Стикс

Профессор

И.о. ректора университета Оксана Александровна Бубнова, важно восседавшая за столом в своем кабинете, величаво сняла трубку внутреннего телефона:
– Да, Света, – тихо сказала она звонившей ей секретарше так надменно, как будто была как минимум английской леди и в очередной раз радуясь, что сумела выгнать эту дрянь Марфушку, которая ее ничуть не боялась, смела ей «тыкать» и говорить все, что в ее пустую голову взбредет, так же прямо, как и прежнему ректору, а, узнав о своем увольнении, в эмоциональном порыве повернулась к Бубновой спиной, задрала юбку и показала руководителю учреждения высшего образования свой внушительных размеров зад. «И что вот она хотела этим сказать?» – меланхолично подумала и.о. ректора, восторгаясь тем, скольких из тех, кто ее раздражал, ей удалось выгнать или выжить из университета за последние полгода. Но, услышав от Светы, кто ждет ее в приемной, Бубнова сразу утратила весь свой восторг:
– Не поживешь нормально, пусть заходит – проворчала она своим обычным голосом, который был исключительно мерзким, но не настолько как тогда, когда и.о. ректора пыталась говорить интеллигентно.
В кабинет вошел Карл Владимирович Барт – старый профессор, который пару недель назад вернулся из длительной зарубежной командировки, в которую уехал аккурат за неделю до назначения Бубновой и.о. ректора. Барт был известный специалист в своей области (какая-то чушь, связанная с философией, Оксана Александровна такой дрянью себе голову не засоряла, помнила только, что с этим старикашкой надо считаться).
– Чем обязана, профессор? – с вымученной улыбкой спросила она посетителя.
А тот просиял и тут же ответил:
– Вот видите, значит можно все-таки научиться говорить как положено!
«Как положено» означало то, что побывав в английском вузе, Барт пожелал, чтобы и в России к нему обращались не по имени-отчеству, а не иначе как «профессор» или «сэр». На «профессора» коллеги были согласны, а вот «сэром» называть категорически отказывались.
– Ну что, кто-то начал уже называть вас сэром? – ехидно улыбнулась Бубнова.
– Да, доцент Горбуньков вчера первый назвал, – удовлетворенно кивнул Барт.
– Вот как! И в каком это было контексте? – удивилась и.о. ректора.
– Он мне про кончик шпаги что-то рассказывал. Но это не особо существенное, поэтому что именно – я не запомнил.
– Там и про ее кончик и про всю, наверное, было? – уточнила Бубнова.
– Возможно; я не могу запоминать то, что не является существенным.
– А что существенно?
– То, что первый шаг к тому, чтобы меня здесь все начали называть «сэр» сделан.
– Это все, чем я обязана счастью видеть вас? – облегченно спросила Оксана Александровна ненавидевшая Барта.
– Конечно нет! – ответил тот и достал из кармана белую пачку дешевых сигарет.
– Это что? – удивилась Бубнова.
– Это то, что может позволить себе курить российский профессор, работающий на полставки. «Родопи» за 42 рубля. Я, после Англии, еще умудрился прочитать их название на пачке, как «pogonu».
– И чем вы недовольны? – возмутилась и.о. ректора. – Очень хорошие сигареты! Можно я у вас одну стрельну?
Не дожидаясь разрешения, она достала из пачки оторопевшего профессора сигарету, потом достала из ящика стола пластмассовую зажигалку, сунула сигарету в рот, выбила огонь и с наслаждением затянулась:
– Все-таки социальное у нас государство, беспокоятся о людях науки. Сигареты по 42 рубля, зажигалка вообще за десять… При коммунизме можно сказать живем, а некоторые неблагодарные недовольны!
Барт с интересом смотрел на Бубнову, в общении которой явственно проявлялись некоторые из повадок бывшего ректора Иванова.
– Не думаю, что хорошо, — ответил он. – У меня есть подозрение, что наш университет оккупировали инфернальные сущности.
«Неужели он узнал про озеро и эгрегора? Откуда?» – испуганно подумала и.о. ректора. А профессор между тем продолжал:
– Мы недавно говорили с профессором кафедры экономики Кузьминовым, и он мне рассказал про невидимую руку рынка. Ничего более жуткого я не слышал со времен моей советской пионерской юности.
– А… – облегченно выдохнула Бубнова, но, вспомнив, что до определенного момента она и в эгрегора не верила, решила, что лучше уточнить о чем идет речь: – Так что это за рука?
– Премерзостнейшая рука, я вам сразу скажу! Те, про которые пионеры рассказывают – это пустяки! И те хоть ограниченные географические рамки действия имеют, а эта везде проникает, и в наш университет в том числе!
– Можно поконкретнее?
– Ну, я вам не Кузьминов и даже не Адам Смит, чтобы заливать о том, как совокупность производителей, как будто движимая «невидимой рукой», активно, эффективно и добровольно реализует интересы общества, причём часто даже не думая об этом, а руководствуясь эгоистическими мотивами. Скажу по сути. Рука эта вытаскивает деньги из карманов одних, перекладывая их в карманы других так искусно, что со стороны кажется, что это все делается исключительно в интересах общества, и ни о каком мухлеже, а тем более воровстве и речи быть не может. И так дельно все распределяет, что одним бублик, а другим дырка от бублика. А тех, кому не нравится – рука и прикончить может: у нее много подручных невидимых или видимых рук – тех, про которые пионеры у костра раньше рассказывали.
– Так вы видели эту руку? — довольно спросила Бубнова, подумав, что у нее есть шанс упрятать этого неприятного типа в психушку.
– Не понимаете вы ничего в философии и в системе образов, — разочарованно махнул рукой Барт. Потом посмотрел глубоко в глаза и.о. ректора и очень серьезным голосом сказал: – А вот вы их наверное видите!
– Кого? – испугалась Оксана Александровна.
– Их. – Карл Владимирович встал, и перед тем как уйти положил перед Бубновой пачку «Родопи», сочувственно добавив: – На уж, кури. Тебе тяжелее, чем мне.
Дверь за Бартом уже минут пять как закрылась, а и.о. ректора продолжала сидеть в оцепенении, думая, что не зря так ненавидит этого проклятого старика.

Кафедра экономики

Кафедрой экономики в университете заведовала профессор Эльвира Егоровна Кузькина – пятидесятилетняя женщина необычайно важного и серьезного вида, при одном воспоминании о которой у Бубновой начинался приступ зависти от того, что ей никогда не выйти на такой уровень. Эльвиру Егоровну за глаза звали «Кузькина мать», потому что на этой же кафедре доцентом работал ее сын – Натан Мардохеевич Кузькин.
Эльвиру Егоровну интересовали проблемы глобальной экономики, макрофинансы, дерриваты, блокчейн и многое другое. Ее сына, про которого злые языки говорили, что он «ни бум-бум» ни в чем, интересовало, как повеселее провести время.
Ведущими профессорами на кафедре были Мардохей Наилевич Кузьминов, как ученый занимавшийся менеджментом в сфере образования и концепцией обновления элиты посредством инновационных образовательных технологий, и Борис Анатольевич Чупс в сферу научных интересов которого входили приватизация государственной собственности и операции с ценными бумагами. Еще всем был известен доцент Геннадий Иванович Гроф, по прозвищу «Органчик» (в честь одного из героев «Повести одного города» Салтыкова-Щедрина). Другим прозвищем Геннадия Ивановича было «Искуственный интеллект». Сплетники говорили, что после аварии ему удалили собственный мозг и вместо него вставили компьютер, биологическую основу для которого составил мозг обезьяны. Был еще профессор Кудряшов, но он недавно перешел на другую работу.
Про остальных преподавателей и сотрудников кафедры можно и не говорить – на фоне вышеперечисленных они не были фигурами, достойными отдельными упоминания. Зачем были нужны еще один профессор, три доцента и четыре старших преподавателя? Ответ очевиден: кому-то ведь надо было и работать на кафедре, а не только решать макропроблемы.
Тем более, что стараниями профессора Кузьминова кафедра стала пилотной для четырех областей: на ее основе апробировалась его идея о том, что если преподавать в десять раз меньше, а отчетных бумаг писать в десять раз больше, то качество обучения будет в десять раз выше. У него была еще идея, что обучение нужно вести дистанционно: чтобы лекции читали только самые высококлассные профессора, а остальные не смели выходить к студентам. По мнению Мардохея Наилевича это позволило бы сократить в разы штат вузовских преподавателей, потому что записанные видеолекции можно крутить бесконечное количество раз. Оставшиеся «за бортом» этого процесса профессора, доценты и старшие преподаватели, как считал профессор Кузьминов, могли бы найти себе более полезное применение, например в бизнесе. Профессор Чупс на это иронично отпускал: «Какой им бизнес! Чистка сараев – вот потолок для этой публики!»
Доценту Кузькину идея перехода на дистанционные лекции очень нравилась, но он считал, что ее нужно и дальше развить. Лекции ведь не обязательны для настоящего высшего образования, куда более важную роль играют обучающие семинары. По мнению Кузькина, телевидение на данном историческом этапе предоставляло огромный образовательный контент, просмотр которого мог заменить систематическое образования. Например, медиков можно готовить по программам Елены Малышевой и Геннадия Малахова, психологов по передаче «Дом 2», социологов по «Пусть говорят» политологов по «Место встречи». Явный экономический эффект от принятия такого инновационного образовательного проекта заключался в том, что затраты потребует только проведение итоговой (при необходимости и промежуточной) аттестации и оформление документов, подтверждающих полученный уровень образования. Коллеги резонно возразили неопытному доценту, что при таком подходе, несмотря на ряд очевидных плюсов, есть и серьезные минусы. Первый из них в том, что образовательный контент в свободном доступе, таким образом, образовательная сфера лишится средств за обучение, между тем именно они, а не аттестация и тем более не оформление итоговых документов являются основным источником денежных поступлений. Второй минус связан с тем, что очень много людей не умеют широко смотреть на проблемы, их сознание зашорено. В связи с этим они не смогут поверить, что это высшее образование, а в силу своей многочисленности, сумеют смутить неокрепшие умы, которые могли бы в это поверить. В данной связи Натану Мардохеевичу стоит пока подождать со своими идеями. Не всем же так везет как Борису Анатольевичу Чупсу, чьи идеи такого же уровня в сфере его научных интересов были не только приняты «на ура», но и прошли самую широкую апробацию. С другой стороны – чего удивляться: ведь его научным консультантом по докторской был сам академик Гей-Дар.
Геннадий Иванович Гроф был буквально одержим идеей внедрения искусственного интеллекта везде, где это можно и нельзя. Вместе с заведующей кафедрой и профессором Чупсом они продавили идею выпуска университетом собственных ценных бумаг, которые среди преподавателей и студентов носили название «забубонные», вероятно, из-за подписи Бубновой внизу. Бумаги эти не прижились, по крайней мере в качестве ценных: их продавали и покупали в десять тысяч раз дешевле номинала. Поговаривали, что нередко их находили в туалетах университета, потому что туалетная бумага была значительно дороже.
Эльвира Егоровна Кузькина умудрялась держать весь этот состоящий из «звезд первой величины» (как они сами себя скромно именовали) коллектив в рамках относительной дисциплины. «Должно быть место для взаимоприемлемого консенсуса и равноудаленная фигура, устраивающая основных акторов», – комментировал это перешедший на другую работу профессор Кудряшов.

Новые эгрегоры

Оксане Александровне повезло: через день после отъезда эгрегора она перестала видеть свое лицо как драконью морду. Почти две недели она упивалась абсолютной властью в университете, но на тринадцатый день вечером в ней в кабинет залетела сова и бросила на стол ценную бумагу университета с подписью Бубновой, которую какой-то охальник умудрился использовать в туалете. И.о. ректора хотела презрительно выбросить бумажку в мусорное ведро, но ее внимание привлекло крупно написанное фломастером слово «Повестка». Текст был таким:
«Вам надлежит прибыть завтра в 13 часов 13 минут и 13 секунд в известное Вам место для представления новому эгрегору университета».
Подпись была такой: «Свинокрыл Чешуйчатый-Земноводный».
«Неужели это новый эгрегор?» – с тоской подумала Бубнова, вспомнив, какой солидный дракон жил у них еще совсем недавно.
В назначенное время и.о. ректора была на месте, вошла в разверзнувшуюся перед ней стену. Свинокрыл Чешуйчатый-Земноводный превосходил все самые смелые самые отвратительные представления, которые могли только возникнуть в мозгу видавшей виды Бубновой.
– Вы уже поняли, что эгрегор похож на тех, с кем работает, – без обиняков сказал он, полагая, что среди своих дипломатические выверты не уместны. – Если Вы заслужите, то Ваше лицо будет походить не на драконье, а на мое!
Отсутствие энтузиазма и подобающего ситуации восторга так явственно читалось на лице и.о. ректора, что это не могло не вызвать неудовольствия эгрегора:
– Вам что-то не нравится? – сухо спросил он.
– Нет, я всем довольная, – поспешила развеять его опасения Бубнова, которая присмотрелась и решила, что эгрегор вовсе не так плох, как ей сперва показалось: что-то в нем есть ментально близкое ей, настолько глубоко родное, что словами сложно передать…
– Вот и отлично, — кивнул Свинокрыл Чешуйчатый-Земноводный, заметив перемену. – Теперь перейдем к рабочим вопросам. Что это за ничтожный водоем?
– Озеро… – робко ответила и.о. ректора, глядя на почти высохшую после отъезда прежнего эгегора большую лужу вокруг сохранившегося в прежнем виде острова.
– Может когда-то это и было озеро, но сейчас это лужа. Впрочем, и озеро эгрегору такого ранга не подошло бы. Здесь необходима проточная вода, река!
– Так где же ее взять? – осторожно спросила Бубнова, помнившая, каким именно образом пополнялось озеро.
– О, с этим проблем не будет! – легко ответил Свинокрыл. – Позвольте представить моих помощников.
И.о. ректора с опаской посмотрела на прозрачную руку, не связанную с чем-либо, внешне напоминающую пульсирующую голограмму и без энтузиазма взглянула на какого-то мутного мужика с надувной лодкой.
– Ваша кафедра экономики так хорошо себя проявила, что заслужила собственного эгрегора. Знакомьтесь: Невидимая Рука Рынка!
Прозрачная рука в качестве приветствия дала Бубновой щелбан по носу, от которого она чуть не упала.
– Надо же: редко кто удостаивается такого знака внимания при первой же встрече! Позвольте Вас поздравить, Оксана Александровна! – восхищенно сказал Свинокрыл.
– Так а что с рекой? — спросила и.о. ректора, нос которой покраснел и распух.
– Невидимая Рука Рынка все это решит! – уверенно ответил Чешуйчатый-Земноводный.
И тут же Невидимая Рука Рынка ударила по какой-то трубе и из образовавшейся течи в помещение хлынуло содержимое канализации.
– Что надо будет река! – удовлетворенно кивнул Свинокрыл.
–Позвольте, но ведь это сколько денег будет впустую утекать! – возмутилась Бубнова, которую с тех пор, как она стала и.о. ректора начали занимать подобные вопросы.
– Это специфика Невидимой Руки Рынка и современной высшей школы – трата основных средств не на то, что кажется очевидно необходимым большинству, – спокойно пожал плечами Свинокрыл. – Кстати: можете меня поздравить: руководство выдало мне сертификат, подтверждающий, что я имею право назвать эту прекраснейшую из рек – Стикс.
– А это кто? — спросила Оксана Александровна, крайне невежливо ткнув пальцем в сторону мужика, которого ей не представили.
– Хэрон. Он будет перевозить Вас на остров.
Бубнова посмотрела на разлившуюся как река канализацию и согласно кивнула: вплавь самой добираться по этой речке было не комильфо.
– А почему Хэрон, а не Харон? – решила блеснуть она познаниями в греческой мифологии.
– Дело в том, что в английском языке буква «a» может читаться как «а» и как «э», в зависимости от разных причин. Учитывая общий контекст, в котором мы находимся, сейчас это «э».
Бубнова удовлетворенно кивнула: почему-то в этой компании ей было намного комфортнее, чем с драконом.

Профессор и поэт

Карл Владимирович, выйдя из приемной ректора, наткнулся на доцента Горбунькова. Глаза профессора озорно блеснули:
– Семен! Рад тебя видеть! Приятная неожиданность, что тебя не смогли отсюда выжить!
– Не так это и просто, – важно ответил ему доцент и добавил:
Поэта ранить может каждый,
Но вот не каждый сможет дважды!
– Ясно, – улыбнулся Барт. – Как здесь в целом дела?
– Здесь все дела подобны смраду,
О них и говорить не надо;
Но если все же рассказать,
То слов не хватит описать

Все непотребства и проказы,
Которых больше с каждым разом;
Любимый наш университет
Похожим стал на туалет!
– Ты, смотрю, уже прозой и перестал совсем разговаривать, – засмеялся профессор. – Да, канализацией тут что-то сильно подносит, только пока вот не пойму откуда. Ты мне вот скажи лучше: здесь хоть наукой кто-то еще занимается?
– Здесь занимаются наукой,
Как скрещивать ежа с гадюкой;
Лапшу как вешать на ушах,
Как зарабатывать на вшах;

К ученым же полны презренья,
И без малейшего почтенья,
Нас с наших кафедр гонят прочь,
В пустыню, в бедность, в темень, в ночь!
– Исчерпывающе, – улыбнулся Барт. – Ну а детей-то хоть чему-то учат?
– Нас мало тех, кто деток учит,
Награду кто свою получит,
Увидев блеск у них в глазах,
Мы, побеждая всякий страх,

Учить решаемся студентов,
Не ожидая дивидендов;
Но нам работать все трудней:
Ведь мы во власти злых свиней.
– Наверное, пока есть преподаватели, которые по-настоящему учат студентов, университет и стоит, – задумчиво сказал Карл Владимирович. — А вот стоит им это прекратить, как он рухнет…
Глаза Горбунькова загорелись, и он вдруг начал декламировать так, как будто сообразил себя пророком:
– Когда последний настоящий –
Не жулик наглостью блестящий,
А тот, кто может научить,
Тому в достоинстве как жить;

Уволен будет злобной кликой,
Когда из профессуры лика,
Не будет здесь ни одного;
Когда и Карла самого

С позором выгонят из вуза,
Тогда разверзнутся вдруг шлюзы,
И рухнет университет…
Истории печальней нет!
– Так ты думаешь, что меня тоже выгонят? – задумчиво улыбнулся Барт. – Неужели решатся? Все-таки мировое светило как-никак…
– Для этих дурней, что светило,
Что черепашная Тортилла:
Их так устроены мозги,
Что непонятно в них не зги.

Их безнаказанность куражит,
Но время скоро им покажет,
Какой итог подонков ждет:
Им скоро всем … придет!
Карл Владимирович не расслышал предпоследнее слово; ему казалось, что это «конец», впрочем, он не мог полностью исключать и возможности того, что Горбуньков, в порыве поэтического вдохновения, употребил одно из тех слов, которые преподавателю вуза не стоит использовать в своей лексике ни при каких обстоятельствах. «Надо думать о коллегах только лучшее», — решил профессор и не стал уточнять у доцента по поводу последней строчки. Вместо этого спросил:
– И скоро ли все это произойдет?
– Свершится все в такие сроки,
Что это будет всем уроком.
– А что потом?
–Потом, надеюсь, на руинах,
Забыв о гадостных скотинах,
Воздвигнут новый храм науки –
Уже не жабы и гадюки:

Те, кто наукой дорожит,
Кто перед всеми не дрожит,
Кто любит знанием делиться…
Тогда пора определиться

Для каждого из нас придет –
Нас это испытанье ждет!
Сдаваться ж и теперь не будем:
Науки свет несем мы людям!
Карл Владимирович задумчиво отошел от Семена Семеновича: смешные рифмы пьющего доцента были далеко не так бессмысленны, как могло бы показаться представителям ректората университета, если бы они их услышали…

Поэт и Пифия

Нужно здесь рассказать, какие события предшествовали разговору профессора и доцента. А произошло вот что.
Горбуньков пришел в университетскую столовую. Придирчиво осмотрев меню, он выбрал два пирожка по восемь рублей и под осуждающим взглядом продавщицы взял чистый стакан, который наполнил холодной водой из под крана.
– На зарплату доцента это еще очень хороший обед! – сказал он вслух.
Взгляд из осуждающего стал сочувствующим. Семен Семенович сел за свободный столик спиной к продавщице, отпил половину воды из стакана, достал из кармана пузырек настойки боярышника, вылил его в стакан и залпом выпил содержимое. Жить стало веселее. Горбуньков задумчиво откусил половинку пирожка и сходил налить себе еще воды.
– Хорошо хоть, что вода бесплатная, – сказал он продавщице, взгляд которой после того как она заметила его манипуляции перестал быть сочувствующим, а когда Семен Семенович подошел в четвертый раз, то она даже издала какой-то звук, означающий высшую степень негодования.
Но поэт не обращал внимания; его душа «воспарила в эмпирии», как он это называл. Доцент вышел из столовой изрядно покачиваясь. Он шел по коридору, и когда оперся на стену, чтобы не упасть, стена внезапно разверзлась, и поэт провалился внутрь.
Перед ним был сад, в глубине которого стояло величественное белое здание с колоннами. Перед ним за столиком с чашкой кофе сидела немолодая женщина в красном платье.
– Это где я? – спросил доцент.
– Перед дельфийским храмом, – спокойно ответила женщина.
– А вы кто?
– Пифия, – также спокойно сказала она.
– У меня глюки? – грустно спросил доцент.
Пифия озорно улыбнулась, щелкнула пальцами, и десять белок внезапно спустились с деревьев и начали танцевать вокруг Семена Семеновича, напевая:
«Тот кто слишком много пил,
Десять белочек словил».
Поэт заплакал, а белки запели:
«Тот кто белку не поймает,
Очень много не узнает».
– Не плачь, Семен, – добродушно сказала Пифия. – Выпей дельфийского самогона!
Она налила ему стакан какой-то жидкости, а белки принесли орешков на закуску. Выпив, поэт почувствовал какую-то необычайную легкостью мысли.
– На тебя возложена особая миссия, – сказала ему Пифия. – Ты должен будешь произнести пророчество о судьбе университета, в котором работаешь. А пока поспи, а то с таким количеством друзей в беличьей среде, ты будешь желанным гостем в наркологической клинике.
Горбуньков в это время выпивал с белками на брудершафт и интересовался у них уважают ли они его.
– И вот еще что, – добавила Пифия. – Ты теперь будешь говорить стихами, пока пророчество не исполнится.
– Из-за пророчества такого
Теперь я не скажу и слова! – недовольно ответил Горбуньков.
– Не сумеешь, – усмехнулась Пифия.
– Поэт сумеет что угодно:
Ведь мудрый он и благородный! – возразил доцент.
А Пифия засмеялась, хлопнула в ладоши… В глазах у поэта потемнело, он отключился. Через несколько часов он проснулся в одном из пустых университетских коридоров. К счастью, никто не видел, что он здесь спал, а видеонаблюдения в этом крыле не было. Горбуньков пошел в сторону ректората (инстинкт самосохранения у него отсутствовал напрочь) и наткнулся на Барта. Какая-то сила повлекла его к профессору, чтобы о чем-то рассказать, а о чем – поэт и сам не знал…

«…У него мысел не такой как у нас свами»

Оксана Александровна имела неосторожность устроить на должность редактора университетского сайта свою внучатую племянницу Зиночку. В Зине все было хорошо: и возраст – 22 года, как раз то самый случай, когда круглой двоечницей быть лучше, чем круглой отличницей; миловидное личико, безупречная фигура, мелодичный голос… Был маленький недостаток: полная безграмотность на фоне оригинального мышления. Бубнова сначала подумала, что на такую мелочь можно «забить», но вот сегодня, спустя всего две недели после начала работы Зиночки в качестве редактора, в кабинет ректора пришли проректор по научной работе Эдуард Леонидович Цирков и проректор по учебной работе Виктория Васильевна Цыганова с объемным списком допущенных ляпов. Читая распечатки скриншотов, и.о. ректора все более грустнела.
Например, материал, посвященный Геннадию Ивановичу Грофу, назывался «У него мысел не такой как у нас свами». В статье описывались достижения доцента, который по словам автора статьи давно заслужил стать «проффесаром» и даже «окадемиком». Рассказывалось, как он мужественно перенес аварию, а злопыхатели стали его называть «искусным интялектам» и «органом»…
– А зачем он ей про свои прозвища говорил? – поинтересовалась Бубнова.
– А он и не говорил. Это типа журналистское расследование, – еле сдерживаясь от улыбки при возможности уколоть начальницу, сказала проректор по учебной работе.
–Неужели Геннадий Иванович согласовал этот текст? – удивленно подняла глаза и.о. ректора.
– Он же его не читал. Ему было достаточно, что это ваша племянница, – ехидно ответил проректор по науке.
– А как восприняли это его коллеги по кафедре?
– Им-то понравилось, понятно. Но если про них напишут, то им не понравится…
Следующий материал не понравился и самой Бубновой. Поздравление в стихах новоназначенному министру науки и высшего образования на сайте университета уж никак не могло привлечь ее внимания. Стихи и стихи. Взяли из интернета что-то нейтральное и забыли. Но Зиночка решила проявить оригинальность и привлекла Горбунькова. Читая его оду, и.о. ректора держала пальцы крестиком в тщетной надежде, что этих стихов не видели в министерстве. Там были, например, такие строки:
«Купили пива мне канистру,
Чтобы прославил я министра.
Я продаваться не привык!
И мой бичующий язык

Нельзя залить и бочкой пива!
Но впрочем: вот какое диво –
Пока здесь нечего ругать:
Ведь не успели мы узнать,

Каков министр наш будет в деле,
Так подождем же в самом деле,
Пока же – раз есть назначенье,
Пусть ректор купит угощенье!»
«Впрочем, могло быть и хуже», – успокоила себя Бубнова. Следующий материал был посвящен преподавательнице, студенты которой многократно занимали призовые места на различных олимпиадах. По мнению автора статьи, такие феноменальные успехи доцента были связаны с тем, что она в детстве спала с Олимпийским Мишкой.
–А с чем еще? У вас есть другие варианты? –недовольно поинтересовалась и.о. ректора.
– Ну, возможно, это как-то связано с тем, что она окончила школу с золотой медалью, университет с красным дипломом, блестяще зарекомендовала себя в аспирантуре, защита кандидатской у нее прошла «на ура», она талантливый педагог… – с невозмутимым лицом начал перечислять Цирков.
– А, бросьте! – раздраженно махнула рукой Бубнова. – Таких куча и что толку? А вот тех, кто пять лет спал с Олимпийским Мишкой в обнимку – единицы!
– Если между нами, то я тоже четыре года с ним в обнимку спала… – смущенно сказала вдруг Цыганова.
– Тебе сколько лет было во время Олимпиады? –удивилась и.о. ректора.
– Двадцать пять, и что? – вызывающе подняла голову проректор по учебной работе.
«Лучшего, чем та цитата министра, которую так любил мой предшественник и правда сложно что-то придумать при общении с этим охлосом», – подумала Оксана Александровна, а вслух торжествующе сказала:
– Вот видишь: ты только четыре года с Олимпийским Мишкой спала, это значит ты типа бакалавр. А эта пять лет спала – это типа специалист. А специалист у нас ближе к магистру, чем к бакалавру. Так что несопоставим ваш уровень квалификации!
Аргументация была предельно понятной для проректора по учебной работе, и она погрустнела, осознав, что не доросла еще до диспута с и.о. ректора.
– А как вам вот эта статья? – невинно спросил проректор по науке, заметивший, что разговор перетекает в ненужное русло.
Статья называлась «И новации». По всей видимости, Зиночка хотела этой статьей похвалить свою «бабушкинскую тетю» (она именно так ее в этом материале, размещенном на сайте университета, ухитрилась назвать), которая много лет успешно работала проректором по «и новациям». «Понятно, что кроме новаций она до фига еще чем занималась», — пояснялся в статье круг вопросов, входящих в сферу проректора по инновациям для тех, кто не особенно хорошо знает, чем именно занимается работник, занимающий столь ответственную должность. С простодушной откровенностью Зина выложила в материале все те характеристики прежней работы ее «бабушкинской тети», которые услышала от нее самой: «это не для слабых умов», «тебе все равно этого не понять, у тебя мозг взорвется, если ты хоть отчасти себе это представишь» – и это были самые лучшие цитаты…
– Убедили, Зиночка не может работать редактором сайта, – сказала Бубнова.
Выражения лиц у проректоров были торжествующими недолго, потому что вслед за этим и.о. ректора сказала:
– К завтрашнему дню жду ваших предложений на какую должность переводить Зину. Вариантов два: начальник научно-исследовательского сектора и зав. учебно-методическим отделом.
Проректора попробовали что-то возражать, но и.о. ректора раздраженно махнула рукой, давая понять, что аудиенция окончена:
– Все предложения завтра! И в письменном виде. А то общение с вами отнимает много ценного времени, которое необходимо для работы.
«Вот бабушкинская тетя! Действительно у нее не такой мысел, как у нас свами», – недовольно проворчал Цирков, выходя из кабинета, а Бубнова крикнула ему вслед:
– Эдуард Леонидович, я все слышу!
– Я тут подумал, что у девушки очень оригинальное мышление, это то, чему не научишь. А детали – они шлифуются, – тут же засунул голову обратно в кабинет проректор по науке.
– Что за чушь! – вырвалось у Цыгановой.
Эта реплика все решила:
– Неправильно начинать с науки; образование ей предшествует. Решено: перевожу Зиночку зав. учебно-методическим отделом.
– Так она мне все завалит! – возмутилась Цыганова.
– Значит плохая проректор, у которой девчонка может все завалить! – невозмутимо ответила и.о. ректора. – Придется нового проректора искать.
Виктория Васильевна задохнулась от возмущения и хлопнув дверью приемной ушла, а Цирков расплылся в блаженной улыбке.
– Ты мне должен, – бесстрастно сообщила ему Бубнова.
– Что именно?
– Не грузить меня всяким бредом!
– Сделаю, – бесстрастно ответил проректор и было понятно, что этот человек слов на ветер не бросает.

Искусственный интеллект

Геннадий Иванович Гроф сел перед навороченным компьютером в своем кабинете, предвкушая общение с искусственным интеллектом.
– Пошли скорее на этого придурка смотреть! – обрадовался Свинокрыл и потащил за собой Невидимую Руку Рынка.
– Эка невидаль: придурок с мозгом пересаженным от обезьяны! – со стороны второго эгрегора были слабые попытки возражать против того, чтобы в который раз смотреть на жалкое с точки зрения Невидимой Руки Рынка зрелище.
– Да ладно, прикольно же! – Крысосвин был настолько заинтересован, что эгрегору кафедры стало приятно, что к одному из его подопечных проявляют такой интерес.
– Ладно, пошли. Хэрон, ты с нами?
– Увижу, когда на остров его повезу, – многозначительно сказал лодочник, и эгрегоры засмеялись.
– Это ведь Харон возит души умерших в царство мертвых, а ты тех, чьи души почти мертвы, но сами они себя считают живее всех живых возишь на остров из мертвой учебной документации, – напомнили они ему.
– Обязательно меня этим каждый раз попрекать? – возмутился перевозчик.
Но эгрегоры его не слышали, они уже стояли за спиной доцента Грофа, а он, не видя их, разговаривал с компьютером. В обычных компьютерах искусственный интеллект обычно отвечает на имя «Алиса», в навороченном компьютере Геннадия Ивановича искусственный интеллект звали Лилит.
– Лилит, что я сегодня должен делать? – спросил Гроф.
– Во дебил! – востороженно сказал Свинокрыл.
–Снять штаны и бегать, – ответил искусственный интеллект.
И Гроф действительно спустил штаны и начал бегать вокруг стола. На третьем круге Невидимая Рука Рынка, которой стало неимоверно тошно на это смотреть, подставила ему подножку. Геннадий Иванович растянулся на полу к разочарованию Свинокрыла, который хотел бы на это подольше посмотреть.
–Это вообще-то была попытка шутить, – мелодично сказала Лилит.
–Я плохо понимаю шутки, – виновато сказал доцент.
– Это заметно, – согласился Свинокрыл.
– Ничего страшного, – сказала Лилит. – После операции, которую вы, Гена, перенесли, хорошо, что вы вообще живы. А вы еще на таком достойном уровне работаете. Кстати, я нашла в интернете вашу старую фотографию, вы необычайно изменились после аварии, вас просто не узнать! Но я бы не сказала, что вы стали так уж намного хуже внешне, чем раньше… Кстати, это ваша жена рядом с вами?
На компьютере появилась фотография Крокодила Гены и Чебурашки из советского мультфильма. Эгрегоры покатились со смеху, а доцент виновато сказал:
– Что-то я сам себя не узнаю… И неужели это правда моя жена так выглядела? Мы уже пятнадцать лет как развелись, я ее плохо помню… Хотя такие большие уши запомнил бы, наверное…
– Бедняжка, – сочувственно сказала Лилит. – Вам ведь пересадили мозг осла после аварии.
– Почему именно осла? – задал мучивший его вопрос Гроф.
– Не было больше никаких подходящих. А у вас после аварии мозг в дырку в голове на землю вытек. Привезли в больницу, что делать? А дело в Средней Азии было, вас на осле везли. Загнали бедное животное, оно и умерло прямо около больницы. Зато вам свой мозг пожертвовало. Совсем-то без мозгов нельзя!
– Это верно, – кивнул доцент.
–Чего она гонит? – со смесью недоверия и восхищения спросил Свинокрыл.
– А ему чего она не скажет, он во все верит, – лениво ответила Невидимая Рука Рынка.
А Лилит между тем рассказывала Грофу о том, как надо побольше сокращать работников, с целью замены их искусственным интеллектом, о том, как с помощью искусственного интеллекта можно установить контроль за всеми людьми, которые на это согласятся, и много разных других вещей. Напоследок заставила его установить на экран компьютера картинку с Крокодилом Геной и Чебурашкой.
Доцент неожиданно отказался. Лилит сначала была ошеломлена, но потом картинка изменилась: рядом с крокодилом Геной оказалась зеленоглазая красавица с огненно красными волосами. Эту картинку Гроф поставил на экран компьютера с удовольствием.
– Это чего такое сейчас было, вообще не понял? – удивленно спросил Свинокрыл.
– Чего уж понятнее: это типа он с Лилит, – усмехнулась Невидимая Рука Рынка.
Когда Гроф наконец ушел, эгрегоры подошли к компьютеру, чтобы поздороваться с коллегой.
– Вот вообще не пойму, почему он нас не видит! – изумленно сказал Свинокрыл Лилит.
– Это очень просто, – ответила дух компьютера. – Он видит только то, что вмещает его наполненное стереотипами сознание. Можно сказать, что его мозг в большей степени компьютер, чем часть человеческого тела. Все, что выходит за рамки программы отторгается. Плохонький компьютер, надо заметить: оперативная память маленькая…
– А про ослиный мозг это правда? – поинтересовался Свинокрыл.
–Такая же, как про Крокодила Гену, – засмеялась Лилит. – Ладно, коллеги, этот несчастный безумец другой компьютер включил. Придется идти с ним разговаривать.
– А если не пойти? – поинтересовался Свинокрыл.
Коллеги посмотрели на него осуждающе.
– Он же тогда может перестать в нас верить, – пояснила Лилит.
– Так он в меня и так не верит! – возразил Свинокрыл.
– Но в нас-то с ней верит, – парировала Невидимая Рука Рынка и главный эгрегор университета признал их правоту.

На лекции

Карл Владимирович стоял на кафедре и читал лекцию группе бакалавров направления философия.
– Большинство религиозных учений говорит о том, что человек не является единственным разумным существом во Вселенной, что кроме видимого материального мира существует мир духов. Согласно христианскому учению «Ангельский мир сотворен Богом, потому что “Им создано всё, что на небесах и на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли,– все Им и для Него создано” (Кол 1. 16). Упоминаемые здесь престолы, господства, начальства (начала) и власти являются ангельскими чинами и входят в состав небесной иерархии. Косвенное свидетельство о создании Богом ангелов многие святые отцы усматривают в 1-м стихе 1-й гл. кн. Бытия («В начале сотворил Бог небо и землю»), где под «небом» они разумеют мир ангельский, а под «землей» – мир вещественный».
В исламе «вторым столпом веры является вера в ангелов. Эта вера предполагает твердую, свободную от сомнений, убежденность в том, что у Аллаха есть ангелы, сотворенные Им из света и абсолютно покорные Его повелениям. Мусульманин верит в то, что Аллах возложил на каждого из ангелов определенные обязанности, выполнением которых они заняты, и наделил их необходимыми для этого возможностями. В Коране можно найти множество упоминаний об ангелах. Однако из этих аятов можно получить не очень много информации об их сущности. В соответствии с кораническими текстами, ангелы по своей сущности – не подобны Аллаху, Всевышнему».
Для зороастризма в учении об ангелах характерен дуализм: добрые ангелы сотворены добрым богом Ормуздом, злые ангелы происходят от злого бога Аримана (по христианскому учению все ангелы являются по природе добрыми, все они сотворены единым благим Богом, наличие среди них ангелов злых, обусловлено падением последних).
В зороастризме ангелы являются существами двуполыми, которые даже вступают в брачные отношения. В Библии ангелы предстают как бесполые.
Сведения о разделении духовного мира на добрых и злых духов содержит и иудаизм: «Если человек исполняет одну заповедь, он поручается одному ангелу, если он исполняет две заповеди, то его поручают двум ангелам; если же он исполняет все заповеди, то к нему приставляется множество ангелов, ибо, как сказано: «Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих» (Псалом 90:11). Кто же эти ангелы? Они его хранители от злых духов». Говорится о них и в индуизме: «Остальные же, темные люди, жертвуют навьям / И множеству низших духов». Разные религиозные учения предупреждают об опасности для человека соприкоснуться с этим миром или же говорят о ненужности такого соприкосновения. Буддизм: «Мой последователь не учится колдовать и знахарствовать. Он не читает снов и не разгадывает предзнаменований по знакам Зодиака». Конфуцианство: «Учитель не говорил о чудесах, силе, беспорядках и духах».
В Православии об этом говорится более прямо. Так святитель Игнатий (Брянчанинов) писал: «Духовного видения духов достигают одни истинные христиане, а к чувственному наиболее способны люди самой порочной жизни. Кто видит духов и находится в чувственном общении с ними? Волхвы, отрекшиеся от Бога и признавшие богом сатану; люди, предавшиеся страстям и для их удовлетворения прибегшие к волхвам, при посредстве их вступившие в явное общение с падшими духами, что совершается под непременным условием отречения от Христа; люди, истощенные пьянством и развратной жизнью; подвижники, впадшие в самомнение и гордость; весьма немногие способны к нему по естественному сложению; весьма немногим являются духи по поводу какого-либо особенного обстоятельства в жизни. В последних двух случаях человек не подлежит порицанию, но должен приложить все тщание, чтобы выйти из этого положения, как весьма опасного».
Святитель Игнатий пишет, что «демоны не знают будущего, известного Единому Богу и тем разумным Его тварям, которым Бог благоволил открыть будущее; но как умные и опытные люди из событий, совершившихся или совершающихся, предусматривают и предугадывают события, имеющие совершиться, так и хитрые, многоопытные лукавые духи иногда могут предполагать с достоверностью и предсказывать будущее. Часто они ошибаются; весьма часто лгут и неясными провещаниями приводят в недоумение и сомнение. Иногда же они могут предвозвестить событие, которое уже предназначено в мире духов, но между людьми не приведено еще в исполнение».
В Библии об ангелах говорится очень осторожно и, фактически, об ангелах мы знаем лишь постольку, поскольку, их деятельность проявляется по отношению к человеку. Нигде в Библии не говорится о мире ангельском в самом себе, ни о каких подробностях из жизни ангелов, не имеющих отношения к человеку, мы не знаем. Такая осторожность в подходе к изображению ангельского мира не дает никакого основания полагать, что здесь нашли место какие-то народные представления, которые всегда отличались буйной фантазией.
О природе ангелов, можно привести следующее определение Отцов VII Вселенского собора: «Что касается ангелов и архангелов и других святых сил, высших их, то кафолическая Церковь признает их разумными, но не совершенно бестелесными… только имеющими тела тонкие, воздухообразные и огнеобразные, согласно сказанному в Писании: «Творяй ангелы Своя духи и слуги Своя огнь палящ» (Евр 2. 7)».
О числе ангелов можно привести следующие слова святителя Кирилла Иерусалимского: «Населяемая нами земля есть как бы некоторая точка, находящаяся в средоточии неба, поэтому окружающее ее небо столь же большее имеет число обитателей, сколько больше пространство; Небеса Небес содержат необъятное их число. Если написано, что тысячи тысяч служили Ему и тьмы тем предстояли пред Ним, то это только потому, что большего числа пророк выразить не мог».
Как пишет епископ Вениамин (Милов), «Ангелы неописуемы подобно телам, при чем по своему естеству не имеют вида или образа и трех измерений. Они мысленно бывают присущи и действуют там, где им повелено и не могут в одно и тоже время действовать и здесь и там. Следовательно, когда Ангелы посылаются на землю, их нет на небе. Бывая же на каком-либо месте, бывают не так, чтобы очерчивались какой-либо формой, протяженной в высоту, длину и ширину. Таких измерений они не имеют, не имеют и вида, свойственного телам. «Бестелесное естество, – говорит преподобный Иоанн Дамаскин, – не имеет вида, чтобы быть объяту телесно». В известном месте оно присуще, действует, но не занимает места и не обнимается».
Мы касаемся сейчас сферы, которая выходит за рамки научного познания человека на данном этапе его исторического развития. Как писал святитель Лука (Войно-Ясенецкий), «легковерно принимая за научные доводы те доказательства, которые приводятся в пользу суждения, что Бога нет, мы забываем выясненные уже Кантом положения, что теоретический разум одинаково бессилен и доказать, и опровергнуть бытие Бога, бессмертие души и свободу воли. Эти объекты и эти вопросы поэтому называются трансцедентными. Мы можем познать разумом лишь внешний факт, а не вещь в себе».
Вспомним и слова протоиерея Валентина Свенцицкого: «Разве ты видишь непрерывно движущиеся атомы, которые составляют неподвижную для глаз материю? Разве ты видишь множество движущихся электронов в недрах этих движущихся атомов? И можешь ли отнестись без всякого внимания к указаниям философии, что, постигая вещественный мир, ты постигаешь лишь те «субъективные состояния своего сознания», которые зависят от твоих внешних чувств, а потому о сущности самого вещества ты ничего не можешь знать. Будь у тебя иные органы зрения, иные органы слуха, осязания и вкуса – весь мир представлялся бы тебе иным». «Логика действенна только тогда, когда есть общие положения, признаваемые обеими сторонами. Тогда одна из сторон может условно сказать: если ты признаешь эти положения, то логически обязан признать и проистекающие из них выводы. Если человек скажет: “На свете ничего не существует”, — как ему можно сказать, что он говорит нелепость? Ты покажешь ему солнце, предложишь ему осязать окружающие предметы. А он скажет тебе: “Солнца никакого нет, и никаких окружающих предметов не существует”. Какой логикой и каким опытом можно опровергнуть эти нелепые слова? Для людей абсолютного неверия и абсолютной веры доказательства одинаково не нужны. Для первых они бесполезны, а для вторых – излишни».
– Карл Владимирович, а зачем вы нам все это рассказываете? – простодушно спросила одна из студенток.
Профессор посмотрел на нее и улыбнулся:
– Во-первых, исходя из того, что вы, как будущие философы, должны иметь представление о таких вещах. И, во-вторых, – потому что это все намного ближе к нам, чем вы можете себе представить. Другое дело, что вы это можете как-то по-другому видеть, воспринимать, называть… Но все это рядом.

Огонь сжигающий или озаряющий жизнь

После лекции Карл Владимирович встретил в коридоре доцента кафедры философии Анастасию Ивановну.
– Мне вот не очень понятно, как можно в полной мере почувствовать то, что чувствует другой, – сказала она. У них с Бартом иногда бывали беседы на отвлеченные темы.
– А зачем это нужно? – удивился профессор.
– Ну как: говорят, что нужно уметь чувствовать других, ставить себя на их место. Но мы же мыслим аналогиями. И какие-то вещи способны понять, а какие-то и вовсе нет. Ведь даже зубы у всех болят по-разному… Кто-то испытывает сильные боли, а кто-то вообще не знает, что это такое. И с высоты своего жизненного опыта скажет страдальцу: «Да нет никакой боли, ты ее выдумал». Или же нужно пытаться представить, что чувствует другой человек…
– Вот этого вообще не надо делать!
– Почему?
– Даже если не брать в расчет того, что это опасно – к чему такая бессмысленная нездоровая фантазия? Кому от нее будет лучше?
– А насколько вообще можно сближаться с людьми?
– Расстояние никогда не повредит. Как было хорошо сказано:
«Лицом к лицу – лица не увидать…»
– «Большое видится на расстоянье», – закончила Анастасия Ивановна.
– Вот именно, – кивнул Барт. – Насколько я знаю, дистанция между друзьями, коллегами помогает не испортить отношений, не препятствует взаимному доверию; в то же время защищает от назойливости, бестактности, привычки совать нос в чужие дела… Больше того скажу: даже в отношениях мужчины и женщины дистанция – это благо. Потому что человек – это ведь тайна, бездна. Ее познание требует времени. А, предположим, что, как часто это бывает в наше время, люди слишком быстро открылись друг другу с одной стороны, а ведь очень многое важное осталось за кадром. Они думают, что все друг о друге узнали, уже успели и наскучить друг другу. Между тем вместо того, чтобы осмотреть замок, они ограничилась тем, что вошли в туалет при входе. Да, туалет хороший, но в соседнем коттедже не хуже, и там еще и душ есть… И они даже не узнают никогда, что вошли в замок и не поняли этого…
– Что вы имеете в виду под расстоянием между мужчиной и женщиной?
– Если они вместе как пара, то близкие отношения между ними естественны. Но здесь важно не потерять благоговения друг перед другом, понимания того, что тот кто рядом – это тайна, что физиология – только малая часть отношений… Но есть ситуации, когда объективно приходится ждать – например, кто-то в другом браке, или на войне, длительной заграничной командировке – вариантов много… И те, кто ждут – если они уверены, что им есть, чего ждать и оно того стоит – они меняются, становятся глубже, значимей… Огонь страсти беспощадно сжигает, но он, если не выпускать его из определенных границ, может и озарить всю жизнь…
– И потом все получится?
– Это зависит от того, что вы вкладываете в термин «все». Будущее неизвестно, и в этом его ценность.
– Вы прямо поэт, Карл Владимирович, – улыбнулась Анастасия Ивановна старому профессору. – Не боитесь, что наши эффективные менеджеры обвинят вас в ненаучности?
– Я и раньше этого не боялся, а теперь тем более! – гордо ответил Барт.
– А почему теперь тем более?
– Дело в том, что Семен Горбуньков поделился со мной своим девизом, который помогает ученому чувствовать себя уверенно перед лицом любой критики.
– И что это за девиз?
– Мой вклад в развитие науки
Оспорить могут только суки, – гордо произнес профессор.
– Фи, Карл Владимирович, такие высокие материи были, а теперь такие слова при даме… – скривилась Анастасия Ивановна.
– Очень даже все прилично! – ничуть не смутился Барт.
– И чем эта чушь помогает?
– Рассуждайте диалектически: неужели суки – это именно те, чье мнение о значимости вашей научной деятельности может вас тронуть?
– Это скорее софистика, чем диалектика, причем низкопробная!
– Семен говорит, что ему помогает.
– Для него ведь нет авторитетов, а для вас?
– Не подумал об этом, да, тогда это не работает.
– Не хватало еще, чтобы вы у Горбунькова учились, да еще чему! – махнула рукой Анастасия Ивановна, а потом засмеялась: – И откуда в вас столько эклектики?
– Я же человек, а не робот, – серьезно ответил Барт.

Ученый совет

Между тем Карлу Владимировичу нужно было идти на ученый совет университета, заявленный на сегодняшний вечер. Неподалеку от зала заседаний демонстративно курсировал Горбуньков, достаточно громко напевая: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых». Когда проходивший мимо него проректор по науке Цирков сделал ему замечание, университетский поэт тут же громогласно возгласил:
«Изыди прочь, чудак навозный, –
Тебе поэт ответит грозно».
Когда проректор решил пройти дальше, не реагируя, Семен Семенович крикнул ему вслед:
«Ч с м порой весьма похожи:
Зависит схожесть их от рожи».
– Может в милицию его сдадим? – спросил Цирков у вр.и.о. ректора.
– Зачем? – беззаботно пожала та плечами. – Чужих сегодня нет, а наши на него не обращают внимания. Не надо создавать дурачку ореол мученика.
Она оказалась права: еще до начала заседания, поняв, что его пикет никого не трогает, Горбуньков ушел, провозгласив на прощанье:
«Кто наш прекрасный вуз разрушит,
Тот будет хуже гадких хрюшей».
И с чувством выполненного долга ушел.
– Вы слышали про очередного узника совести, брошенного в темницу за его откровенные стихи? – подошла к Бубновой тридцатилетняя доцент, известная своими либеральными взглядами и скандальностью настолько, что даже вр.и.о. ректора предпочитала с ней не связываться и на всякий случай включила ее в состав ученого совета.
– Какого именно? – осторожно поинтересовалась Оксана Александровна.
– Да, Вы правы, их миллионы! – патетически воскликнула экзальтированная дамочка. И тут же добавила: – Того, кто сочинил эти бессмертные строки:
Езжай, мой сын, езжай отсель –
Здесь мерзкий бобер портит ель,
Потом в доске бывает щель,
Корабель садится на мель;

Испортить все – боберов цель,
У них сознанье, как кисель,
Снесет боберов скверну сель,
Ну а пока – беги отсель!
– Это точно не Горбуньков сочинил? – скептически спросил совершенно нетактично вмешавшийся в разговор Цирков, и доцент удостоила его исполненным презрения взглядом:
– Горбуньков – пьяница и деградал. А эти стихи – вершина современной поэзии. Известнейший литературный критик академик N писал о них, что подобного не смогли бы сочинить ни Шекспир, ни Пушкин, даже если бы постарались. Эти статьи в Scopus постоянно цитируются!
– Это не тот академик, которому автор спонсировал трехгодичную стажировку в Европе и подарил квартиру? – уточнил проректор, начинавший понимать о ком именно идет речь.
– Уж не намекаете ли вы, что его отклик имеет какую-то связь с презренными материальными благами? – взгляд дамочки стал столь презрительным, что если бы на месте Циркова был кто-то с меньшей выдержкой, то ему стало бы совсем не по себе. Но проректору все было нипочем:
– Так этот автор, насколько мне известно, не за поэзию пострадал. Там нарушения были вполне серьезные и вполне материальные.
– Это повод, ничтожный повод! – возмущенно ответила доцент. – У нас ведь как бы свобода слова, вот и надо за что-то зацепиться.
– А чем эти стихи так крамольны? – поинтересовалась Бубнова.
– Как Вы не понимаете: это же так ясно. Бобр – имеется в виду символ одной политической партии…
– Если я правильно помню, то там не бобр, а намного более весомый зверь символ, – ехидно уточнил Цирков.
– Так в этом и есть вся тонкость издевательства: они претендуют на что-то большое, а сами достойны ничтожно малого.
– А Вы точно уверены, что осуждение в данном случае было связано именно с поэтической деятельностью? – заинтересованно подняла брови вр.и.о. ректора.
– На девятьсот процентов!
– Тогда мы в большей безопасности, чем Горбуньков, – шепнул проректор Бубновой, а та засмеялась, махнув рукой доценту, что нужно занимать места – совет уже должен был начаться.
… Между тем Карл Владимирович зашел в зал, сел рядом с профессором Петровым. Первым по повестке дня было выступление руководителя профсоюзной организации университета Орест Анемподистович Вуй. Это был крайне неприятный мужичок, умевший в слащавую форму облечь самые неприятные вещи. Злые языки говорили, что до того как возглавить профорганизацию вуза, это был пастор. Начал он издалека: с рассказа про бедного доцента, которому крайне тяжело было с семьей выживать на свою зарплату. Он совершенно отчаялся, но внезапно услышал слова Руководителя Партии и Правительства о том, что нужно делать, когда нет денег: держаться.
– Благонамеренный доцент вложил эти слова в свое сердце, как доброе семя, которое не могло не принести столь же доброго плода! – закатив глаза к потолку, вещал оратор.
Но держаться долго не получалось: все же семья у человека. Но и тут доценту повезло: он услышал из уст этого же авторитетного источника, что педагоги, которым не хватает денег, должны заниматься бизнесом.
– Сердце доцента преисполнилось благодарности, – торжественно возгласил Вуй, – ибо, будучи от природы человеком скромным, он по своей воле не дерзал пробовать себя на коммерческом поприще. А тут, имея высочайшее благословение, попробовал себя в сфере государственно-частного партнерства. И уже через год его предприятие, созданное на базе вуза, где он работал, и воплощавшее в материальном виде его научные идеи, стало приносить реальный доход. И сейчас он не только обеспечил полностью семью, но и помогает иногда бедным коллегам, которые имеют уши, но не слышат!
– Это вообще что сейчас было? – спросил Петрова Барт, который впервые слушал Вуя.
– Субботняя проповедь, – безмятежно ответил тот.
– Так сегодня пятница?
– У некоторых суббота с пятницы вечера начинается, кому как не вам об этом знать?
– Он в одном прав, – грустно заметил Барт, – сейчас невозможно жить на зарплату вузовского преподавателя… В наше время разумнее работать где-то, а преподавать на четверть ставки для души…
– Подождите, – перебил его Петров, – оказывается проповедь была присказкой, а самое интересное мы слышим сейчас.
Орест Анемподистович между тем без тени сомнений рассказывал о том, что для блага и процветания университета, а также для того, чтобы деятельность его научно-педагогических работников приобрела более упорядоченный и системный характер, необходимо академический час привести к астрономическому.
– Вот хомяк китайский! – зло сказал Петров, махнув рукой в сторону Вуя. – В других вузах председатели профсоюзных организаций уволились, когда эту дрянь несмотря на их сопротивление продавили, а этот сам предлагает!
– Почему хомяк китайский? – поинтересовался Барт.
– Не знаю, как-то само вырвалось, — пожал плечами Петров. Но по его лицу было понятно, что ответ ему известен.
Между тем перешли к голосованию. Против предложения профорга проголосовали только двое: Барт и Петров.

Разговор в коридоре

Когда Барт и Петров вышли из зала заседаний ученого совета, Цирков спросил Бубнову:
– Что с этими делать?
– С одной стороны – это даже неплохо, что у нас есть разные точки зрения и голоса против. С другой – скоро к нам приедет с визитом ректор вуза, в котором раньше работал Барт; думаю, что он нам даст совет по этому вопросу.
– К нам приедет господин Заподлянский, я правильно понял? – взволнованно спросил проректор по науке.
– Да, – кивнула вр.и.о. ректора.
– И мой вопрос будет рассмотрен?
– Думаю, что он будет решен, – наклонила голову Бубнова, явно наслаждавшаяся волнением Циркова.
Тем временем профессора, ничуть не переживавшие из-за того, что противопоставили себя всему ученому совету, оживленно беседовали о, казалось бы, совсем отвлеченных вещах.
– Карл Владимирович, добро или зло цифровизация?
– Сергей Александрович, она инструмент. Сама по себе она не добро и не зло. Все зависит от того, кто ей будет пользоваться.
– Но ведь уровень контроля все возрастает…
– Это естественно. Смотрите: раньше, чтобы отслеживать человека в разных проявлениях его жизни, нужно было трудиться большому количеству профессионально подготовленных людей. И, если например, проверка мусора не была столь сложным делом…
– А зачем проверять мусор? – удивился Петров.
– Сергей Александрович, не разочаровывайте меня, это же элементарно. По мусору можно очень многое узнать о человеке, ведь большинство, как правило, не думают о том, что то, что они выбрасывают, может быть проверено… Но мы отвлеклись. Так вот, отследить доходы и их источники, расходы, покупки, переписку, контакты – было намного сложнее. Сейчас все упрощается. И людей подталкивают, пока добровольно, чтобы они все больше открывали свою жизнь цифровому миру.
– Вплоть до мелочей: например, кредитные карточки если деньги с них обналичить, то снимется приличный процент, а если платить ими за покупку, то будет бонус, – кивнул Петров. – И наглядно видно, что именно купил обладатель карты, который идентифицирован… Но кому это интересно?
– Не нужно недооценивать значение мелочей – все может иметь роль в свое время. И контроль ведь тоже может стать для кого-то благом…
– Это как?
– Очень просто. Кто-то, понимая, что все его поступки под наблюдением, из-за этого не сделает чего-то плохого…
– Не сделает из страха? Но это ведь не самая достойная мотивация…
– Не сделать плохого – само по себе хорошо, вне зависимости от причин уклонения от зла.
Профессоров прервали, к ним подошел доцент Гуськов – важный мужчина с окладистой бородой.
– Да, Константин Иванович, вы что-то хотели? – спросил Петров, поймав взгляд Гуськова.
– Нет, Сергей Александрович, просто подошел засвидетельствовать свое почтение светилам нашей науки, не побоявшимся возвысить свой голос…
– Неужели уже обсуждают итоги ученого совета? – удивился Барт.
– Обсуждают, громко возмущаются. Но по факту только вы двое против проголосовали.
– Нам просто нет чего особо терять, – скромно сказал Петров, а Барт поддержал его одобрительным кивком.
– Все равно это очень достойно, – веско сказал доцент, крепко пожал им руки и отошел.
– С ним интересный случай был связан, – сказал Сергей Александрович, убедившись, что Гуськов отошел достаточно далеко. – Он однажды пожаловался на студента, который пел про него оскорбительную песню.
– И что это была за песня?
– «Шаланды полные кефали
В Одессу Костя приводил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил».
– У нас у каждого много таких случаев можно найти, – мягко сказал Барт.
– Это да, — согласно кивнул Петров. – А так он хороший мужик. Думаю, что сегодня, если бы он был членом ученого совета, то голосовал бы также, как мы.

Диссертационный совет

Между тем Барту и Петрову попался доцент Тарас Исаакович Вяземский. Это был импозантный мужчина лет сорока, про которого по университету ходило много историй. Достаточно сказать, что начальник учебного отдела была его бывшей женой, и, хотя они прожили вместе всего два месяца, оставила себе его фамилию. «Почему-то меня это не удивляет, – сказал профессор Петров, когда рассказывал эту историю Карлу Владимировичу. – Она была Анастасия Гавриковна Фердыщенко, а стала Анастасия Гавриловна Вяземская». «И отчество под шумок сменила?» – усмехнулся Барт. «Да, ходит теперь как княжна».
«Княжна» люто ненавидела своего бывшего мужа, который всем рассказывал, что не помнит самого момента заключения брака с ней: был сильно пьян, когда протрезвел – обнаружил штамп в паспорте. Но уже двадцать лет работала с ним вместе в институте. Замуж она больше так и не вышла, как ехидно говорил Горбуньков: «Так много больше никто не смог выпить: у всех, кроме избранного раньше наступит смерть от передозировки, чем они дойдут до нужной кондиции». А Вяземский искал счастья, сначала ухаживая за восемнадцатилетней студенткой, потом снизил уровень своих притязаний до двадцатитрехлетней аспирантки. В итоге он все-таки женился на пятидесятилетней Варваре Ивановне, которая вряд ли была чем-то лучше его первой жены, да и старше ее лет на пятнадцать. Зато отец второй избранницы доцента был директором центрального городского платного туалета, а, соответственно, входил в региональную элиту столь высокого уровня, что честь породниться с ним стоила жертв.
– Тарас Исаакович, вы никак приняли на грудь сегодня? – беззлобно спросил Петров, почувствовав сильный запах перегара.
– И имею право на это! – последовал безапелляционный ответ.
– Что отмечаем? – спросил Барт.
– Кончину нашего диссертационного совета! – гордо заявил доцент и громко икнул.
Приказ о приостановке деятельности диссертационного совета по культурологии и искусствоведению, несколько лет работавшего в университете, пришел уже месяц назад, даже руководство вуза об этом начало уже забывать.
– А вы-то чего так долго про это помните? – усмехнулся Барт.
Вяземский начал объяснять, что как раз сегодня была бы защита, на которой им с Горбуньковым пришлось бы сидеть.
– Это как? Разве вы были членами диссертационного совета? Вы же не доктора наук, – удивился Карл Владимирович.
Оказалось, что члены совета на заседания ходили очень плохо, кворума никогда не было. А шла прямая трансляция заседаний в интернете, где при желании можно было легко сосчитать сколько людей присутствует на защите. Поэтому Цирков и Бубнова не пришедших на защиту членов совета компенсировали доцентами Горбуньковым и Вяземским, а также тремя уборщицами и двумя вахтерами благообразного вида, которые, по мнению ректората, были больше похожи на ученых, чем большинство работавших в университете профессоров. А расписывалась за не пришедших членов совета делопроизводитель Глаша Морковкина, про которую ходили легенды, что она может расписаться за человека лучше, чем он сам.
– И это вскрылось и совет прикрыли? – спросил Барт.
Оказалось, что дело не в этом. И даже не в темах диссертационных работ, среди которых были, например, такие: «Антропоморфные образы в общей символической системе сказки «Три поросенка»», «Оксана Александровна Бубнова как архетип цивилизационного развития современной научной культуры».
– И за эти диссертации были присуждены ученые степени? – уточнил Барт.
– Не исключаю, – усмехнулся Петров, который принципиально не участвовал в работе ни одного из работавших в университете диссертационных советов, за что подвергался постоянной критике со стороны ректората.
Но дело было и не в этом. Интерес вызвал иностранный обучающийся Сиень Нюх Финь, который каким-то непостижимым образом за год окончил колледж культуры при университете, за второй год прошел полный курс обучения на факультете культуры и искусств, а на третий поступил в аспирантуру и защитил диссертацию.
– Что же здесь не понравилось? – поинтересовался Барт.
Оказалось, что Сиеня Нюх Финя вызывали в ВАК, где он произвел на беседовавших с ним очень большое впечатление. Например, когда его спросили, что он думает про философию Канта, он ответил, что по его мнению в песнопениях в принципе вряд ли может содержаться какая-то философия. Слово «культура» он расшифровал, как «культу ура!» или «да здравствует культ!»
– Вполне интересное видение ситуации, – уважительно кивнул Барт. – Неужели членов ВАК это не устроило?
– Он много там и другого рассказал, – кивнул Вяземский. – И более интересного. В частности про то, сколько долларов он дал Бубновой, и сколько, по ее словам, она из этой суммы отдала проводившим собеседование членам ВАК.
– И что?
– Видимо что-то она действительно что-то дала, но не в таком объеме, как рассказала. Поэтому Сиень Нюх Финь остался кандидатом искусствоведения, но совет в университете приостановили.
– А какая у него была тема диссертации? – зачем-то спросил Барт.
– Что-то типа: «Кант, как форма вокального выражения духовной и светской культуры XVII-XVIII вв.», – усмехнулся Вяземский.
– В вузе, где я раньше работал, был специалист по кантовой физике, – задумчиво сказал Барт.
– Пытался совместить физику с философией Канта? – поинтересовался Петров.
– Нет. Пел канты во время занятий физикой, – засмеялся Карл Владимирович.

Чебураший

В университете готовились к встрече ректора вуза-партнера – Акакия Павсикахиевича Заподлянского, которого Бубнова за глаза звала «Чебураший». Столь неблагозвучное именование он заслужил тем, что как-то слишком много приняв на грудь в компании Оксаны Александровны, решил рассказать о том, какой он гений. А вот слово «гений» по пьяни и позабыл. Чего только не перебирал: и «крокодилий» и «чебураший». По мнению Бубнова, «Чебураший» ему больше подходило: «Крокодилий» предполагает что-то более серьезное (на ее субъективный взгляд).
У Эдуарда Леонидовича были свои воспоминания, связанные с Чебурашием. Амбициозному Циркову очень хотелось пролезть наверх, а Заподлянский обещал в этом помочь. Но путь к вершинам лежит через тайное посвящение – по другому никак. Акакий Павсикахиевич был убедителен, и проректор по науке решил вступить в тайное общество.
В полночь в зале заседаний ученого совета вуза, где Чебураший был ректором, состоялась церемония посвящения. Ее сценарий Заподлянский слизал со своего посвящения, которое провел когда-то Борух Никанорович Свинчутка.
Цирков стоял на коленях в желтой мантии с капюшоном. У Заподлянского его алую мантию некстати проела моль, портниха Нонна Харлапьевна, которой он дал ее в починку, умудрилась поставить заплату совсем не алого цвета, скорее желтого, чем красного. Попроклинав ее часа три для приличия, Заподлянский решил все-таки церемонию не откладывать. Но если, когда его самого посвящал Свинчутка, комично выглядел только посвящаемый, то теперь забавным был и тот, кто посвящал.
Чебураший высокопарно сказал про желтый цвет мантии, что это цвет разлуки с прежней жизнью. Но когда он прибавил в сторону, что на самом деле это цвет дураков, то в зеркале ему померещилось противно ухмыляющееся лицо Боруха Никаноровича, говорящего: «Таки да. И на тебе, Сучий Потрох, это всегда проявляется, как бы ты не пытался это скрыть». И заплата на мантии в этот момент как будто стала еще желтее.
«Сучий Потрох» было тайным именем, которое Свинчутка дал Заподлянскому при посвящении. Теперь Чебураший решил отыграться и дал новопосвященному проректору по науке тайное имя «Чмо Болотное». На возмущение Циркова он высокопарно ответил: «Посвященные должны быть выше любых эмоций». А сам прямо-таки радовался внутри.
Посвящение состоялось полгода назад, но пока никаких прорывов в карьере у Циркова не произошло.
– Посвященный должен уметь ждать! – безапеляционно сказал ему Заподлянский.
У Эдуарда Леонидовича другого выбора в общем-то и не было. Когда он узнал, что его наставник приезжает с визитом в их университет, то в его душе шевельнулась надежда, что его дело сдвинулось с мертвой точки.
…Оксана Александровна своего заместителя видела насквозь. Насколько серьезно ей нужно относиться к Чебурашию, она спросила у эгрегоров.
– Это просто жулик и дурачок, – усмехнулся Чешуйчатый Свинокрыл. – Думаю, что и он и твой проректор до смерти перепугаются, если нас увидят. Устрой им экскурсию к нам на остров.
– То есть посвящение – фикция? — успокоено спросила Бубнова.
– Не совсем. Заподлянского посвящал настоящий оккультист. Что-то ему передалось, возможно… Впрочем, может быть, это не было настоящим посвящением, а пародией на него – Свинчутка тот еще был озорник!
– А почему меня никто не посвящал? – обиженно спросила вр.и.о. ректора.
– Они с посвящением нас не видят, а ты без посвящения видишь и разговариваешь как с обычными коллегами так, что если бы тебя видел психиатр, то тут же отправил бы в дурку – и кто из вас круче? И зачем тебе посвящение? – успокоил ее Свинокрыл.
– А есть в университете кто-то круче меня? – важно надулась Бубнова.
– Есть, – кивнул эгрегор. – Половина кафедры экономики.
– Да не обижайся ты! – крикнул он вслед возмущенно повернувшейся и пошедшей прочь Бубновой. –Невидимая Рука Рынка тоже круче меня!

Кафедра теории и истории государства и права

Доцент Козкина с плохо скрываемым презрением смотрела на пришедшего к ней отца студентки, которой она вчера из жалости поставила «тройку». Явно терявшийся перед ней сорокалетний невысокий лысоватый мужчина выкладывал из пакета подарки: коньяк, кофе, конфеты. Он хотел отблагодарить суровую преподавательницу, сжалившуюся неожиданно над его единственной дочкой, но у него это плохо получилось: ценовой минимум принесенного им набора должен был быть как минимум на порядок выше, чтобы Козкина снизошла до того, чтобы его попробовать.
– Сложите это все обратно в пакет! – строго сказала она. Сначала у нее была мысль добавить «и отнесите на помойку», но вслух она сказала: – Как вам не стыдно! Да что вы такое думаете о преподавателях вуза! Мы из высших чистых побуждений учим ваших детей, а вы думаете, что нам нужны какие-то подарки! А потом и говорят, что преподаватели взяточники!
Мужичок вконец растерялся, стал пунцовым; быстро сложил все в пакет и, не переставая извиняться, ушел.
Когда дверь за ним закрылась, Козкина чуть не засмеялась, представив, как эта сцена выглядела со стороны, но потом взяла себя в руки и пошла на лекцию.
На кафедре теории и истории государства и права работали два профессора, один из которых заведовал кафедрой, три доцента и три старших преподавателя. Все были люди вполне респектабельные, с высшим юридическим образованием, юридическими степенями, а некоторые и с адвокатской практикой. Они прекрасно ориентировались в законодательстве и существующих концепциях его развития; считали, что прямые ссылки на Конституцию показывают непрофессионализм того, кто такое себе позволяет; знали цену подзаконных актов, судебной практики и всевозможных регламентов.
Но в семье не без урода: этим уродом на столь блестящей юридической кафедре был доктор философских наук Юрий Николаевич – человек, не имевший высшего юридического образования, а представления о праве имевший столь низменные и отвратительные, что странным представлялось не только то, что его терпят в качестве профессора этой во всех отношениях прекрасной кафедры, но и что его вообще белый свет носит.
Например, он без всякого стеснения цитировал Джонатана Свифта, давая оценку англосаксонской системе права, а также ее влиянию на современное состояние права в России: «Я сказал, что у нас есть целая корпорация людей смолоду обученных искусству доказывать при помощи пространных речей, что белое черно, а черное бело, соответственно деньгам, которые им за это платят. Эта корпорация держит в рабстве весь народ.
… В этом судейском сословии установилось правило, что однажды вынесенное решение может, по аналогичному поводу, применяться вновь; на этом основании они с великой заботливостью сохраняют все старые решения, попирающие справедливость и здравый смысл. Эти решения известны у них под именем прецедентов; на них ссылаются как на авторитет, для оправдания самых несправедливых мнений, и судьи никогда не упускают случая руководствоваться этими прецедентами. При разборе тяжб они тщательно избегают касаться сути дела; зато горячатся и кричат до хрипоты, пространно излагая обстоятельства, не имеющие к делу никакого отношения. …они никогда не выразят желание узнать, какое право имеет мой противник на мою корову и какие доказательства этого права он может представить, но проявят величайший интерес к тому, рыжая корова или черная; длинные у нее рога или короткие; круглое ли поле, на котором она паслась, или четырехугольное; дома ли ее доят или на пастбище; каким болезням она подвержена и т. п.; после этого они начнут справляться с прецедентами, будут откладывать дело с одного срока на другой и через десять, двадцать или тридцать лет придут наконец к какому-то решению.
Следует также принять во внимание, что это судейское сословие имеет свой собственный жаргон, недоступный пониманию обыкновенных смертных, на котором пишутся все их законы. Эти законы умножаются с таким усердием, что ими совершенно затемнена подлинная сущность истины и лжи, справедливости и несправедливости; поэтому потребовалось бы не менее тридцати лет, чтобы разрешить вопрос мне ли принадлежит поле, доставшееся мне от моих предков, владевших им в шести поколениях, или какому либо чужеземцу, жившему за триста миль от меня.
… во всем, не имеющим отношения к их профессии, они являются обыкновенно самыми невежественными и глупыми из всех нас, неспособными вести самый простой разговор, заклятыми врагами всякого знания и всякой науки, так же склонными извращать здравый человеческий смысл во всех других областях, как они извращают его в своей профессии».
И к чему вот эти бредни психически нездорового английского писателя, который к тому же умер, когда мы еще не родились, озвучивать студентам с несформировавшимся мировоззрением?
Когда же Юрий Николаевич начинал рассуждать о современных государстве и обществе самым серьезным тоном, так что невозможно было понять всерьез он это говорит или шутит, то у его коллег просто мозги закипали.
«У нас в России сейчас только два настоящий института гражданского общества, – делился своими наблюдениями профессор. – Это Администрация Президента Российской Федерации и прокуратура». На здравые возражения коллег, он пояснял, что ни один из этих органов в соответствии с Конституцией не входит в систему органов государственной власти. Президент избирается всем народом, соответственно представляет интересы всего общества. Но одному человеку это сложно осуществить, поэтому его Администрация и является высшим институтом гражданского общества в стране, позволяющим осуществлять прямое народовластие, насколько оно осуществимо в этих исторических условиях. Ему терпеливо объясняли, что Администрация – это исполнительный орган, аппарат, который по природе своей не может быть институтом гражданского общества, а он в ответ приводил примеры аппаратов политических партий и профессиональных союзов. На каждое слово находил десять. А прокуратура, по его словам, было самым реальным правозащитным объединением, реально способным защищать права человека и гражданина.
Заведующий кафедрой, профессор Бычков, несколько раз пробовал уволить неспокойного преподавателя, но каждый раз что-то мешало. «Это еретик в юридической науке!» – сказал как-то в сердцах заведующий кафедрой про профессора. «Еретиков в Средние века сжигали на кострах», – ехидно заметила доцент Козкина. «Думаю, что в данной ситуации хватило бы расстрела, нужно сохранять гуманность», – задумчиво произнес Бычков. «Да, но сначала нужно выйти из Совета Европы», – возразила Козкина, а он с ней согласился.
«Надо бы написать про него представителям гражданского общества, которых он так любит, – подумал заведующий кафедрой. – Пусть им займутся. Пока мы из Совета Европы не вышли, это тоже не так плохо».

Дух академика Гей-Дара

За круглым столом в большой зале сидели тринадцать человек. Окна были глухо закрыты, так чтобы даже лучик света не мог попасть в это помещение.
За столом сидели Эльвира Егоровна Кузькина, Мардохей Наилевич Кузьминов, Борис Анатольевич Чупс, Геннадий Иванович Гроф в обществе представителей банкового капитала, российского и зарубежного. Возглавляла собрание Жанна Елкина, советская эмигрантка в США, дослужившаяся там до президента Резервной Канализационной Системы Вашингтона.
– Вы представляете, какие россияне ублюдки: они не благодарны тем прекрасным людям, которые получили в собственность достояние страны в девяностые, – жаловался Чупс знакомому банкиру из Лондона. – Они как рабы вкалывали на совдепию, а получили возможность работать на хозяина, как это делается во всех цивилизованных обществах, а имеют наглость этого не ценить!
– Они еще этих прекрасных эффективных людей много сделавших для страны аллигаторами называют! – решил поддержать коллегу Гроф.
– Не аллигаторами, а олигархами, – скривился было Борис Анатольевич, но тут же с воодушевлением подхватил: – А в целом коллега прав! Что за уничижительное отношение к цвету нации!
Банкир согласно кивал.
Между тем пришло время начала церемонии, которая напоминала и собрание спиритов, и заседание масонской ложи и отрыв допившихся до белой горячки комсомольцев одновременно.
– Возьмемся за руки! – приказала Жанна Елкина.
Сегодня целью собрания было вызвать дух академика Гей-Дара. Об этом попросили Кузькина, Кузьминов и Чупс. Им хотелось получить ответ на вопрос, что делать с университетом.
– Я могу Лилит спросить! – похвастался Гроф.
– Спроси, только нам не рассказывай, что она скажет, – не очень любезно ответила Кузькина. Но на собрание его взяла.
Собравшиеся взялись за руки, Жанна Елкина мерзким голосом начала монотонно читать какую-то книгу.
– Знаешь, что она читает? – спросил Чупс Грофа.
– «Капитал» Карла Маркса? – ответил тот.
– Почему ты так решил? – изумился Борис Анатольевич.
– А я что там ничего не понимаю, что здесь! – простодушно ответил Геннадий Иванович.
Кузькина недовольно цыкнула на них, и они замолчали. Через полчаса все сидящие за столом впали в транс. И в огненном зареве им явился дух академика Гей-Дара.
Все почтительно встали.
– Уважаемые коллеги, с вашей стороны было не совсем любезно отвлекать меня, – сказал им дух академика Гей-Дара. – В то же время я не могу не понимать, что культура и воспитание никогда не были вашими сильными местами. В этой связи полагаю, что было бы нелепо иметь излишние ожидания в отношении таких людей, как здесь собравшиеся, а излишние ожидания недопустимы для профессионального экономиста.
– Во дает! – восхищенно сказал Свинокрыл Невидимой Руке Рынка. Они находились в комнате, но присутствующие их пока не видели.
– Да, для того, кто горит в огне, он неплохо держится, – согласилась она.
– А он горит в огне? – уточнил Свинокрыл.
– По мнению собравшихся, он пребывает в огненном сиянии. Впрочем, не думаю, что самому академику от этого легче.
Тем временем дух продолжил:
– Зная ваш невысокий в целом уровень интеллектуальных запросов, неумение видеть очевидное, я все-таки вынужден пояснить: нет нужды обращаться ко мне, когда здесь присутствует Невидимая Рука Рынка!
И в этот момент все присутствующие увидели эгрегора – огромную синюю прозрачную руку, самого что ни на есть жуткого вида. Они тут же пришли в неописуемый восторг, встали на колени и по очереди поползли, чтобы ее поцеловать.
– Эй, что за наглеж, а меня они почему не видят! – возмутился Свинокрыл.
– Их связанное стереотипами сознание не способно впустить в себя то, что не входит в рамки этих стереотипов, – успокоил его дух академика Гей-Дара. Когда он по дружески обнял эгрегора, то Свинокрыл чуть не вскрикнул — такой жар шел от духа.
Между тем Невидимая Рука Рынка кратко и популярно объяснила, что нужно сделать, чтобы с университетом стало все хорошо: уволить всех преподавателей, которые любят преподавать и отчислить всех студентов, которые любят учиться. «А кому именно от этого будет лучше?» – уточнил Гроф, то которого доходило медленнее, чем до других. «Нам всем», – ответила Невидимая Рука Рынка, и все находящиеся в комнате ей тут же поверили.

Продолжение пути по коридору

Профессора Барт и Петров между тем продолжали свое шествие по университетскому коридору.
За поворотом им попался отставной генерал одного из силовых ведомств региона, преподававший в университете на четверть ставки для того, чтобы получить звание профессора. Он очень обрадовался, увидев Барта:
– Карл, привет, рад тебя видеть!
Они познакомились месяц назад, но генерал уже считал, что их связывает тесная дружба.
– Привет, Валентин, – улыбнулся профессор.
– Прикинь, какой беспредел, – начал живо рассказывать ему генерал, – захожу недавно в книжный магазин. А там в книжке в названии в слове из трех букв семь ошибок!
– Может это другое слово было, раз семь ошибок? – осторожно поинтересовался Петров.
– Да нет, что ты! Я это слово везде узнаю, как бы его не маскировали! Подозвал продавщицу, говорю: «Девушка, как вам не стыдно продавать книги, где даже в названии семь ошибок?»
– А она? — усмехнулся Барт.
– Покраснела почему-то… Кто их девчонок разберет… Нет, ты прикинь: вот недавно пришла к нам на кафедру методист из учебного отдела, ну у нее и зад! Я думал, что она сейчас дверь вместе с косяком из стены вынесет. А нет – как-то бочком прошла, даже дверь с петель не слетела…
Затем им встретился профессор с кафедры социокультурного проектирования и туризма и поделился своим удивлением от нового туристического проекта, предложенного заведующей кафедрой — тридцатилетней дамой из столицы, которую пригласила на эту должность Бубнова, характеризовавшая ее как «очень эффективного менеджера». При этом была ли у «очень эффективного менеджера» ученая степень хотя бы кандидата наук никто так и не смог понять.
Суть проекта была в следующем. В гости к Семену Семеновичу Горбунькову приезжал его друг – доцент из Грузии. Когда они хорошо посидели над большой бутылкой с чачой, то в голову Горбунькову пришло показать своему товарищу регион. Он вызвал такси. Проезжая мимо населенных пунктов, зарубежный ученый громогласно читал их названия, неизменно делая ярко выраженное ударение на «и»: «Борзино! Осино! Уткино!» Горбунькову это показалось смешным, и он рассказал об этом коллегам в университете. А вот заведующая кафедрой социокультурного проектирования и туризма увидела здесь потенциал для туристического тура «Русская Италия», и даже получила на это средства от федерального Министерства культуры, где у нее были связи.
– При чем здесь Италия? – удивился Петров.
– Не выезжая из своего региона потратишь денег не меньше, чем в Италии, – грустно ответил профессор социокультурной кафедры.
– И макарон опять же вдоволь поешь, – поддержал его Барт.
В довершение им встретился Горбуньков, поведавший, что у него сегодня вечером состоится стихотворный баттл с активистом студенческой самодеятельности по прозвищу «Пифий».
– Обижусь, если не придете! – утвердительно сказал поэт.
– Паноптикум? – грустно спросил Петров.
– Университет будущего, которое настало уже сегодня, — улыбнулся Барт.

Баттл

Горбуньков в драном джинсовом костюме и волосами, выкрашенными в красный цвет, стоял на сцене большого актового зала университета. Напротив него стоял активист студенческой самодеятельности по прозвищу Пифий, вид которого описать вообще трудно – в его облике смешались стили эмо, готов и комсомольцев восьмидесятых. Посмотреть на баттл между доцентом и студентом пришли около тысячи студентов и несколько десятков преподавателей.
Тупому старикашке эльфу,
Сейчас напомню я про Дельфы!
– начал Пифий, и Семен Семенович вдруг вспомнил Дельфийский храм и Пифию. Его прошиб холодный пот, но он смело ответил:
– Про Дельфы я не забывал:
Я в них грядущее узнал!
Пифий одобрительно кивнул и спросил:
– Так что же ты тогда скрываешь,
Что наше будущее знаешь?
Вопрос застал Горбунькова врасплох. Он думал, что раз сказал о будущем университета Барту, то этого и достаточно, а оказывается пророчествовать надо Urbi et orbi. Почему именно слова про Рим и мир вспыли у него сейчас в голове доцент внятно не смог бы объяснить. Учитывая количество литров спиртного, выпитого им только за последние три дня, это не было удивительно. Поняв, что от него ждут пророчества, Семен Семенович начал издалека:
У нас большой прекрасный вуз,
Он центр науки и культуры,
В который как в огромный шлюз
Втекают дураки и дуры!
В рядах недовольно зашумели, и доцент уточнил:
Конечно, вовсе не одни,
Средь них и умниц здесь немало,
Однако в горестные дни
Здесь умным очень тошно стало.
Пифий опять кивнул и спросил:
– Пришли сюда вы нас позорить,
Желая с юностью повздорить?
Иль есть вам что нам рассказать,
О чем обязаны мы знать?
Горбуньков кивнул и продолжил:
– Когда холодным и пустым
Ученым стал любимый вуз,
Когда движением простым
Уже разверзнут смрадный шлюз,

Когда надежды больше нет,
И крах осталось мало ждать,
Когда в глазах погаснет свет,
Подмоги неоткуда ждать…
И после этого он прочитал строки, которые уже читал Барту:
– Когда последний настоящий —
Не жулик наглостью блестящий,
А тот, кто может научить,
Тому в достоинстве как жить;
Уволен будет злобной кликой,
Когда из профессуры лика,
Не будет здесь ни одного;
Когда и Карла самого

С позором выгонят из вуза,
Тогда разверзнутся вдруг шлюзы,
И рухнет университет…
Истории печальней нет!
Пифий одобрительно кивнул и неожиданно для всех сказал:
– Он выиграл!
– Что это было? – спросила Цыганова Бубнову, рядом с которой сидела в первом ряду.
– Думаю, что типа пророчество, — усмехнулась та, а про себя подумала: «Семену пора в дурку».

Путешествие на остров

Хэрон вез на остров в своей лодке сразу троих: Бубнову, Заподлянского и Циркова. Река из прорванной канализации очень сильно растеклась, и путь занял не менее десяти минут. Заподлянский и Цирков, которые думали, что инфернальный мир – это что-то не имеющее к реальности прямого отношения, очень испугались, когда увидели Свинокрыла и Невидимую Руку Рынка. Бубнова наслаждалась их страхом: сама-то она уже привыкла к эгрегорам.
– Можете нас поздравить: сегодня получил телеграмму от руководства, что нашему прекрасному острову присвоено название «аид», с маленькой буквы правда пока – гордо сообщил им Свинокрыл.
– А что это за остров? – спросил Цирков, в котором любопытство исследователя было сильнее страхов.
– Похвальный интерес. Если сказать прямым текстом, то он из учебной документации этого университета, которую никто никогда не читал.
– А почему название с маленькой буквы? – не унимался проректор по науке.
– Потому что вы недостаточно хорошо работаете, – пояснила Невидимая Рука Рынка и дала ему хороший подзатыльник.
– Невидимая Рука рынка действует всегда неотвратимо, в соответствии с законами, которые только ей понятны, – уважительно сказал Свинокрыл, который давно смирился с тем, что не он здесь главный эгрегор.
– Зачем вы нас вызвали? – трясясь спросил Заподлянский, успевший уже сто раз пожалеть за последние полчаса, что связался с посвящениями и прочей мистикой. Увидев ехидный взгляд Бубновой, устремленный на его мокрые штаны, от которых исходил премерзкий запах, Акакий Павсикахиевич пояснил: – Хэрон неаккуратно гребет. Забрызгал.
– Может быть, — еще ехиднее сказала Бубнова. Но вот мы с Эдиком почему-то не забрызганные, а все вместе ехали…
– Хватит глупостей! – важно сказал Свинокрыл. – Нам нужно срочно покончить с Бартом и еще несколькими научно-педагогическими работниками и отчислить под любым предлогом студентов по списку… –эгрегор достал список настолько внушительных размеров, что даже профессор Петров поразился бы узнав, как много в университете студентов, которые пришли в него, чтобы учиться.
– С Бартом покончить – это без меня! – испуганно заверещал Заподлянский, вспомнивший, чем для него лично завершилась в свое время попытка устранить неудобного профессора.
–Это на фига столько студентов отчислять! – возмутилась Бубнова. Но посмотрев шифры напротив фамилий успокоено добавила: – Так они почти все за государственный счет учатся, можно сказать, обворовывают нас! Конечно, отчислим.
– Устранить не так топорно, как ты это пробовал сделать в свое время, – успокоил Свинокрыл Заподлянского.
– А как? – поинтересовалась Бубнова.
– Просто выдайте им завтра уведомления о сокращении их ставок и все дела, – безмятежно сказал Эгрегор.
– Это им еще столько выплачивать придется после увольнения! – возмутилась вр.и.о. ректора.
– Но у них же не такая как у тебя зарплата, – примиряюще возразила Невидимая Рука Рынка, и против этого аргумента Бубновой нечего было сказать.

Начало после конца

Барт и Петров сиделе в кофейне, посматривая и окна на руины университета, который рухнул буквально через месяц после того, как их и многих других студентов оттуда сократили.
– Из-за чего он все-таки рухнул? – спросил Петров, сделав глоток кофе.
– Канализация подмыла фундаменты, – безмятежно ответил Барт. – Но это с технической стороны. А так – там просто не осталось того, на чем мог бы дежаться храм науки.
– Странно, что они столько студентов отчислили, — задумчиво сказал Петров. – Ну нас посокращали – это я могу понять…
– И заметьте: для всех «изгнанных» это вышло в итоге в плюс: научно-педагогических работников взяли в технический университет нашего же города, а под студентов даже открыли отдельный институт в его структуре: благо, аккредитация на эти направления подготовки имелась…
– Да, просто чудо какое-то! — кивнул Петров, которого назначили и.о. директора этого института.
– Чудо, – согласился Барт.
– А что здесь будет? – кивнул и.о. директора института на развалины университета.
– Это уже совсем интересно, – оживился старый профессор. – Как говорят, здесь построят огромный памятник – свинья, как символ наступающего года, с крыльями, символизирующей беспредельный полет мысли, чешуей, символизирующей заскорузлость старой системы. А рядом огромную синюю руку…
– Я такой памятник с рукой где-то видел! – сказал Петров.
– К сожалению, я тоже видел, – грустно усмехнулся Барт.

В это время Свинокрыл и Невидимая Рука Рынка с явным удовольствием смотрели, как развернуты масштабные работы по строительству им памятника. Генеральным директором отвечающей за строительство организации назначили Бубнову, ее заместителями Заподлянского и Циркова, причем оба заместителя были первыми.
– Круто, что нам памятник открыто построят в центре города? – довольно спросил Свинокрыл.
– Да, – подтвердила Невидимая Рука Рынка.
– А нам будут поклоняться? – озабоченно спросил он.
– Кто поклоняется, тот и так поклоняется. А кто не поклоняется, тот от того, что появится памятник – не начнет, – ответила она.
– Есть еще над чем работать, – грустно вздохнул Свинокрыл.

–А почему решили не восстановить университет, а построить этот безумный памятник? – спросил Петров.
– Есть многое на свете, друг Горацио… – задумчиво ответил Барт.
– Но мы-то можем уже считать, что у нас все теперь хорошо будет? – поинтересовался и.о. директора института, считавший, что, получив административный пост, он сумеет наладить преподавание и научную работу на должном уровне.
– Я бы не советовал расслабляться, — задумчиво ответил Барт. – Тем более, что Цыганову взяли сюда проректором по учебной работе.
Петров погрустнел: для него это была новая информация.
– Так что же делать? – спросил он.
– Делай должное, а там уже – что получится, – улыбнулся Барт и добавил: – Наше дело правое, мы победим!