Елена Петровна Нецветаева работала старшим преподавателем на кафедре русской литературы в одном из провинциальных педагогических институтов. Было ей уже далеко за пятьдесят; личная жизнь не заладилась из-за того, что все время хотелось ей чего-то «лирически-поэтического» и «возвышенного». А оба ее мужа, с каждым из которых она прожила менее чем по полгода, оказались «неотесанными мужиками, не способными оценить тонкую женскую душу».
И почти тридцать лет уже Елена Петровна жила в своей двухкомнатной квартире, которую ей оставил второй муж, лишь бы больше его ничего с ней не связывало, с небольшими пуделихами. Собачки выдерживали жизнь под одной крышей с Нецветаевой дольше, чем мужчины, но, видимо, и на них она влияла негативно, потому что вместо пятнадцати лет они жили не больше пяти. Сейчас любимицей Елены была, как называла ее хозяйка, «белоснежная Барби». Впрочем, «белоснежной» пуделиху можно было назвать только с большой натяжкой: домашние животные часто бывают чем-то похожи на своих хозяев, и поэтому Барби была также неряшлива, как Елена Петровна, ее некогда белая шерстка была грязно-желтой.
В квартире Нецветаева не убиралась неделями, пуделиху забывала выводить на улицу по два дня, поэтому смрад в ее жилище был еще тот. Соседи пробовали было жаловаться, но по каким-то причинам неряшливой хозяйке все сходило с рук, и они махнули на нее рукой.
После пятидесяти Елену вдруг «пробило» на стихи. Свои, как ей казалось, нерастраченные чувства она облекала в зарифмованные строчки. Впрочем, о глубине чувств можно было судить по глубине стихов. Сочиняла она их самозабвенно, а потом с таким же упоением читала всем, кого ей удавалось остановить – во дворе ли своего дома, в институте ли, на улице ли в городе. Нецветаева очень гордилась своими стихами, каждое, которое содержало больше тридцати четверостиший, она гордо именовала «поэмой».
Поэтому она жутко разозлилась, когда работавший на ее кафедре ассистентом молодой пересмешник аспирант Володя написал на ее поэзию следующую пародию:
Мне однажды свинья приснилась,
С грязным рылом в грязи весенней –
В загородке она бесилась
В ночь с субботы на воскресенье.
Видно корма свинье не дали,
Голодать же свиньи не любят;
Агрессивными сразу стали:
С голодухи любого погубят.
Но пришел тут халатный хозяин,
Накормил он свинью досыта,
Ублажил всю свиную стаю,
Выдав им помоев корыто.
А к чему мне такое сон приснился –
Вы, ребята, подумайте сами:
Я хоть сном, но ведь отличилась,
От других, что под небесами.
Не Цветаева
Стихотворение удивительно точно передавало все изъяны, которыми отличались творения Елены Петровны: и умение сделать событием любую ерунду, и количественные несогласованности, когда персонаж был то один, то их становилось несколько; и недвусмысленно говорило о том, что автор подобных стихов отличается от остальных лишь бредовыми снами. Но особенно уязвило Елену то, что она назвала «издевательством над ее фамилией».
Владимир был, в общем-то, достаточно добрым молодым человеком, поэтому, увидев, как он расстроил Нецветаеву, он раз десять просил у нее прощения. Наконец, Елена Петровна, сменила гнев на милость.
— Ну, хорошо, — сказала она. – Вы ведь по-своему просто несчастный юноша, видящий мир в мрачных красках. У вас отсутствует понимание прекрасного, поэтому как на вас могу сердиться я, слышащая пенье муз?
Однажды, когда Нецветаева заболела, коллеги по кафедре послали Владимира, как самого молодого ее навестить. Он взял пакетик, в который они собрали несколько апельсинов и яблок, и отправился к больной.
Резкий запах ударил ему в нос уже в подъезде. Поэтесса, не утруждающая себя лишней уборкой и здоровая, тем более манкировала ее, когда на то были уважительные причины.
Он осторожно нажал на кнопку звонка. Елена Петровна открыла не сразу: она хотела показать, как тяжело ей передвигаться. Одета она была в драную кофту и какие-то немыслимые шаровары с начесом.
— Володенька, какой сюрприз! – деланно удивилась она. – Прости меня за столь непристойный вид: ведь дама должна встречать кавалера обнаженной…
Владимир так и застыл в дверном проеме от неожиданности.
— О, как ты хорош в этой раме, прямо как государь император Николай Второй! – восторженно воскликнула поэтесса.
Ассистент растерянно передал ей пакет с гостинцами и поспешил ретироваться.
… Еще Елена Петровна полюбила ходить в церковь. Это давало ей новые темы для ее поэтического творчества, а также новый круг слушательниц, впрочем, нередко даже более критичных, чем то окружение, к которому она привыкла.
— Я вот думаю, — делилась Елена с продавщицей церковной лавки своими «мыслями о наболевшем», вот умру я, и пойду в рай. Но ведь там же необычайно скучно! Где там кипение страстей, полет чувств!
— А кто бы тебя еще туда взял, — невозмутимо отвечала ей собеседница. – А там, куда ты попадешь, скучно точно не будет…
Елена Петровна обиделась, и написала «поэму», о том, как много в мире злых людей и как легко каждый из них может обидеть поэта. От этого на душе ее стало необычайно легко. Нецветаевой все равно было, что многим стихи ее кажутся смешными; для нее главным было то, что ей самой они казались великими. «Почти все великие при жизни были непризнанны», — напоминала себе она, и вновь уносилась в «страну муз», заполняя убористым почерком все новые листы бумаги творениями, которые, как она всем говорила, через сто лет на аукционах в Лондоне будут продаваться за миллионы…
