать и о «новых священниках» видящих в храмах лишь их «коммерческую эффективность» и «неэффективность», готовя тем самым у народа то отношение к ним, которое сейчас есть в Европе, А когда это отношение достаточно сформируется, никто уже не помешает государству предъявить к этим храмам такие же требования, как к объектам коммерческой недвижимости. Итогом чего в ближайшие десятилетия может стать то, что те храмы, которые были открыты и построены, начиная с Тысячелетия Крещения Руси, в большом количестве могут перестать использоваться по назначению, а начнется все так вот незаметно – с креста на часовне… Многое можно было добавить и об аморальности психологии рантье, о Библии, прямо указывающей, что это грех…
Протоиерей Николай хотел было все это сказать, но потом вспомнил как с себя самого священнический крест снял, лишь бы пить дальше и промолчал. Да и предложили бы ему сейчас вернуться к настоятельству – разве он взялся бы за это? А критиковать других всегда легко.
«Все равно я не зря ее построил», – только и произнес он.
Но сейчас, стоя на службе, молился, чтобы часовню не тронули. А для начала решил бросить пить
