Вопреки суетной спешке историков, человечество всё ещё не вошло в то время, которое могло бы быть названо Новым, ибо это – такое эоническое время, где близится Непреходящее и уже существенно переходятся грани самого ветхого времени, подтачивается ось его бренного веретена – наша же эпоха с её летучими смыслами и скользящей бессмыслицей всецело принадлежит канализационному сливу в ту величественную державинскую «реку времён», которая «уносит все дела людей»… Унесёт и эту грязь, и уже уносит – близится «Новое Средневековье».
Люди общаются друг с другом, быть может, наиболее глубоко и содержательно отнюдь не лицом к лицу, а каким-то опосредованным образом, нажимая на космизированные клавиши эпох, миров и символических форм. Для этого требуются «дистанции огромного размера» – и не в этом ли смысле отмечал ещё Кант, что «всё великое – плоды необщительности»?
Я прочёл с немалым интересом написанное Алексеем Федотовым и оформленное в его книге с многозначительно-однозначным названием «Сломанный мир» (что может быть многозначительнее мира – и однозначнее слома!): разбитую чашу не склеишь и, при всём житейском добродушии автора, здесь имеет место неотменимый приговор, ведь и правда, что чашку не склеишь, а мир не починишь, хотя кто-то ещё копошится на руинах, «что-то вроде получается» – но что?
Меня увлекло чтение текстов достаточно высокого литературного качества, но и поразило пронзительное обнажение онтологически врождённого гротеска, перманентного кошмара человеческого существования, увиденного и запечатленного. Ни в «Ригведе», ни в Евангелиях, ни в «Точном изложении Православной веры», ни в «Войне и мире» нет туалетов, и художественный мир, где этот символический объект занимает центральное место, является сломанным миром – входом в антимир…
Не хотелось бы тут заниматься скучным литературоведческим анализом сюжетно-композиционных особенностей книги, которая исходно читалась по ещё не связанным в целое частям – мы, подобно Новалису со Фр. Шлегелем, пошли путём живой «со-философии» и ниже приведём некоторые её в ряде моментов любопытные фрагменты (как оценочного – так и проблематического планов):
- Спасибо за «Призрачную Америку», чтению которой посвятил истекшую ночь. Прочёл Ваш роман с большим интересом. Первая часть в чисто литературном отношении мне показалась увлекательнее, но и дальше не менее интересно во всех остальных отношениях. Конец очень добрый, если и не счастливый, то, по крайней мере – «капли на ночь». В целом же, мы с Вами думаем об одном, и хорошо, что Вы сконцентрировали всё это в таком замечательном произведении – надо бы его перевести на английский и запустить в качестве «бродила» в описываемый Вами мир, если там ещё не разучились читать… Два взаиморазличных момента всё же мне показались несколько сомнительными: это – безраздельное (иногда похожее на навязчивую идею) отрицание империи (получается, что всякая империя – империя зла, «град земной», если не хуже, но ведь при всех издержках и проблемах были небесно-ориентированные империи: российская, византийская и даже китайская…) и чрезмерная эксплуатация всё-таки (при всём его отмеченном критиками «атлантизме») светлого имени Иосифа Бродского (отсутствие законченного советского образования помогло ему увидеть и показать то, чему нет аналогов – полное опустошение т. наз. цивилизованного человека, его антропологическую катастрофу).
- По внимательном прочтении написанного Вами сразу скажу, что вне зависимости от того, роман это либо же рассказ – ЗАМЕЧАТЕЛЬНО, в некоторых моментах я едва удерживался от хохота, потрясающе правдоподобно всё и одновременно не к чему придраться. Хотелось бы увидеть всё это в качестве читаемой людьми книги, пусть и небольшой, но весьма своевременной!
- Что-то, вероятно – самое существенное, в Вашем художественном мире мне понятно и близко, находит какой-то внутренний отклик. Кроме того, Я думаю, что Вы действительно хорошо пишете в чисто литературном плане: и по стилистике, и по тематике Ваши создания вполне заслуживают быть более широко известными в писательско-читательских мирах.
- Позвольте возразить на тезис: «именно здесь мы создаем реальность, в которой будем вечно» – именно так (каждому – по вере его) думали носители основных тоталитарных идеологий в ХХ веке и, кстати, булгаковский Воланд соглашается и одновременно смеётся над этим… Св. апостол Павел полагал иначе: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим его» – здесь есть фундаментальный конрапункт, как и в том, что «одними добрыми делами никто не спасётся», из чего, конечно, не следует тщета добра… Я часто читаю и слушаю афонское Добротолюбие: создавшие эту книгу более тысячи лет показывали несоизмеримость Закона и Благодати – по этому же пути шёл первый русский митрополит…
- Дело не в оптимизме и пессимизме, а в том, что я подобен вдохновенному режиссёру драматического театра, которому предлагаются какие-то психо-клипы, рассчитанные на посредственное сознание…
- Если естественная смертность голубей парализует нашу энергию тяготения к Жар-Птице – то этот мир вообще не заслуживает одухотворённого внимания и пусть разлетается в Тартарары вместе со своими галактиками. На его руины всё равно вернётся Вечная Жар-Птица.
- Гераклит, как известно, «проплакал» всю жизнь – но кое-что существенное – получилось, не уступающее в своей значимости «просмеявшемуся» по жизни Демокриту. В исходном тезисе Вы правы, но – на идеальном уровне. Каждый относится ко всему в свою меру; Шопенгауэр, например, как хорошо известно, одну тётку с лестницы спустил, а потом – выплачивал ей всю жизнь… евробуддист!
- Я думаю, что рассказ Ваш, когда в нём будет поставлена точка (или — многоточие), надо будет распространить среди останков мыслящих людей, пребывающих в нашей системе (иным оно может представляться вполне фантастическим и непонятным), дабы они могли увидеть её в зеркале и дополнительно ужаснуться, а вместе с тем и – поискать выход…
- Предметом же научного изучения эти процессы никогда не станут, поскольку наука умрёт прежде, чем закончится на земле описываемая Вами антропологическая гадость. Достаточно выехать за город и взглянуть на обочины весенних дорог, дабы понять – в каком безнадёжном состоянии находится человек. Его не спасут, говоря словами отца Серафима Роуза, «никакие мёртвые академии этого гибнущего мира»… Уже теперь высокая учёность умирает под натиском уничтожающего поиска неисчислимых соответствий.
- На вопрос затрудняюсь ответить: можете ли Вы не писать, раз начали – но само описываемое, конечно же, полная жуть.
Вся Ваша трилогия представляется весьма весомой и значимой при том, что изображаемая там фактура порою труднопереносима: кинооператору без скафандра невыносимо душно – нечем дышать, метановые облака, как на Юпитере, другая планета – и хочется какого-то второго плана, может быть – лирическо-романтических отступлений, свежести природы, шелеста трав, берегов тихой речки, проплывающих облаков в небе, далей необъятных – как у Гоголя в «Мёртвых душах» есть ведь лироэпические отступления, и это – целый сюжетный план, выражающий особую философию писателя…
Не могу согласиться со Святейшим Патриархом Кириллом, который в 2012 году на вручении Патриаршей литературной премии говорил, что, мол, «русских писателей всегда интересовали не столько внешняя действительность, сколько внутренние мотивы, глубинные причины человеческих поступков — греховных и праведных, низких и высоких» – это, пожалуй, какая-то англосаксонская редакция русских писателей. Напротив, отечественной словесности присуща особая поэтика пространства, геопоэтика и астропоэтика, отворяющие жизненный мир как ословесненный космос, в котором можно жить – отнюдь не психоделика является тут ведущей силой, но запечатленный в «русской песне» гоголевско-аксаковский «дух и образ могучего пространства», лермонтовское «люблю, за что не знаю сам, её степей холодное молчанье», равнодушное к «преданиям заветной старины», к истории изнутри сугубо антропологической размерности – НЕСЛОМАННЫЙ МИР.
Правда, до этого, на заседании Палаты Попечителей премии Патриарх вполне справедливо говорил о том, что писателям «становится всё труднее следовать своему истинному призванию — свидетельствовать о непреходящих ценностях, об идеалах, к которым должен стремиться человек, художественным путём раскрывать внутреннюю борьбу ради достижения этих идеалов, показывать драматизм того, что означает поиск целей и смысл человеческой жизни». Патриарх подчёркивал, что «ни в коем случае не следует отделять произведение от личности автора, от его жизненной позиции, от его отношения к Родине, к семье, к ближним, от его философских взглядов и убеждений».
Но стоит тут обратить серьёзное внимание и на возможные возражения в наследии величайших русских философов, столь разных, как, например, метафизик отец Павел Флоренский и феноменолог И. А. Ильин: первый из них писал, что «сочинитель не есть надёжный толковник своего труда, и сказать что именно написал он, нередко может с меньшей уверенностью, нежели любой из внимательных его читателей» («Пути и средоточия»); второй же отмечал, что «художник часто знает о своём произведении меньше, чем его произведение ”высказывает“ о самом себе» («О чтении и критике»).
Книга Алексея Федотова «Сломанный мир» – причём, как видно вопреки глубоко почитаемым нами Флоренскому, Лосеву, Генону и Гвардини, относившим Средневековье к «высочайшим эпохам человеческой истории» и скорбевшим по его утрате – в очередной раз навела нас на мысль о его продолжении и смысловой неисчерпанности…
Средние века имеют не столько христианское и, уж во всяком случае, не евангельско-святоотеческое, а вполне магическое и гностическое происхождение: это – уже сломанный мир, безнадёжно (хотя единодержавно и соборно!) подлаживаемый под компромисс между «свиночеловечеством» и грядущим «воцарением Христа в мире» (образы из книг отца Сергия Булгакова). Судя по всему, что происходило столетиями, происходит и ещё долго будет происходить в реальности «сломанного мира» со всеми его «Суммами», «Камасутрами», «Искусствами управления» и «Новыми Органонами» – Средние века продолжаются, а Новые времена объявлены человечеству преждевременно известными мошенниками и фальшивомонетчиками…
