Странный посетитель
Отец Петр, настоятель храма при интернате в городе Большой, собирался выйти из храма.
– Елизавета Ивановна, – обратился он к пожилой санитарке, которая иногда дежурила в этой домовой церкви, когда он отлучался, – если что-то важное будет, звоните мне на мобильный.
– Хорошо, отец Петр, – сказала старушка, а про себя усмехнулась: «Интересно, что он сказал бы, если бы знал, кто я».
В этот момент дверь открылась, и в нее вошел странный мужчина. Елизавета его тут же узнала, сердце ее сжалось, но она ничего не могла сказать – какая-то печать легла на ее уста, а тело сковала странная слабость.
– О, Лизонька, солнышко мое, я таки рад тебя видеть! – с усмешкой произнес вошедший, а затем обратился к отцу Петру: – Мне хотелось бы поговорить со священником. Это таки возможно?
– У вас что-то срочное? – спросил его настоятель, который ничего не чувствовал в отличие от Елизаветы Ивановны.
– О, более чем срочное, ставка больше, чем жизнь! Речь идет о человеческой бессмертной душе! – пафосно произнес мужчина, и было непонятно, то ли он издевается, то ли ему правда все это так важно.
– Вы хотите прямо сейчас поговорить? Я собирался отъехать на несколько часов…
– Заработать что-то из благ мирских? Я могу в этом поспособствовать, если сильно захочется. Мне многие из ваших, и намного высшего сана доверялись…
– Вы о чем? — удивленно спросил священник.
– О, ни о чем, сегодня ловят мою душу, поэтому я решил, что смысла убегать нет: приду сюда, а там будь что будет. Правда, Лизонька?
– Елизавета Ивановна, вы его знаете? – еще больше удивился отец Петр.
Та отчаянно кивала головой, но не в силах была произнести не слова.
– Таки и вы ее знали раньше, до того, как ее стали звать Елизавета Ивановна, она была тогда Эльза Рудольфовна…
Увидев, как настоятеля прошиб холодный пот, посетитель с жесткой усмешкой добавил:
– А вы думали, что Григорий Александрович типа клоун, и типа он просто так вам сказал, что вы с ней вместе будете здесь трудиться? Она-то понятно почему молчала: раскрыться перед мужчиной, над которым она имела такую безграничную власть, в таком состоянии это типа западло… А до того как стать Эльзой Рудольфовной, она была Элизабет, и вот тогда она была действительно стоящей штучкой…
– Что вы хотите? — растерянно спросил священник.
– Я и сам не знаю, – сказал посетитель. –Представьте человека, который умер, но и не умер: заключил контракт, согласно которому продолжает пребывать на земле на определенных условиях. И вполне ощутимо пребывает и для себя, и для других надо сказать. А потом оказывается, что он не умер, а в реанимации, но уже разлагается, хотя еще жив. А при этом живет в другом месте…
– Простите, мне кажется, что это невозможные вещи… – начал было отец Петр.
– Леди Элизабет, представьте меня, – властно сказал мужчина.
И Елизавета Ивановна, которая смогла, наконец, говорить, произнесла:
– Это Борух Никанорович Свинчутка.
– Я слышал о вас, – задумчиво сказал священник, о вас в нашей области ходят легенды, но мне они не кажутся достоверными…
–Таки зря… Лиза?
– Отец Петр, это все правда, – подтвердила женщина.
– И вы, правда, Эльза Рудольфовна?
– Да.
– Тогда скажите мне что-нибудь, что я говорил только вам!
– Это очень забавно! – засмеялся Свинчутка. – Ну, скажите же, леди Элизабет!
Отец Петр уже через секунду просил ее замолчать, но она говорила минут десять, пока ей не приказал остановиться Борух Никанорович.
Священник стоял красный, его прошиб холодный пот.
– Вот странные люди все-таки существа: сами не знают чего просят… – Свинчутка явно наслаждался достигнутым эффектом. – Перед тем как мне услышать ответ на мой вопрос, я хочу показать вам свой паноптикум – коллекцию очень любопытных типов, которую я собрал, живя в этой области. Не всю конечно, только несколько наиболее ярких. А потом послушаю вас… Елизавета Ивановна, вы, разумеется, также можете присутствовать, хотя вас я не удивлю.
И перед глазами священника и женщины вдруг замелькали говорящие картины чужого прошлого; было ощущение, что они смотрят художественный фильм.
Крысятка
Анжелика Людвиговна Крысятка очень любила рассказывать историю, связанную с ее появлением на свет.
– Представляете, — театрально закатив глаза, говорила она, – мой отец очень сильно любил мою мать. Его звали Людвиг Ван, нет, не Бетховен. Просто мой дедушка по отцовской линии был китаец, а бабушка немка. А моя мама — украинка, она очень гордилась своей фамилией, и папа, который безумно ее любил, конечно же, не возражал, чтобы она ее сохранила и после замужества, и мне потом дали… Не правда ли: Анжелика Крысятка звучит гораздо благозвучнее, чем Анжелика Ван?
– Правда, — пряча глаза и кусая губы, говорили слушатели.
– Так вот, однажды он думал, что умрет. И решил последний день провести с мамой. У них не было детей, папа покидал этот мир со спокойной совестью. Но вот напоследок он как-то потянулся к жене… А та потом шепнула ему, что у них будет ребенок…
– А с чего он вообще взял, что умрет? – интересовались наиболее гадкие из слушателей.
– Вы знаете, бывает такое ощущение у человека, вот и все. Словами это плохо передать… Но это не каждому дано понять, – невозмутимо отвечала Крысятка и продолжала повествование: – И он тогда почувствовал, что должен жить! И прожил еще целых восемнадцать лет!
– А ребенок родился? – любопытствовали некоторые мерзавцы.
– Да, дочка. Она была прекрасна, как ангел, и отец назвал ее Анжеликой.
Слушатели смотрели на китайско-немецко-украинскую даму, перешагнувшую первую половину столетия своей жизни, и думали, что фамилия все-таки более подходит ей, чем имя.
Анжелика Людвиговна была директором интерната в городе Большой, который до этого был Лузервилем, а еще раньше Большескотининском. На этот пост ее перевели временно, в связи с тем, что директор уехал на год за границу, повез на лечение жену. До этого Крысятка достаточно долго работала главой районной администрации, трудилась бы в этой должности и дольше, если бы не досадный случай.
В регион назначили нового губернатора. Ну как назначили: местное законодательное собрание избрало его из трех предложенных Президентом кандидатов. А как говорили, был этот губернатор большой ценитель искусства. И когда начал он объезжать районы, то Анжелику Людвиговну дернуло что-то попросить организовать сценарий посещения ее района первого заместителя министра культуры прежнего областного правительства Эльзу Рудольфовну:
– Нужно, чтобы его впечатлило! – сказала Крысятка свое пожелание.
– О, он этого никогда не забудет, обещаю вам, дорогая! – с улыбкой заверила ее похожая на англичанку чиновница от культуры.
И вот в день «Х» губернатор, Анжелика Людвиговна и губернаторская свита, среди которой Эльзы Рудольфовны не было, поехали объезжать район. Крысятку немного смутило то, что все машины с открытым верхом; с другой стороны – лето же, погода хорошая.
Губернатор хлебнул из фляжки коньяка и пребывал в игривом настроении. Проезжая мимо трудившихся на полях хлеборобов он крикнул им:
– Вы чьих будете, мужички?
А они, негодяи, взяли и запели на мерзостнейший мотив:
– Крысятки, Крысятки, Крысятки Анжелики!
Губернатор и сопровождающие покатились со смеху, а Анжелика Людвиговна стала пунцовой.
– А вы, матушка, крепостница! — лукаво улыбнувшись и подмигнув, погрозил ей пальцем губернатор.
– Да нет, я не знаю даже, чего на них нашло…
– Знаете-знаете, — весело перебил ее один из губернаторских замов. – Поди, весь район закрепостили?
– Да нет же! – уже раздражилась глава администрации.
– А мы сейчас проверим! — развязно сказал губернатор, допивший фляжку. Увидев сбившихся у дороги девчонок – то ли доярок, то ли представительниц какой-то не менее древней, но вовсе не такой почтенной профессии, он крикнул им: – А вы чьих будете?
И эти мерзавки запели на тот же мотив, что и мужики, встретившиеся раньше:
– Крысятки, Крысятки, Крысятки Анжелики!
– Вы, матушка, положительно крепостница! — укоризненно покачал головой губернатор. – Мне тут недавно анекдот рассказали: вызывает Президент к себе олигархов и говорит: «Ну, вот все у вас есть, пора и о народе подумать». Один сразу отвечает: «Да, душ по триста не помешало бы». А у вас, Анжелика Людвиговна, все это уже процветает в отдельно взятом районе? – Лицо губернатора, у которого кончилась выпивка внезапно стало злым: – И вы думаете, что я это потерплю?
Но тут помощник дал ему новую фляжку, отхлебнув из которой приличный глоток глава региона тут же успокоился и сказал уже дружелюбно: – Мы переведем вас на повышение.
«Повышением» оказалось место директора интерната в одном из райценторов…
– Ну только попадись ты мне! — думала Крысятка, вспоминая Эльзу Рудольфовну.
А та куда-то исчезла из области, как будто ее и не было вовсе…
Профессор-стихоплет
Ректор университета Акакий Павсикахиевич Заподлянский пил чай у себя в кабинете, нетерпеливо ожидая встречи с профессором Цветиковым, который должен был к нему прийти. Дело в том, что в последнее время стало модным, чтобы медиа-фигуры занимались тем, что им ранее было несвойственно: знаменитые певцы ездили на коньках, спортсмены и политики пели, пирожники тачали сапоги, а сапожники пекли пироги. Все это разумеется делалось в телеэфире, чтобы вся страна видела это торжество постмодерна, когда роли смешиваются, реальность зыбка и неопределенна. И для того, чтобы быть в тренде Заподлянский решил, что профессора должны быть, например, поэтами, и сделать из этого ток-шоу, которое прославит университет и его ректора. Среди университетских преподавателей было немало поэтов, в том числе неплохих, но Акакию Павсикахиевичу они не понравились все: у них не было креатива и экспрессии. Но тут недавно вышедшая на пенсию бывшая президент университета Пикова порекомендовала ему своего знакомого профессора Цветикова, который как раз нигде не работает.
– Он крут! — безапелляционно заявила старая дама, и этому тону невозможно было не верить.
И вот нетерпение ректора было вознаграждено. Дверь его кабинета открылась, и в него вошел худой нескладный мужчина лет сорока с вьющимися густыми каштановыми волосами, немного безумным взглядом, в красно-желтом клетчатом костюме и зеленых ботинках. С порога он громогласно провозгласил:
– Вот сразу видно, что вы ректор,
А не какой-то там директор!
– Вы всегда стихами говорите? – заинтересовался Заподлянский.
А тот тотчас ответил:
– Поэта очень ранит проза,
Он с ней – как сломанная роза.
– Вы креативны и экспрессия есть, – одобрительно сказал ректор. – А что у вас с индексом Хирша?
– Я напишу такие вирши,
Что вмиг зашкалит индекс Хирша.
– Склонен с этим согласиться, – кивнул Заподлянский. – Думаю, что ваша неординарность может привлечь внимание не только ученых, но и политиков…
Цветиков тотчас подтвердил:
– Мои труды и депутаты
Вмиг расхватают на цитаты.
– А у вас есть недоброжелатели, которые оспаривают ваше место в научном мире? –поинтересовался ректор, которому его потенциальный работник все больше нравился.
– Мой вклад в развитие науки
Оспорить могут только суки.
– Емко и однозначно, – одобрительно кивнул Заподлянский. – Пожалуй, мне последнюю цитату стоит запомнить и взять на вооружение.
Тут ему позвонил на мобильный прораб, который ремонтировал дачу ректора. Плохо слышавший в последнее время Акакий Павсикахиевич включил громкую связь, и раздались перемежающиеся с матом жалобы на то, что сломался компрессор. Цветиков встрял в разговор:
– Как очень опытный профессор,
Я смог бы починить компрессор.
– А это кто у тебя? — вдруг раздался в трубке заинтересованный голос прораба. – Не такой сумасшедший хлюст в красно-желтом пиджаке и зеленых ботинках?
– Тише ты! — одернул его ректор. – Это профессор!
– Этот рифмоплет? — удивился прораб. – Хотя, все может быть в наше время… Это Пиковой племянник, его из сумасшедшего дома выпустили недавно, он там полгода лежал, вот она и думает, куда его пристроить. Впрочем, с ее способностями она вполне могла сделать его профессором…
– Он нас слышит, – зло прошипел Заподлянский.
– Уппс…. — ответил прораб и отсоединился.
– Что вы скажете? – спросил ректор у Цветикова.
– Я никакой не рифмоплет:
Я сам профессор — стихоплет!
– гордо заявил тот.
– Это не самое существенное. Вы, правда, племянник Адель Адольфовны?
– Племянник тети честных правил
Себя я уважать заставил!
– Так вы профессор?
– Профессор, академик, доктор,
Лицо рекламы фирмы «Проктор».
Заподлянский начал понимать, что прораб все-таки скорее прав, поэтому решил попрощаться с «подарком», затаившей обиду за то, что ее вынудили уйти на пенсию Пиковой:
– Пока я попрощаюсь с вами,
Мы завтра вам позвоним сами.
Лицо Цветикова вдруг просияло:
– И ты как я отмечен даром,
Не зря ведь пахнешь перегаром!
Ректор оскорбился:
– Чего это ты вдруг надумал мне «тыкать»? Да и не пил я вчера!
Лицо профессора-стихоплета омрачилось:
– Лишь встретив я утратил друга,
Уйду их этого я круга!
Он громко хлопнул дверью на прощание. А Заподлянский задумался: может, стоило все-таки взять этого Цветикова на работу? Ведь из университетских профессоров по любому никто не мог экспромтом говорить такими экспрессивными и креативными стихами.
Первый из баев
Алишерчик еще маленький был важный, а как закончил сельхозинститут, так и вовсе нос задрал. Его папа Музафар – большой начальник, пообещал сыночку, что как диплом получит, так пристроит его на теплое местечко, чтобы все ему кланялись, денежек, чтобы у него много было, а работы наоборот. Надеялся Алишер, что поставят его директором свиносовхоза – очень уж ему свиньи нравились, но мечта не сбылась: поехал он директором сельскохозяйственного колледжа.
Не нравилась новая работа Алишерчику ни капли. Деньги плевые, круг общения никудышный — ни одной свиньи, только люди. Решил он тогда на подчиненных отыгрываться. Там преподаватели опытные были, некоторые в два с лишним раза его старше, всю жизнь отработали. Так Алишер им сказал, что не умеют они преподавать. И если хотят на своих местах остаться, то пусть несут ему треть своей зарплаты, которая итак-то маленькая. Но что странно: нашлись чудаки, которые и от этих копеек ему третью часть понесли: сильно уж свою работу ценили, жалели своих учеников оставлять, как детей их любили. А кто-то и ушел. Студенты начали разбегаться, а Алишеру на все наплевать: его-то личная зарплата ни от чего не зависела.
Идет он как-то по коридору колледжа и слышит, что преподаватели что-то о нем говорят, как ему показалось непочтительное.
– Петр Семенович, это что у вас тут за разговоры? Кем меня сейчас назвали? – строго спросил директор старшего из преподавателей.
А тот человек опытный, понял, что по-русски их начальник плохо понимает, и решил над ним пошутить:
– Что вы, Алишер Музафарович, это мы говорили, что вы такое важное лицо – первый из баев!
– То есть по-русски это звучит раз… бай? — уточнил директор.
– Именно так! – подтвердили преподаватели с самым серьезным видом.
И так это слово Алишерчику понравилось, что распорядился он, чтобы все преподаватели и студенты его только так его и называли, ни в коем случае не по-другому. А тем эта идея очень понравилась, и с радостью они этот приказ выполнили. Да еще всем об этом рассказали. Дошел об этом слух до Музафара; схватился он за голову, что сын у него посмешищем стал, и от греха подальше договорился о переводе его на вожделенную должность директора свиносовхоза.
Через пару недель получает Музафар письмо от сына, а к нему газета прикреплена. Пишет Алишерчик, что учел он свои ошибки, и никому больше не позволит себя баем называть, пусть теперь его господином называют: по-западному, модно и не переврешь. И решил еще пиаром заниматься, чтобы больше о нем знали все, какой он великий да распрекрасный. Просветлело было лицо Музафара: может и впрямь сынок его умнеть начал. А потом прочитал подпись под фотографией, и опять стал мрачнее тучи. На снимке Алишерчик среди свиней стоит, а в подписи значится: «четвертый слева господин Алишер».
Кошмар архиерея
Преосвященный Македоний, архиепископ Гнединский и Свенский, после ночной рождественской службы решил вздремнуть. В этот день у него было запланировано много разных мероприятий, поэтому отдых объективно требовался. И приснился владыке престранный сон – как будто мероприятия эти начались уже, но идут как-то совсем не так как должно, а он никак в их ход вмешаться не может…
Вот он в детской воскресной школе кафедрального собора. Настоятель перед началом рождественского праздника читает Рождественское послание архиепископа Македония, но что-то в нем совсем не то написано. Архиерей хочет чтение прервать, но язык его связан и он слушает, как от его имени о достижениях епархиальной жизни за истекший год говорится, что ему удалось добиться повышения епархиальных взносов на 200 процентов, сократить число неэффективных приходов на 20 процентов, оптимизировать число священнослужителей с тем, чтобы один приходился на несколько храмов, и у них не оставалось времени на разные непотребства, что могло бы быть гипотетически будь у них свободное время и свободные средства. А так, благодаря мудрой политики епархиальной власти, и то и другое у духовенства изъято. Если же число священнослужителей сократится, так как многие не смогут понести новые тяготы, то в этом будет свой плюс: духовная наставница владыки в годы его церковной юности псаломщица тетя Нунехия твердо вложила в его светлую голову мысль, что все попы гады. Если же кто-то из них, вопреки ожиданиям, окажется не таким, и, будучи не гадом, станет переживать из-за нереальности новых требований до такой степени, что жизнь его преждевременно прервется – что же достойная кончина при исполнении обязанностей – прекрасная награда за многолетний пастырский труд.
«Ну, я его в порошок сотру!» – злится архиепископ, а сказать ничего не может. А тут какой-то пацан из воскресной школы выходит и выразительно так начинает читать длиннющее и дурацкое стихотворение Жуковского «Суд Божий над епископом». Там епископ вообще не православный был: собрал во время голода голодающих людей в амбаре под предлогом выдачи им бесплатно зерна, а сам говорит: «Надо избавить наш край от голодных крыс!», запер амбар и сжег их. А потом сидит у себя в замке довольный, а настоящие крысы прогрызли каменные стены и на части его заживо разорвали. «Дурацкий стих! – думает владыка Македоний. — И не к месту вообще! Надо, кстати, потравить крыс у меня в трехэтажном коттедже, что-то много их развелось».
А под конец еще протодиакон на многолетии вместо «Гнединский и Свенский» возгласил «Гнидинский и Свинский» – ну не негодяй ли?
Но сказать владыка так ничего и не может. Идет в епархиальное управление, открывает свежие газеты, а там статьи одна хуже другой. В главной областной газете крупным шрифтом на первой полосе заголовок «Рэкет по-архиерейски» и интервью с ним о новой системе штрафов, которые он ввел для священнослужителей, запаздывающих с выплатой епархиальных взносов. И от его имени там написано, что сделано это, учитывая положительный опыт эффективной организации взыскания долгов, имеющийся у разных структур, в том числе и действующих на грани закона, в том числе рэкетиров, коллекторских агентств, а также международный опыт, в целях знакомства с которым он съездил на Сицилию. И вообще – деньги – зло, которое губит души пастырей, он же, как архипастырь берет на себя их крест, чтобы облегчить им путь к спасению.
В центральной газете, публикующей материалы на темы церковной жизни огромнейшая статья о нем «По имени твоему и житие твое» — какой-то автор-недоумок доказывает, что назвали владыку в честь того Македония, который был осужден Вторым Вселенским Собором, поэтому и хочется ему войти в церковную историю. Ну не урод ли? Не понимает ничего, так не писал бы.
И еще одна московская газетенка с огромным тиражом опубликовала пакостный пасквиль «Снес часовню – получил орден», о том, как владыка Македоний снес часовню в центре города, чтобы она не портила вид на собор, а ему через месяц церковный орден дали. Разнервничался архиепископ, газеты в клочья разорвал, но на душе неспокойно.
А тут к нему делегация бизнесменов местных пришла, и дарят ему какого-то козла позолоченного. «Год козы, – говорят. – И опять же: золотой телец, как мы краем ухом слышали, был где-то религиозным символом». И улыбаются мерзко-мерзко так… А козел этот приоткрывает глаз, и архиерею подмигивает…
… Тут архиепископ, наконец, проснулся. Вытер холодный пот со лба: «И приснится же такая дрянь! И к чему бы это все, и как это со мной связано?»
Вопрос и ответ
Борух Никанорович взмахнул рукой, и калейдоскоп картин, встававший перед глазами отца Петра и Елизаветы Ивановны остановился.
– А теперь я задам свой вопрос, – сказал Свинчутка. – Я показал несколько примеров не худших из жизни не худших представителей рода людского. Люди порочны по своей природе; есть ли смысл бежать от этого? Вы сами сейчас заглянули в свои души, и понимаете, что ничем не лучше тех, кого я вам сейчас показал. Так что вам дал Распятый?
– Спасение, – вдруг тихо сказала Елизавета Ивановна.
– Из твоих уст это авторитетно звучит, но все же недостаточно авторитетно для меня, — недовольно сказал Свинчутка. – А ты что скажешь, отец Петр?
– Я…
– Да, ответь для начала, почему ты пропускал столько раз заклинательные молитвы при совершении оглашения в таинстве крещения? Почему ты говорил в момент, когда крещаемые должны отречься от дьявола, что они должны плюнуть не на него, а на пол? Ты так сильно его боишься? Тогда зачем стал священником? И более того: почему не боишься Того, Кому якобы служишь? Почему во время крещения ты все молитвы, всю мистериальную часть читал «про себя», зато свои глупые мысли излагал крещаемым чуть ли не по часу?
Священник опустил голову и молчал.
– Про твои поступки в отношении нее я не говорю, – махнул рукой Свинчутка в сторону Елизаветы. – Это еще ладно, хотя тоже не здорово. Но вот зачем ты служил пьяный?
– Я грешный человек, – тихо ответил отец Петр.
– Покаяние… – задумчиво сказал Борух Никанорович. – Мне кажется, что его от меня ждут. Но зачем, зачем я пришел сюда, где нет того, кто может мне как равный дать ответы?
– Хватит обижать Лизу, – услышал вдруг Свинчутка одновременно тихий и твердый голос.
Отец Петр вздрогнул и тихо спросил «У меня галлюцинации?», а Елизавета обрадовалась: в храме стоял отец Григорий.
– Сам ты галлюцинация, – беззлобно усмехнулся Свинчутка. — Григорий Александрович, учитывая как он любит эту леди, бесспорно, имеет власть защитить ее и от меня и от кого угодно, но ведь не более того, я верно все понимаю, Григорий Александрович?
– Верно, – ответил отец Григорий.
– Так я не собирался обижать ни ее, ни это недоразумение в рясе, вы это не можете не знать. Я пришел за ответами, но вы, как и ваша леди не сможете их мне дать: авторитета не хватит. Зачем же вы пришли?
– Я не один, Борух Никанорович. Со мной тот, кто сможет вам ответить.
И Свинчутка вдруг увидел Иоанна, который когда-то был сэром Джоном.
– Да, это авторитетно. Элизабет также как и я не вполне человек, но не фига она не покаялась, это Гришка, как она называет, за нее жизнь отдал, и пока не вполне ясно, есть ли в этом смысл. А вы, сэр Джон, да; вы были такой же, и все-таки решились пойти к Нему. Зачем?
– Не надо бояться, – тихо сказал Иоанн.
– Да чего мне уже бояться? – горько засмеялся Свинчутка.
– Тогда нужно сделать как сделал когда-то я, – тихо ответил Иоанн. – Ты ведь тоже некрещеный?
– Таки да, – согласился Свинчутка. — Но здесь есть моральный аспект: если в Америке священник умер только из-за того, что помолился за меня, то что будет с этим непутевым пародией на попа? Хотя он и абсолютно никчемный, но мне его жалко, раз уж я решил исправиться.
– А с ним ничего не будет, это как бы я сделаю в духовном смысле, а он только выполнит свой долг, потому что это должен делать живой священник, –ответил вдруг отец Григорий.
– Значит потом будут муки как у тебя, – задумчиво сказал Борух, кивая на Иоанна, а потом… Посмотрим, что будет потом.
– Ты не боишься его крестить? – мягко спросил отец Григорий отца Петра.
– Боюсь — не боюсь, но должен, – твердо ответил тот.
– Вот и хорошо. И учти при крещении и этом, и будущем все высказанные тебе им сегодня замечания.
… Отец Петр ничего не видел, он просто совершал таинство, а отец Григорий и Иоанн отражали от нареченного Борисом Боруха нападения темных сил, ставшие особенно сильными после того, как он, все видя и понимая, все-таки отрекся от сатаны и плюнул на него. Елизавета, которая все это видела, постарела еще на десять лет за тот час, который шло крещение. Когда крещение и миропомазание закончились, новокрещеный Борис почувствовал вдруг успокоение. Отец Петр увидел вдруг, что тот, кого он только что крестил, стоит рядом с Иоанном и отцом Григорием, а на полу лежит его мертвое тело.
– Почему мне не было больно? – озабоченно спросил Борис Иоанна.
– Так ты и так жил в боли столько лет, – улыбнулся тот. – Для тебя был не вопрос боли, а вопрос свободного выбора. И ты его сделал.
– И куда я теперь пойду?
– С нами. Все закончилось хорошо.
– А можно я тоже пойду? – спросила вдруг Елизавета, ставшая совсем древней старухой.
– А ты немного подожди, – улыбнулся Иоанн. – И не переживай так из-за своей внешности: Григорий видит тебя той же вечно юной всегда.
– Это правда? – улыбнулась женщина, по внешности которой вряд ли можно было сказать, что кто-то считает ее прекрасней всех на свете.
– Правда, – ответил Григорий.
– А я скоро к вам пойду? – продолжала спрашивать Елизавета.
– У тебя пока еще есть выбор, – улыбнулся Иоанн. – Хотя отец Григорий тебя его почти и лишил, но ты же можешь взбунтоваться. Все зависит от тебя.
– А что делать мне? – спросил отец Петр.
– Исправляться, – беззлобно и без тени ехидства ответил Борис.
… Когда через полчаса в домовый храм зашел кто-то из прихожан, отец Петр и Елизавета Ивановна стояли склонившись над телом только что умершего мужчины. Григория, Иоанна и Бориса там уже не было.
