Произведение напоминает калейдоскоп, визуальный ряд, запечатленный в слова, сменяющие друг друга картинки, сменяющаяся реальность, когда непонятно, что реально, а что нет, когда время и пространство становятся размыты, а потом картинки где-то смыкаются одна с другой, придавая целостность обрывчатости…
Для широкого круга читателей.
Если же делаю то, чего не хочу: уже не я делаю то, но живущий во мне грех.
Рим. 7; 19-20
Заведующий кафедрой теологии
В небольшой комнатке было туманно от табачного дыма. Запрет на курение в учебных заведениях был строг; однако, учитывая то, что отучить Карла Владимировича курить нереально, руководство вуза приняло решение обозначить его кабинет, как одно из мест разрешенных для курения. Учитывая то, как относились к этому старичку в городе, проблем с согласованием этого надзорными органами не возникло. Должность, которую занимал Карл Владимирович Барт, была не из тех, обладатель которой может на что-то влиять, но почему-то все с ним считались. Он работал заведующим кафедрой теологии.
Сын обрусевшей немки из Поволжья и плюгавого лысого сантехника Вовки Светина, повзрослев, Карл взял фамилию матери. Имя, которое его отец придумал в насмешку, намекая на маленький рост, который сын унаследовал от него, в сочетании с неожиданно ставшим вполне полезным отчеством стало весьма благозвучно для преподавателя кафедры научного атеизма. Даже сочетание имени и отчества не подходящее с исторической точки зрения, было именно тем что нужно с точки зрения субординационной. Правда, буржуйская фамилия немного напрягала, но с другой стороны в этом тоже был какой-то шарм, тем более, как позднее узнал Карл, она неплохо сочеталась с его именем.
В девяностые научный атеизм стал неактуален и Карл Владимирович переквалифицировался в религиоведы. Пригодилась и его ученая степень по философии, которую за мутные девяностые из кандидатской стала докторской. Он на самом деле много знал, в отличие от большинства других преподавателей научного атеизма: бывал в египетских пирамидах, читал «Книгу мертвых», посещал языческие храмы буддийские монастыри, мусульманские мечети в восточных странах, хорошо знал «Коран» и «Ригведу», разбирался в новых религиозных культах. Разумеется объехать три десятка стран с научными экспедициями у профессора получилось не в советское время. В годы перестройки появились разные международные фонды, ратовавшие за мир без границ; интересы одного из них совпали с научным любопытством тогда еще доцента кафедры научного атеизма, решившего срочно переквалифицироваться в религиоведы.
Карла Владимировича со временем стали приглашать с лекциями во многие американские и европейские университеты. Кроме всего прочего, он считался крупным специалистом и по христианству. Поэтому ему предложили возглавить кафедру теологии, которую решили открыть в государственном университете областного центра. Профессор очень не хотел этого назначения, но странным образом его уговаривали и ректор университета, и местный епископ, и его зарубежные коллеги, и что удивительнее всего даже губернатор. Пришлось согласиться, хотя сердце профессора к этому не лежало: за годы изучения разных религиозных традиций он пришел к выводу, что теология — это нечто серьезное, чем нельзя заниматься просто так.
Поэтому он решил вести себя так, чтобы его поскорее с этой должности сняли. Однако почему-то все очень снисходительно отнеслись к тому, что Карл Владимирович выпивает и курит в своем рабочем кабинете, и говорит всем все, что ему в голову взбредет. «Ну что же, у гениев свои причуды», — говорили в областном правительстве. «Искушение, ибо значимо место сие!» — многозначительно поднимали глаза вверх в епархии. «Пусть развлечется на старости лет!» — снисходительно улыбался ректор, ровесник заведующего кафедрой.
Так и пришлось Карлу Владимировичу втягиваться в работу, а вот к куреву и выпивке он пристрастился… Его любили в университете и в городе. Каждый день часа два ему приходилось посвящать неофициальному приему тех, кто хотел с ним поговорить. Некоторые шли с чем-то важным, некоторые просто спешили рассказать какую-то глупость. Последние утомляли больше первых. Вот и теперь заведующий кафедрой задумчиво курил и слушал, как молодой доцент, который частенько к нему захаживал, рассказывает быстро превратившуюся в своего рода анекдот историю о работе государственной аттестационной комиссии в небольшом юридическом институте в самом большом в области райцентре.
Юридическая техника
В Мухославском юридическом институте был переполох: в рамках проверок, инициированных Министерством образования и науки, на государственный экзамен по теории государства и права должен был приехать представитель Рособрнадзора. Как поговаривали, с «тайным предписанием» накопать оснований для закрытия вуза.
Ректорат был в панике, а вот заведующий кафедрой, ответственный за экзамен, вполне спокоен:
– Вот увидите, Иван Петрович, все это разрешит, – уверенно сказал он, имея в виду председателя государственной аттестационной комиссии, сорокалетнего адвоката с ученой степенью доктора юридических наук, частенько приезжавшего в Мухославск для участия в разных комиссиях и аттестациях.
И вот день «Х» наступил. В просторном кабинете за покрытым скатертью столом сидели четверо членов ГАК и какой-то незнакомый мужичонка с противной мордой (как охарактеризовали его про себя студенты). Ректор, волнуясь и заикаясь, представил председателя и членов государственной аттестационной комиссии, а про мужичонку подобострастно сказал, что это представитель Рособрнадзора, поэтому к экзамену нужно отнестись особенно внимательно. После этого, руководитель института вышел, не в силах смотреть на то, что будет дальше.
Всего было десять студентов. Они разобрали билеты, начали готовиться. Через сорок минут первая из них – девочка с белокурыми волосами и наивными голубыми глазами – сидела перед комиссией.
Иван Петрович Николаев внимательно рассмотрел билет.
– Ну что же, цивилизационный подход у вас первый вопрос. Что вы можете сказать?
Девушка, как оказалось, готовилась, поэтому начала рассказывать:
– По цивилизационному подходу образование государства связано с развитием земледелия. Нужно было обрабатывать землю, это вызвало потребность в образовании государства. Стали обрабатывать землю, в силу этого появилась письменность. Было стадо, из него выделился вожак. И стало развиваться государство…
– Блестящая ирония! – прервал ее Николаев, заметив недоуменный взгляд чиновника, порывавшегося что-то спросить. – Ведь именно так или почти так вульгаризированно пытаются примитивизировать все достижения Тойнби, Шпенглера и Данилевского в рамках упрощенных программ высшего юридического образования для бакалавров!
– Да, но.. – начал было чиновник.
– Вот именно! – какая смелость мышления, какой нестандартный подход! Вы хотели бы, чтобы вас защищала такая прекрасная девушка-адвокат? – заставил его растеряться председатель ГАК.
– Но… – начал было тот, и был тут же прерван Иваном Петровичем:
– Хотя, конечно же, нет, что я говорю! Это вам хотелось бы ее защищать! Разве вы не мужчина?
– Да, но…
–Неужели ваша бюрократическая работа выдавила в вас мужское начало? Ну, полно же вам! Кстати, – Иван Петрович доверительно приобнял проверяющего, – она как-то рассказала мне во время дискуссии после открытой лекции в университете нашего областного центра, где я заведую кафедрой теории государства и права, потрясающую историю об известном дореволюционном адвокате…
– Она ездила на открытую лекцию в областной центр? – усомнился чиновник.
– Что же в этом удивительного? Не только она, все студенты МЮИ туда ездят; если им дают выбор съездить в областной центр на концерт какой-то приезжей знаменитости или на открытую лекцию по праву, все они без малейших колебаний говорят: «Ну, конечно же, мы хотим прослушать лекцию по праву! Зачем нам тратить наше драгоценное время молодости на что-то кроме учебы!» Поэтому я так и люблю бывать в этом поистине храме науки! – Николаев стер платком с глаз набежавшую слезу и спросил, обращаясь к студентам: – Разве я хоть каплю преувеличил?
Те дружно проскандировали: «Нет».
– Так что же за случай вы привели тогда в дискуссии, что он так впечатлил председателя ГАК? – спросил-таки зловредный чиновник у блондинки.
– О, это про того священника, которого судили присяжные. И адвокат вместо слова защиты задал им всего-лишь один вопрос: «Этот человек столько лет отпускал вам ваши грехи. Неужели вы не отпустите ему один лишь его грех?» И все – полное оправдание. О, а вы это не у меня спросили? Извините. Лена, вы не обиделись, что я вместо вас рассказал эту историю?
– Нет, – выдавила из себя блондинка.
– Ну, раз не обиделась дама, то вам как мужчине и вовсе обижаться не след! – резюмировал председатель ГАК и обращаясь к студентке, сказал: – Следующий вопрос!
… Чиновник сидел все более грустный: каждая его попытка что-то сказать натыкалась на неисчерпаемый поток красноречия Ивана Петровича. И на все-то у него находилось, что сказать. Когда студент заявил, что согласно Конституции Российской Федерации вся власть в ней принадлежит не многонациональному народу, а Президенту, то Николаев воскликнул:
– Потрясающе! Какая глубина юридической мысли наступающей эпохи! И правда, как может аморфный народ, не будучи персонифицирован обладать какой-либо властью? А Президент, как Глава государства, как гарант Конституции, гарант законности в государстве, находящийся вне ветвей власти и в каком-то смысле над ними; разве не является он персонифицированным олицетворением народа, не является тем, что для каждого настоящего россиянина заключено в слове Родина? – Николаев утер слезу и подозрительно посмотрел на чиновника: – Или вы так не считаете?
Тот растерялся и пробормотал что-то невразумительное.
– Юноша, – обратился председатель ГАК к студенту, – вам просто необходимо поступить в аспирантуру! Российское право ждет ваших свершений!
Чиновник попробовал было что-то сказать, услышав, что третейские суды существуют при торговых палатках, ехидно поинтересовавшись, видел ли студент подобные органы при торговых ларьках.
– Да, смелый молодой человек со свойственной юности непосредственностью обличил ужасную изнанку нашей действительности, когда мафия является вполне действенным институтом гражданского общества, – прервал его Николаев. – Не правда ли, только молодость может рождать такие дивные образы и ассоциации, которые закрыты для тех, кто погряз в тенетах бюрократии?
Проверяющий растерялся и опять пролепетал что-то непонятное. Он опять было оживился, услышав, что признаком недемократического режима является ваххабизм, а примером недемократического режима является Англия, потому что в ней монархическая форма правления, но профессор-адвокат опять не дал ему ничего сказать:
– Браво! Сразу видно, что вы любите смотреть передачи, которые сняли Дмитрий Константинович Киселев и другие мужественные журналисты-патриоты. Они ничего не боясь обличают англосаксонский мир, поддерживавший террористов. И, конечно, о какой здесь может идти речь демократии?
Но чиновник все же дождался своего звездного часа. Один студент, отвечая на вопрос, что такое юридическая техника, начал объяснять, что это, например, в райотделах милиции есть машины, ксероксы, компьютеры – собственно говоря, юридическая техника…
– Ну и что вы на это скажете? – с ликующим видом посмотрел проверяющий на председателя ГАК.
– А как бы вы ответили на этот вопрос? Вот все студенты, все члены ГАК на вас смотрят – научите нас, каким должен быть ответ! – как ни в чем не бывало произнес Иван Петрович.
И чиновник вдруг с ужасом понял, что он не только не знает определения, но и примерно-то не может ответить, что же такое юридическая техника. Поэтому он с деланной улыбкой произнес:
– Да уж, теперь смогу всем рассказать, что это такое. После такого яркого определения сухое стандартное уже как будто и лишнее!
И он больше ничего не говорил в это день, подписал все акты с нужными для института формулировками и, отказавшись от приглашения в ресторан, уехал в Москву.
– Как вам это удалось? – изумленно спросил потом ректор председателя ГАК.
– Все дело в юридической технике, – улыбаясь, ответил тот.
… Карл Владимирович устало улыбнулся, с облегчением поняв, что казавшейся бесконечной истории пришел конец.
— Спасибо, Илья Семенович, приходите еще, всегда интересно вас послушать! — с улыбкой пожал он руку рассказчику, который порывался еще что-то сказать, но заведующий кафедрой также улыбаясь обнял его за плечи и проводил до двери.
Не успел он ее закрыть, как услышал противный картавый голос:
— Кал Вгадимигович, не закгывайте двей!
По коридору в сторону его кабинета с сияющей улыбкой шла тетенька с выкрашенными в белый цвет волосами, от одного вида которой многим в университете становилось плохо.
Дочка Гитлера
Адель Адольфовна Пикова работала в высшей школе всю жизнь. Сколько лет ей было сейчас точно никто не знал, даже ректор; точнее ему это было как-то пополам. В отделе кадров и бухгалтерии знали, конечно, но никому ни за что не сказали бы. Сама Адель Адольфовна о своем возрасте в дело и не в дело загадочно говорила: «я девушка за тридцать…» Ходили слухи, что так она говорит уже лет сорок как минимум.
Ее знали везде: и в министерстве образования и науки и в областной правительстве, и везде она была своей; во всяком случае ей удалось это внушить руководству университета. Она запросто заходила в любой кабинет, у которого толпились толпы простых смертных и с обезоруживающей улыбкой и распростертыми объятиями шла к его ошарашенному обитателю со словами: «Васенька (Ниночка, Петенька, Леночка), радость моя, как я счастлива тебя видеть!» Те как-то неловко улыбались, и обычно делали то, что просила их эта странная женщина.
Как поговаривали злые языки, на самом деле Адель Адольфовна большинство этих людей видела первый раз в жизни. Основанием для этого стало то, что одна из сотрудниц университета якобы видела, как один из чиновников спокойно сказал: «Ты, тетка, меня с кем-то перепутала!» На что Пикова сокрушенно вздохнула и сказала: «Надо же, как мне хотелось его увидеть! Вы так на него похожи!» Она театрально закатила глаза, но чиновник так же спокойно сказал ей: «Похож, да не тот. Так что вали отсюда!»
Выйдя из кабинета, Адель Адольфовна сразу стала злобной и отыгралась на сопровождавшей ее работнице вуза: «Если кому скажешь, быдлячка, что здесь было — мало не покажется!» Та, конечно, всем все рассказала, кто-то ей верил, а кто-то нет. Но защита кандидатской диссертации любительницы поболтать отложилась сначала на год, а затем и вовсе на неопределенный период.
Карл Владимирович Пикову терпеть не мог, и звал ее даже и в глаза иногда «дочкой Гитлера» (как бы в шутку, потому что «Адольфовна»), а она в отместку звала его «Кал Владимигович» (как будто букву «р» не выговаривала, хотя прекрасно выговаривала, когда ей это нужно было.
В ее голове всегда кипели сотни мыслей о том, как подзаработать за счет вуза; Барта это не вдохновляло, но ему пришлось почти полчаса выслушивать очередные идеи этой не занимающей никакого официального положения, но от этого не менее влиятельной в университете женщины до того, как она, наконец, ушла.
… Карл Владимирович устало вытер пот со лба: посетители его утомили. Он выпил еще рюмку коньяку, открыл стол, и вытащил оттуда большую исписанную мелким почерком тетрадь, которую вчера принес ему незнакомый мужчина. «Может стоит выбросить не читая?» — лениво подумал заведующий кафедрой раскуриваю очередную сигарету. Ему вспомнилось, как тот человек сказал: «Это записки моего умершего брата. Мне сказали, что они могут быть вам интересны. Я начал читать, но мне показалось, что это какая-то чушь. У него вообще были странности: он бывало сидит, а потом на час или больше выпадает, и как будто в каталепсии. Какие-то видения у него были. Мне он сказал по секрету как-то, что бывал в иных мирах…» Карл Владимирович в этот момент еще посмеялся: «Еще сказал бы, что как апостол Павел был восхищен до третьего неба». «Я понимаю, что все это странно звучит, — согласился посетитель, — если вы увидите, что это ерунда — можете выбросить».
«Ну, так выбросить?» — лениво подумал профессор, выпивая очередную рюмку. Но он все же открыл тетрадь, пробежал глазами по первым строчкам, и неожиданно чтение его увлекло…
Павел
Павел неуверенно переминался с ноги на ногу и оглядывался по сторонам. «Зачем я сюда пришел? — подумалось ему. — Тридцать лет мужику, а на тебе: поперся в ночной клуб». Что-то заставило его сегодня все бросить, и пойти в это заведение, пользующееся в городе недоброй славой, а вот что… Не тот ли сон, который вот уже месяц снился ему каждую ночь: прекрасная девушка с белыми волосами и глазами, которые при разном свете становятся то карими, то серыми, величественная как царица, в длинном зеленом плаще, которая манила его, чтобы показать ему волшебную страну…
Откуда-то у Павла была уверенность, что сегодня он ее встретит именно здесь. «Откуда такая глупость в моей голове? — думал он, все более убеждаясь, что кроме пропитых и обкуренных подростков в клубе никого нет в этот час. — Вот что значит год без женщины..» Он развелся чуть больше года назад; его бывшая жена сумела так ему опротиветь, что мужчине казалось, что от чего- от чего, а от баб он прививку точно получил навсегда. А тут этот сон… И та, которая снилась — совсем не такая, как все, кого он видел. А видеть ему пришлось много: Павел был поэт и музыкант, но, как водится денег это не приносило, поэтому ему приходилось еще зарабатывать на жизнь экспедитором. В последнем качестве он каждый день встречал десятки разных людей.
Мужчину очень угнетало расхождение между его мечтами и реальностью: ему казалось, что его стихи и песни намного лучше тех, которые стали хитами, принеся их создателям славу и бешеные деньги.
Ленка ведь тоже тогда заметила это; она ухватилась за молодого гения, но десять лет брака принесли ей одни разочарования: никто не видел того, что видели они с Павлом, поэтому она подумала, что и сама в нем ошиблась: видимо, влюбилась, поэтому и показалось то, чего на самом деле нет. Ни тебе известности, ни славы, а вместо блистательной жизни самое что ни на есть бедное существование… Хорошо хоть детей не было (Лена постаралась, чтобы Паша считал, что он тому виной, а не спираль, про которую ему было неизвестно). Начались скандалы, выяснения отношений; наконец, Елене подвернулся вдруг богатый мужчина, которому она чем-то приглянулась, и она ушла к нему от мужа, бросив на прощание презрительное: «Неудачник! Ты теперь вообще никому не нужен!»
Павел думал, что больше никогда и не посмотрит на женщину, хотя вокруг него вились и молодые девчонки и более зрелые особы: хотя он и мало зарабатывал, и жил на съемной квартире, но все же был внешне привлекателен, умел хорошо говорить.
И вдруг этот сон… «Надо уходить», — подумал мужчина, и тут его кто-то окликнул:
— Ты куда собрался? Разве я не велела тебе ждать меня здесь?
Павел оглянулся и вздрогнул: перед ним была девушка из его снов. Только одета она была в зеленую кожаную куртку и зеленые джинсы, а белые волосы были забраны в узел сзади. Присмотревшись пристальней, он вздрогнул еще раз: ее глаза, только что карие, вдруг стали серыми…
— Ты чего испугался, это я линзы вынула, — засмеялась девушка. — Ну что, Павел, давай знакомиться: я Миримэ!
— Миримэ… Что это за имя? — от неожиданности сказал мужчина.
— Не, ну вот хамло, — беззлобно засмеялась блондинка. — Папа с мамой так назвали, почем я знаю, что за имя? Говорят, что означает «свободная».
— А откуда ты меня знаешь?
— Откуда? Да ты замучил меня своими снами: целый месяц зовешь на встречу. Пришлось согласиться, раз уж такой настойчивый…
— Зову? Прости, я не понимаю…
— А что не понимать? Каждый день мне в снах говоришь, что жить без меня не можешь, просишься в мой мир, а тут на тебе: стоит и мнется как пентюх. Короче: ты смотрел фильм «Матрица»?
— Смотрел, — растерянно сказал Павел. — А при чем тут это?
— Там Морфиус дал Нео две таблетки: если принять одну, то проснешься у себя в постели и подумаешь, что это был сон, другую — сделать прыжок в неизвестность. Вот две таблетки: примешь эту — и пойдешь со мной в мой мир. Но обратно можешь не вернуться!
— Заманчиво, — усмехнулся Павел. — А другую?
— А что другую? Это просто тик-так. Освежишь дыхание, я тебя поцелую в виде бонуса и пойдешь в свою никчемную жизнь с воспоминанием как отказался от единственного стоящего, что в ней в принципе могло быть!
— А мы увидимся потом?
— Если выберешь тик-так? Да ты видно совсем с дуба рухнул! Да даже коза с таким лохом не стала бы второй раз встречаться!
Павел вдруг подумал, что эта девушка — его шанс на что-то большее, наверное, единственный. Он взял таблетку и проглотил ее.
Миримэ довольно засмеялась:
— Я знала, что ты не сможешь от меня отказаться!
— А что я принял? — поинтересовался мужчина.
— Ничего особенного. Это лизергиновая кислота, ее еще ЛСД называют.
В волшебном лесу
Вдруг они оказались в лесу. Миримэ была одета точно так же, как в его снах, да и одежда самого Павла изменилась: на нем был черный камзол, сапоги вместо ботинок.
— Что случилось? — спросил он.
— Вариант А: лизергиновая кислота подействовала. Вариант Б: ты поверил мне и попал в мой мир. Какой тебе больше нравится, тот и выбирай.
— Ты меня с ума сведешь! — засмеялся он.
— Уже свела, — спокойно ответила девушка. — Ну так какой вариант тебе ближе? Я даю тебе еще один выбор, пока последний раз, чтобы заслужить третий, ты должен будешь очень постараться. Либо ты принял ЛСД, тогда через какое-то время ты придешь в себя, ужаснешься тому, что связался с психической дурой, и забудешь про все это через некоторое время. Либо — ты мне веришь, и хочешь пройти со мной этот путь до конца. Но дороги назад не будет!
— Ты смешная, — засмеялся Павел.
— Вот видишь, тебя прет как с травки, — невозмутимо сказала Миримэ. — Посмотри туда.
Мужчина посмотрел и увидел, как за хрустальной дверью находится тот же самый клуб, в котором они только что были. Он посмотрел вокруг — их окружал мрачный лес. Правда, гоблины, которые здесь судя по всему жили вряд ли сильно отличались в худшую сторону от многих из посетителей ночного клуба… И главное: здесь была та, о которой он мечтал…
Миримэ с интересом следила за ним, как будто читала мысли:
— А чего во мне хорошего? Оторва с травлеными волосами, глаза одного цвета, линзы другого, в каком-то нефартовом зеленом прикиде. Чем я тебя зацепила?
— Тем что ты это ты! — вдруг сказал Павел.
Девушка внезапно стала серьезной:
— А вот это ты зря так! Такими словами не бросаются! А вдруг я поверю?
— Я остаюсь здесь, — твердо ответил мужчина.
Тотчас хрустальная дверь пропала, и их обступила тьма лесной чащи.
— Теперь пути назад нет, — тихо сказала Мэримэ. Ее голос из грубого и развязного внезапно стал нежным и мелодичным. — Что же, мой рыцарь, идем в мой мир, ты покажешь мне чего стоишь!
Они шли уже около часа куда-то, куда не было дороги: деревья расступались перед ними, открывая проход и затем вновь смыкались за их спиной.
— Где мы? — спросил наконец Павел.
— В моем мире.
— А поконкретнее?
— Ты слышал про параллельные миры?
— Слышал.
— Так вот мы в одном из них.
— А как это может быть?
— А как может быть, что ты есть? — засмеялась Миримэ, которая становилась все прекраснее. — Ты знаком с философией людей, хоть немного?
— Людей? А ты разве не человек? — широко раскрыл глаза мужчина.
— Об этом потом, прояви терпение, — улыбнулась девушка. — Ну так знаком или нет?
— Почти нет.
— Плохо! Так вот еще в семнадцатом веке Джон Локк писал, что из образов (идей), возникающих у вас при восприятии вами окружающего мира, некоторые сходны с внешними источниками, которые порождают в нас эти восприятия (например, протяженность, фигура, движение), а некоторые могут принципиально отличаться от тех внешних источников, не имея с ними ничего общего (например, запах, вкус, цвет и т.п.). Эту идею до степени предельной идеализации довел английский философ восемнадцатого века Джордж Беркли, епископ между прочим. Так вот он утверждал, что только дух существует на самом деле, весь же материальный мир является одним обманом наших чувств; непроизвольность этого обмана коренится в первоначальных представлениях, возбуждённых душой всех душ – самим Богом. В этом же веке находящийся под влиянием идей Локка и Беркли, шотландский философ Дэвид Юм поставил перед собой задачу, ответить на вопрос, каков же источник наших ощущений? При этом он приходит к выводу, что мы закованы в черте нашего восприятия и никогда не узнаем, что за ней. Значит, вопрос о том, каков источник ощущения – принципиально неразрешимый вопрос. Всё может быть, но мы никогда не сможем это проверить. Никаких доказательств существования мира не существует. Нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
— Все это так путано… — покачал головой Павел. — Так к чему ты клонишь?
— К тому, что я реальнее всего, что было до этого в твоей жизни, если ты, конечно, вообще хоть что-то можешь понять… Туповатый мне достался кавалер!
Миримэ засмеялась и ласково поцеловала мужчину в щеку:
— Я никогда не забуду того, что ты сказал, про то, что «ты это ты»! А в отношении проблем с интеллектом — что же, может за время нашего общения ты и поумнеешь… Ведь ты призван…
— Для чего?
— Записать историю нашего мира для людей.
— А разве у вас некому ее записать?
— Дело в том, что нашего мира уже нет. Это мир смертных существ, более совершенных, чем люди, но не имеющих в отличие от них бессмертия души, которая могла бы воссоединиться с воскрешенным телом.
— А где же мы, если этого мира нет?
— Это сложно сказать, я пробовала тебе это объяснить самыми простыми словами, которые только могут быть, но ты не понял. Он существует в воспоминаниях, в мечтах, у кого-то в кошмарах…
— Погоди, а кто же ты, если не человек?
— Фея, — нежно улыбнулась Миримэ. — Слышал про таких? Обещаю не выбрасывать тебя потом где-нибудь на улице с оторванной рукой или ногой.
Проректор по инновациям
… Чтение Карла Владимировича было самым неприятным образом прервано стуком в дверь. Он недовольно поднял глаза. В дверном проеме, не дожидаясь ответа появился тот, кого профессору меньше всего хотелось бы увидеть — проректор университета по инновациям, инвестициям и эффективности Акакий Павсикахиевич Заподлянский.
Проректор был плюгавый мужичонка лет тридцати пяти, с большими залысинами, мутными глазами, которые прятались под дорогущими модными очками. Пикова звала его уменьшительно-ласкательно «Кака», все же остальные считали, что фамилия наиболее полно отражает всю сущность этого ответственного работника. Все его идеи несли каждый раз большие проблемы для большей или меньшей категории сотрудников университета. Но они позволяли вузу держаться на плаву в море рейтингов и проверок эффективности.
Впрочем, надо сказать, что показатели все эти были мутными. Например, Заподлянский создал в университете институт изучения развития гражданского общества. Через эту структуру проходили криминальные деньги, которые уже «очищенными» возвращались их обладателям в виде миллионных гонораров за прочитанные ими лекции. Благодаря ловкости проректора и состоявшего с ним в команде главного бухгалтера, от этих денег не только университет ничего не получал, но и государство не видело никаких налоговых отчислений. Конечно, многих заслуженных профессоров возмущало, что им платят по двести пятьдесят рублей за час, а Бене Фиксу по миллиону. На это Акакий Павсикахиевич легко находил, что сказать: «Вы разве можете сравнивать его эффективность и вашу! Кому не нравится работать — могут проваливать, мы никого не держим!» Сам-то он, да и главбух, как эффективные работники, получали зарплаты на два порядка выше, чем профессора.
— Чем обязан вашему визиту, господин Заподлянский? — хмуро поинтересовался Карл Владимирович.
— Видите ли, господин Барт, — доверительно наклонился к нему проректор, присаживаясь на стул и без спроса раскуривая сигарету и отпивая прямо из горлышка бутылки приличный глоток коньяка, — меня тут заинтересовала одна вещь…
— Где опохмелиться? — машинально спросил заведующий кафедрой с грустью смотря на заметно уменьшившееся содержимое бутылки, которой теперь до конца рабочего дня явно было мало.
— Нет, конечно, — засмеялся было его гость, но прочитав все в глазах хозяина кабинета поспешно заявил: — Я вам сейчас целую принесу!
Через пять минут он вернулся с бутылкой, правда не «Хеннеси» за тысячу рублей, а самогонки за шестьдесят, но на худой конец можно было и ее пить. Показывая, что то, что он принес, намного лучше, Заподлянский спросив уже разрешения, выпил половину даже этой самогонки (чувствовалось, что ему и ее жалко: ведь ее стоимость составляла примерно пять десятых процента от его дневного заработка), и перешел наконец к делу:
— Видите ли, мне нужна ваша консультация как религиоведа.
— Да ну? — недоверчиво посмотрел на него профессор.
— Именно так! — подтвердил проректор. — Дело в том, что люди, которых я не могу заподозрить в неэффективности или некомпетентности, сказали мне о возможности на много порядков повысить уровень нашего вуза. Но они говорят странные вещи…
— Например?
— О персонифицированных проявлениях высшего разума, с которыми можно вступить в контакт, и если им поклониться, то можно очень многое получить…
— Ну, продажа души дьяволу всегда существовала, — небрежно сказал Карл Владимирович, поспешно залпом допивая коньяк, пока не званный гость не сделал это за него.
— Фи, как это ненаучно! А у вас есть научные объяснения этого феномена?
— У меня нет. Но у ваших новых знакомых, похоже, есть.
— Да, они говорят прямо теми же словами, как в официальных документах Минобрнауки… — успокоенно сказал Заподлянский.
— Ну если так…
— А вот тот … эээ… феномен, который вы назвали; он сопровождался признаками эффективности?
— Бывало, — кивнул головой Барт.
— И эти признаки имели вполне обозримый материальных характер?
— Ну да. Был случай, когда предлагались все царства мира…
— Все так! — взволнованно воскликнул проректор и выбежал из кабинета.
— Куда вы? — насмешливо крикнул вслед ему профессор. — Я же не договорил. Эти силы никогда не платят рубль за того, кто не стоит и копейки!
Но Заподлянский его уже не слышал. Он бежал навстречу новому инвестиционному проекту…
Карл Владимирович грустно усмехнулся и вернулся к чтению.
Великий Пан
Миримэ вела Павла все дальше вглубь лесной чащи. Им стали попадаться обитатели этих мест: фавны и дриады, которые с интересом спрашивали у феи, как это смертный смог попасть в их мир.
— А может это вообще мой жених, ваше-то какое дело? — беззлобно огрызалась она, проходя мимо.
— Жених? — поинтересовался Павел, с интересом посматривая на сатиров с человеческим торсом и козлиными копытами. — Так сразу?
— А чего тянуть? — весело отвечала Мэримэ. — Или ты против?
— Нет, но…
— Вот и не обламывай девушку!
Наконец они подошли к какому-то большому дереву, с которого только что спустился фавн более величественного вида, чем те, которого они видели до этого.
— Мы к нему, — тихо сказала фея.
Павел почувствовал какой-то необъяснимый страх, Миримэ это заметила:
— Не бойся, — сказала она. — Он не злой и не добрый, никакой. Это Пан.
— Великий Пан, — правильнее было бы сказать, — без всяких внешних эмоций ответил ей фавн. — Так ты убежала от меня тогда, чтобы сберечь себя для этого смертного?
— О чем это он? — поинтересовался мужчина.
— Не грузись, — спокойно ответила фея. — Он бегает за всем, что шевелится. Но если не догнал, то не сильно и парится.
— Это так, — согласился Пан. — Что же, Мэримэ, жизнь в мире людей, куда ты решила отправиться исказила твой язык, который теперь более подходил бы к моей внешности.
— А зачем бегает? — продолжал допытываться человек.
— Догадайся с одного раза. Зачем ты бегал за той девчонкой тогда давно на выпускном? — без тени иронии поинтересовался сатир.
— Вот это новости! — вскипела фея. — Надо же чего выясняется! Везде одни козлы.
— Такова мужская природа, — философски сказал Пан. — Но успокойся, он не догнал ее…
— А как же: «умер Великий Пан»? — некстати вспомнил Павел хрестоматийную фразу.
— Так же, — спокойно ответил фавн. — Мы то же ведь ограничены смертью, которую создали Адам и Ева.
— Они создали смерть? — удивился мужчина.
— А кто? Бог зла не создавал. Смерть это зло. Она следствие их греха, поэтому можно говорить о том, что они создали ее…
— Мэримэ говорила, что ваш мир существует лишь в воображении…
— Это ты так понял то, что она сказала.
— Как же вы есть, если вы умерли и не обладаете бессмертной душой?
— Мы же часть материи. А одним из атрибутов материи является её неуничтожимость, которая проявляется в совокупности конкретных законов сохранения устойчивости материи в процессе её изменения, — попробовала объяснить фея.
— Но она же сохраняется в измененном виде, — не успокаивался Павел. — Почему же вы такие, как были раньше?
— Почему такие же? Раньше я ее догнал бы, — спокойно ответил Пан. — И потом, то, как ты нас видишь — это же плод твоего восприятия, не значит, что мы такие на самом деле.
— Зачем мы к нему пришли? — спросил мужчина.
— Ревнуешь? Или боишься, что не сможешь защитить если что? — довольно засмеялась Мэримэ. — Мы не могли миновать встречи с ним. Он даст тебе способность видеть мир, в котором мы сейчас. В его власти ослепить и оглушить людей, лишить разума и заставить сколь угодно долго блуждать в лабиринтах и чащобах собственных иллюзий. По орфической теологии он – Фанес – создатель фантазии («фанетии»), участник хаотической игры миров и пастух звездных хороводов.
— Пошли уже отсюда, — потянул ее за руку Павел.
— Да идите, — спокойно ответил фавн, протягивая мужчине какой-то футляр.
— Что это?
— Очки, — спокойно ответил Пан. — Через них ты сможешь увидеть наш мир. Они круче, чем ЛСД.
И он полез обратно на дерево, где в ветвистой кроне находилась его резиденция.
Миф и реальность
Павел надел очки, и они с Миримэ оказались на горном склоне, откуда с одной стороны просматривалась необъятная равнина, с другой бушующее море.
— Где мы? — спросил он.
— В Атлантиде, — спокойно ответила фея.
— Как так может быть?
— В нашем мире все может быть. Да и в вашем мире: разве так уж просто провести грань между тем, что миф, а что реальность? Возьми историю. Десятки тысяч исторических источников, которые свидетельствуют о гномах, эльфах, великанах, феях — все они объявляются «мифами», так как не укладываются в позитивистскую картину мира, которую может вместить примитивное сознание тех, кто распоряжается у вас сейчас, что правда, а что нет. И в то же время: антихристианин-банкир финансирует экспедиции, которые находят останки нескольких разных существ, складывают кусочки костей и создают легенду о предке человека, переходном этапе от обезьяны. Сочиняют как жил этот человек, даже как он думал — все на основании нескольких кусочков костей. И это называется наукой. Так где грань между мифом и реальностью?
— Почему погибла Атлантида?
— Ты не читал Библию? О сынах Божьих, которые прельстились красотой дочерей человеческих, об исполинах, появившихся вследствие их союзов?
— Я слышал об этом, но думал, что это сказки…
— А не все ли вообще сказки? То, что говорит вам правительство, данные статистики, даже то, что ты сам о себе думаешь? Почему люди так думают, что они исключительны, что то, что непривычно — не может быть в принципе? Ты не считаешь, что для человека начала двадцатого века интернет воспринимался бы как колдовство?
— Вряд ли, тогда ведь верили в торжество и всемогущество человеческого разума.
— Да, поэтому и сейчас многие так легко верят в любую бесовщину, если она наукообразна. Ты не задумывался о том, что машины, взбунтовавшиеся против людей, многих вдохновляли на создание книг и фильмов? Этот образ начинает заботить и авторов научных статей. По мнению одного из них, в ситуации интерфейса, в интерактивных системах человека и машин инициатива решений неотвратимо смещается в пользу искусственного интеллекта. Для человека компьютерные, программные решения выступают как шаманство, непонятное и самим шаманам. Социотехносфера — это сложная, нелинейная система, которая недоступна уму, чувствам, сознанию, интуиции человека, ибо эта система враждебна культуре и биосфере, а потому не может ждать от них милости, действуя сама по себе как судья, диктатор и судьба, истребляя малейшие признаки понимания.
— А если попонятнее?
— Я и забыла с кем разговариваю… Если понятнее: вам проще верить, что искусственно созданные вами игрушки обладают собственным разумом, чем в то, что через них вы позволяете действовать древним духам тьмы, которые мучают и наш мир.
— А как же они могут действовать через машины?
— Также, как и через магические обряды. И там и там соблюдение определенных действий ритуала влечет неизбежно одну и ту же реакцию, об истинных причинах которой, а главное — чем ему за это придется платить колдун зачастую знает больше ученого…
— Если эти древние духи так могущественны, то почему они не могут действовать непосредственно?
— Ты забыл, что Христос, Своим сошествием во ад и воскресением связал их владыку? Они должны получить ваше согласие для того, чтобы в полной мере мучить вас.
— Мэримэ, — Павел замялся, — нескромный вопрос: а ты, Пан — вы тоже духи тьмы?
— Нет, мы же существа, облеченные в плоть.
— Но вы же умерли, тогда кто вы сейчас?
— Фантазия, которая не умирает, и которая для тебя сейчас и есть твоя настоящая жизнь.
— Где же грань между тем, что реально, а что нет?
— Реально то, во что ты искренне веришь всем сердцем…
Мэримэ вытерла набежавшую почему-то слезу и сказала:
— Пойдем, посмотрим эти места.
О религии в СССР
Карла Владимировича опять оторвали от чтения, на этот раз менее неприятным образом. Пришел его старинный приятель — Иван Николаевич Петров, с которым они вместе работали в свое время на кафедре научного атеизма. Оба они были в своем роде вольнодумцами, высмеивали топорный атеизм режима уже и в то время, что каким-то непостижимым образом сходило им с рук… А уж спустя годы, когда все стало можно говорить совершенно свободно, они при встречах отрывались по полной…
— Иван Николаевич, дорогой, как рад тебя видеть! — искренне воскликнул Барт, поднялся из-за стола и обнял друга. — Единственное — не могу ничем тебя угостить, нет ничего кроме этой заподлянской самогонки…
— Почему заподлянской? — весело спросил Петров.
— Потому что ее принес Заподлянский, — весело рассмеялся профессор.
— Ну что же делать. Помнишь историю с кантом?
Оба друга захохотали. Они вспомнили как на заседании кафедры научного атеизма доцент Требушинский с серьезным видом рассказывал:
— Эта, с позволения сказать религиозная группа, периодически распевала, так называемые «канты», в которых проповедовался пессимизм, подрывающий веру советского человека в строительство светлого коммунистического будущего. Так в них содержатся такие упадочнические положения:
«Житейское море играет волнами,
В нем радость и горе всегда перед нами.
Никто не ручится, никто не узнает,
Что может случиться, что завтра с ним станет.
Сегодня ты весел и жизнью доволен,
Раздолья круг тесен, а завтра ты — болен.
Богат ты сегодня, пируешь роскошно,
Но волю Господню узнать невозможно.
И, может быть, завтра, больной и с сумою
Пойдешь ты скитаться с горючей слезою».
Подобная, с позволения сказать, «поэзия», разрушительно влияет особенно на неокрепшие умы, духовно скудные, не имеющие подлинного классового сознания, твердости коммунистических убеждений.
Оба друга тогда очень потешались над серьезностью Требушинского, который рассказывал также со ссылкой на уполномоченного, о том, как духовенству противно было слушать проповедь архиепископа, заявившего, что диалектический материализм является ложным учением. «Священнослужители просто плевались: до того неприятна была им эта клевета на диалектический материализм из уст официального представителя церковной иерархии», — вещал доцент.
— А к чему ты про кант вспомнил? — спросил Барт.
— Ну как же: во ты пировал роскошно, а теперь все выпито, и если бы не я — скитаться тебе с сумою с горючей слезою. Но я принес тебе надежду! — со смехом сказал Петров, доставая из портфеля бутылку водки «Надежда».
— Это хорошо! — одобрительно сказал Карл Владимирович. — А у меня на этот случай была припрятана банка соленых огурцов.
Трехлитровая банка была извлечена, друзья выпили по граненому стограммовому стопарику, запили едким рассолом и с аппетитом сгрызли по ароматному хрустящему огурцу. Теперь ничто не мешало им погрузиться в воспоминания.
— А помнишь, как Требушинский вещал тогда про гражданские обряды? — ностальгически спросил Карл Владимирович.
— Ну еще бы. Полная десекуляризация по-советски.
Перед глазами друзей возник полный лысый доцент в мятом пиджаке, с отечным лицом, сильным запахом перегара изо рта, который не мешал ему уверенно вещать с трибуны:
— И не только надо отнимать у церкви народные обряды, но и создавать свои. Многие праздники входят в жизнь. В Петрове, Мухославске и Гадюкине стало традицией проводить праздник вручения первого паспорта. На петровском меланжевом комбинате родился обычай посвящения в рабочие. А на гадюкинском «Электроконтакте» проводят «День первой получки». Во всех райкомах и горкомах ВЛКСМ области проходят праздники вручения комсомольского билета. Обычаем стало торжество после окончания школы, вуза. Если обряд не эстетичен, не своеобразен, то он не будет жить, вся его сила пропадает. Дело драматургов, режиссеров, писателей создать сценарии обрядов. Ведь обряд в известном роде – массовое театральное действие. И кому, как не им, написать его? Написать такой, чтобы он был красивее церковного, соответствовал духу времени». Но главное – надо в любой праздник, имеющийся или создаваемый, вложить идею; идею нашу, коммунистическую, революционную, и приложить максимум творческой инициативы, изобретательности, выдумки, чтобы идейное содержание и эмоциональная форма дополняли друг друга, удовлетворяли советских людей и воспитывали их.
— А помнишь, как потом, когда кафедр научного атеизма не стало, он примазался к духовной академии и учил как по научному нужно писать богословские диссертации? — просто захлебываясь от хохота спросил Петров.
— Ну да, — кивнул Барт. И передразнивая Требушинского, загнусавил: — Подлинную научность диссертационному исследованию придает его изначальная методологическая опора на источники, являющиеся непререкаемым духовным авторитетом. Без этого никакие новые, с позволения сказать «открытия», не будут иметь никакого веса. Если в философских диссертациях, основываясь на базисе классового сознания, диалектическом и историческом материализме, в начале работы мы всегда рассматривали труды Карла Маркса и Фридриха Энгельса, затем Владимира Ильича Ленина, затем основополагающие документы Коммунистической партии Советского Союза, материалы последних пленумов, то в богословских диссертациях необходимо начинать с Библии, затем с цитат Святых Отцов, затем с постановлений Соборов, обращая особое внимание на постановления последних из них…
— Самое главное, что методологически он прав, но по факту и атеистические и богословские диссертации получались такими, что весь смысл из них вымаран, — кивнул Петров.
Друзья выпили еще по стопарику.
— А помнишь про то, как в одном храме к Пасхе покрасили иконостас в красный цвет, а глупые прихожане и не менее глупые советские работники подумали, что это к Первомаю и что из этого вышло?
… Друзьям всегда было много чего вспомнить. Хватило бы и не на одну бутылку… Но Карл Владимирович уже тяжело себя чувствовал. Иван Николаевич пошел провожать его домой, а по дороге друзья все обсуждали проблемы современной десекуляризации в контексте истории двадцатого века, в частности некоторых особенностей реализации коммунистического глобализационного проекта на территории Советского Союза.
Разговор в дороге
Дорога от университета была не близкой, поэтому о чем только не вспомнили два друга!
— А помнишь отпевание Требушинского? — спросил вдруг Барт.
— Не вспоминай, — скривился Петров.
Доцент из последователя научного атеизма в последние годы своей жизни заделался сильно православным, но крест не носил, о чем, правда, мало кто знал. И вот, когда он умер, почему-то получилось так, что отпевать его привезли только на пятый день, видимо, ждали кого-то на похороны. Труп сильно разложился, но в морге его чем-то накачали, отчего он стал еще более мягким, но запаха не было. И вот в храме один из друзей покойного, тоже с такой же убежденностью говоривший о православии, как раньше об атеизме, вспомнил, что крестика на умершем нет.
— Положите ему на грудь, — сказал священник.
— Нет, надо же как следует…
Прирожденный пропагандист приподнял ставшую совсем мягкой голову, лежащую на подушке, как вдруг что-то хрустнуло… Карл Владимирович предусмотрительно спрятался за колонной, поэтому он пострадал меньше всех от брызгов, полетевших во все стороны. А вот инициатор надевания креста потом месяц лечился в психиатрической клинике, да и многим другим мало не показалось…
— Отпели ли его тогда? — спросил Петров.
— Да, у священника нервы были хорошие. Но «поскору».
— Чего только не бывает в жизни! — вздохнул Иван Николаевич.
— Это да. Ты вот мне скажи: если у Бога нет времени, то ведь Второе Пришествие уже произошло?
— Сложно сказать. Для нас-то оно не произошло. А как богатому в притче о Лазаре было сказано ни от нас туда не переходят, ни оттуда к нам.
— То есть, есть параллельный мир, в котором Воскресение мертвых уже произошло, и мы там с преображенными телами?
— Э, куда тебя понесло! Для нас его нет.
— Почему?
— Потому что для нас еще ничего определено, где мы будем и с какими телами, возможно, с такими, как у Требушинского…
Барт поежился:
— Пожалуй, ты прав. То, что Богу известно то, что с нами будет, и то, что у Него уже совершается в параллельном мире наше будущее для нас не есть детерминизм; свобода выбора определяет наше бытие…
— Вот это уже более разумные слова. Помнишь как долго мы шли к тому, чтобы понять, что такое чудо?
— Нам тогда Лосев здорово помог, — улыбнулся профессор и на память продекламировал длинную цитату: — «если взять христианскую мифологию, то творение мира есть величайшее чудо, искупление – величайшее чудо, рождение, жизнь и смерть человека – сплошное чудо. Спрашивается: что же такое является тогда чудом, если не-чуда вообще никакого нет, если вся мировая и человеческая жизнь, со всеми ее мелочами и подробностями, есть сплошное чудо? … Не нарушение законов природы есть чудо, а, наоборот, установление и оправдание, их осмысление. С точки зрения мифического сознания чудо-то и есть установление и проявление подлинных, воистину нерушимых законов природы».
— А помнишь, как он хорошо написал о материи? — оживился и Петров и также по памяти процитировал «Диалектику мифа»: «Если материя вещи есть реальность вещи и больше ничего, то материалисты – Платон, Аристотель и Плотин, ибо они признавали реальность космоса и даже давали его великолепную диалектику; материалисты – все Отцы Церкви, ибо они признавали реальность Бога, реальность творения мира, реальность творения и грехопадения человека, реальность Христа и всей евангельской истории, реальность гибели и спасения людей».
— Чему нас научили в нашем атеистическом прошлом — это заучиванию цитат, — усмехнулся Карл Владимирович. — Даже в таком состоянии, они не вылетают у нас из головы… Но вот мы и пришли. Зайдем ко мне? У меня есть бутылка бренди.
Друзья поднялись в однокомнатную холостяцкую квартиру профессора, долго еще говорили о чем-то. На другой день Барт с трудом встал и решил, что на работу он, пожалуй, не пойдет. Увидев на столе полстакана недопитого бренди, он залпом их опрокинул, после чего жизнь перестала казаться такой уж безотрадной. «Пожалуй, можно и сходить в университет», — подумал он. Купив по дороге бутылку водки и какой-то салат в одноразовой упаковке, Карл Владимирович во всеоружии пришел в свой кабинет. Выпив стопку водки и съев салат, он почувствовал, что готов продолжить чтение рукописи, которая занимала его все больше…
По дороге к титанам
Мэримэ долго вела Павла по каким-то пустынным скалистым местам, наконец, перед ними открылся вид на равнину, в которой стоял прекрасный город.
— Здесь живут титаны, — сказала фея.
— А кто они такие? Я много читал разного… В древнегреческой мифологии — это одни существа, в Библии исполины — это что-то иное…
— Не нужно буквально понимать поэтические источники, — улыбнулась Мэримэ. — Мне всегда казалось забавным, когда некоторые буквалисты говорили, что в начале книги Бытия дана исчерпывающая картина творения мира, потому что Моисей видел ее своими глазами. Пусть видел; но ведь другой увидел бы это же самое совершенно иначе! Вот скажи мне, какими ты видишь мои глаза?
— Как два бездонных океана, в которых собрана вся красота мира! — не раздумывая ни секунды сказал мужчина.
— Верю, — довольно улыбнулась фея. — А вот твоя бывшая жена наверняка сказала бы, что видит подслеповатые золотушные глаза, совершенно ничего не выражающие… И это только один аспект проблемы. Другой в том, как выразить то, что ты увидел. Не все могут облечь свои мысли в слова, не все обладают для этого необходимым понятийным аппаратом. Даже если человек пророк и видит больше, чем могут видеть остальные — собственный-то разум у него остается прежним, и он может изложить то, что видит только сквозь его призму…
— Тебе бы на кафедре философии преподавать, — улыбнулся Павел.
— Это, наверное, было бы неплохо, мне нравится говорить о таких вещах, — засмеялась фея. — Некоторые из наших живут в вашем мире, даже успешно сходят за людей обычно…
— Как такое может быть, если ваш мир — мир фантазии, и вас всех уже нет?
— Вот это мило! А в кого же ты влюбился? — обиженно спросила Мэримэ. — Нет нас, видите ли!
— Ты поняла, что я не об этом. А все-таки?
— Дело в том, что вымерли не все. Кто-то еще живет, много тех, кто вступил в смешанные браки с людьми. Особенно среди гоблинов, гномов таких полно, — уже серьезно сказала фея.
— А бывает, что кто-то из вашего мира по эту его сторону становится частью нашего?
— Ты читал сказку Андерсена «Русалочка»?
— Да, но смутно помню.
— Ей не хотелось через триста лет превратиться в морскую пену, она желала иметь бессмертную душу, как люди. Бабушка ей интересно сказала, что нужно для того, чтобы этого достичь: «пусть только кто-нибудь из людей полюбит тебя так, что ты станешь ему дороже отца и матери, пусть отдастся тебе всем своим сердцем и всеми помыслами и велит священнику соединить ваши руки в знак вечной верности друг другу; тогда частица его души сообщится тебе, и ты будешь участвовать в вечном блаженстве человека. Он даст тебе душу и сохранит при себе свою. Но этому не бывать никогда! Ведь то, что у нас здесь считается красивым, — твой рыбий хвост, люди находят безобразным: они мало смыслят в красоте; по их мнению, чтобы быть красивым, надо непременно иметь две неуклюжие подпорки — ноги, как они их называют».
— Там вроде грустно все кончилось?
— Грустно, потому что для достижения своей мечты она обратилась к ведьме. А тот, кто обращается к силам тьмы не получает никогда ничего доброго. Тот, кого она любила женился на другой. Но русалочка не убила его для того, чтобы спасти свою жизнь и стать прежней, она предпочла этому смерть и превращение в морскую пену.
— Грустно…
— Почему? Она не умерла, а стала одной из дочерей воздуха.
— Это кто такие?
— То же один из видов смертных существ. Как они сказали русалочке: «У русалки нет бессмертной души, и она не может приобрести ее иначе как благодаря любви к ней человека. Ее вечное существование зависит от чужой воли. У дочерей воздуха тоже нет бессмертной души, но они сами могут приобрести ее себе добрыми делами. Мы прилетаем в жаркие страны, где люди гибнут от знойного, зачумленного воздуха, и навеваем прохладу. Мы распространяем в воздухе благоухание цветов и приносим с собой людям исцеление и отраду. По прошествии же трехсот лет, во время которых мы творим посильное добро, мы получаем в награду бессмертную душу и можем принять участие в вечном блаженстве человека. Ты, бедная русалочка, всем сердцем стремилась к тому же, что и мы, ты любила и страдала, подымись же вместе с нами в заоблачный мир; теперь ты сама можешь обрести бессмертную душу!»
— Андресен похоже неплохо разбирался в вашем мире?
— В каком таком нашем? — лукаво улыбнулась Мэримэ. — Он теперь и твой. Кстати, неплохо бы тебе перед встречей с титанами пройти некоторый инструктаж. Давай зайдем к одному ученому коту, вот его жилище неподалеку.
— Коту?!
— Ну да. Титаны его не удивляют, а говорящие коты, видите ли, удивляют! Идем уже!
Кот Карл
Через некоторое время они подошли к огромному раскидистому дереву, обмотанному золотой цепью, по которой что-то мурлыкая ходил белый кот, который, судя по всему, когда-то был черным.
— Ты с ним повежливей, — тихо ткнула в бок Павла Мэримэ. — Не вздумай назвать его на «ты»!
— Что он круче даже Пана?
— В своем представлении да.
— А что мне до его представления?
— Ты должен получить от него ответ на вопрос, куда тебе дальше идти. Если ты его обидишь, он не скажет.
— Понятно… И как к нему обращаться?
— Господин Карл. Можно мессир или сэр.
— Почему Карл?
— Зовут его так! Тише ты, он нас сейчас услышит!
Кот не спеша спустился с дерева, вытащил из под корня бутылку с какой-то жидкостью, залпом отпил половину и мутным взглядом посмотрел на тех, кто к нему пришел:
— Что вам нужно, молодые люди?
— Мессир, — сказала Мэримэ, — вот этому молодому человеку нужны ответы на вопросы о смысле бытия. Мы были у Пана, сейчас хотим встретиться с кем-то из титанов, но перед этим решили посоветоваться с вами — правильно ли мы избрали путь…
— Сразу скажу, что нет, — категорично сказал кот. — Пана можно было увидеть, а вот к титанам идти не стоит…
— А почему главного фавна зовут Пан? — некстати спросил Павел, и фея наступила ему на ногу.
— Потому что это как в Польше: пан тот — у кого больше, — пьяно усмехнулся кот, но увидев осуждающий взгляд Мэримэ стал оправдываться: — А что? Это аллегория, и с определенной точки зрения не лишенная определенного смысла. Неизбывная мужская сила это то, что отличает Великого Пана…
— Мессир, мы не за этим пришли, простите моего друга за глупый вопрос, — сказала фея.
— А почему к вам нужно обращаться мессир? — опять некстати спросил мужчина и вскрикнул: на этот раз спутница наступила ему на ногу уже не символически.
— Потому что я профессор, — важно сказал кот. — И то, что вы видите меня котом — это всего лишь особенность вашего восприятия окружающего мира. На самом деле, я вполне обычный человек…
И тут же допил оставшуюся половину жидкости из бутылки.
— Сэр, а вы профессор по каким наукам? — не отставал Павел.
— Я специалист по религии и мифологии, — медленно проговорил Карл.
И на какую-то секунду задавшему вопрос мужчине показалось, что перед ним и правда человек… А кот поймал его взгляд и с усмешкой сказал:
— Да, мы видим только то, что хотим видеть, или только то, что можем видеть, короче все непросто…
— А почему мне не нужно идти к титанам?
— Наконец-то разумный вопрос! — одобрила Мэримэ.
— Почему? — кот задумался, слазил под корневую систему дерева, вытащил оттуда еще бутылку, отпил половину и заявил:
— Потому что ты не сможешь вместить того, что они тебе скажут.
— Я об этом думала, — быстро сказала фея. — Извини, Паша, но ты слегка туповатый…
— Заметьте, я сказал это более пристойным и не оскорбительным образом, — резюмировал Карл.
— Куда же мне его отвести? — поинтересовалась Мэримэ.
— К Пифии.
— Но это же в десяти тысячах километров отсюда, — вздохнула фея. — Как мы туда доберемся?
— Ты, похоже, заразилась тупостью от твоего нового друга, — вздохнул кот. — Вот к чему приводит неразборчивость в выборе партнеров!
— Я бы вас попросил! — вступился за девушку Павел. — И вообще я ее люблю!
Кот посмотрел на него теперь с интересом:
— Вам положительно нужно к Пифии. Видите вот ту оправу из под картины, в которой ничего нет на той ветке?
— Ну, — неуверенно сказал Павел.
— Пройдите через нее, и вы окажетесь у Пифии.
— Это шутка? — неуверенно спросил мужчина.
— Нет, конечно, это портал. Бежим скорее, пока он не передумал, — шикнула на него Мэримэ, а Карлу сказала: — Большое спасибо, мессир!
Через миг они были уже совсем в других местах. Фея с интересом посмотрела своему спутнику в глаза и сказала:
— Любишь значит?
— Да, — кивнул тот.
— Если ты не шутишь, то тогда действительно он отправил нас туда, куда нужно.
У Пифии
— Кто такая Пифия? — спросил Павел.
— Сейчас увидишь.
Они подошли к большому белоснежному храму.
— Что это такое?
— Здесь находится Дельфийский оракул, — почтительно сказала фея.
— А это что за обкуренная девка идет к нам навстречу в таком странном красном прикиде? — невинно поинтересовался Павел и закричал: Мэримэ топнула ему по ноге
— Это Пифия, — тихо сказала она.
— Кто пришел! — усмехнулась Пифия. — А у меня сегодня как раз гостьи!
Увидев сидевших за столом в беседке возле храма женщин с пряжей в руках, на вид вполне обычных, разве что белые одежды их стали старомодными еще несколько тысяч лет назад, фея стал белой как мел.
— Что с тобой? — испугался мужчина.
— Это Мойры, — со страхом сказала Мэримэ. — Так вот почему кот нас так быстро сюда послал: он хотел, чтобы мы их застали!
— Не то чтобы хотел, — это просто предначертано, — пожала плечами Пифия. — Но молодой человек, похоже, не знает кто такие мои гостьи. Давайте я вам их представлю.
Они подошли ближе к столу.
— Этот смертный юноша не знает вас, — извиняюще улыбнулась Пифия.
— Было бы удивительно, если знал, — бесстрастно ответила одна из женщин. — Представь ему нас. О нем самом мы все знаем…
— Итак, перед тобой три сестры. Та, что говорила с тобой сейчас Клото. Нить, которую она прядет — нить твоей жизни с самого рождения. Та, что рядом с ней — Лахеса. Ее нить определяет твою судьбу. И самая грозная из них — Атропа. Она перережет эту нить, когда придет твой час… Ты хотел задать вопросы мне, но они знают больше меня. Спрашивай их!
— А что я должен спрашивать? — поинтересовался Павел и вскрикнул: так сильно наступила ему фея на ногу.
— Он прикольный парнишка, — улыбнулась Пифия. — Жаль его…
— Почему же жаль? — сказала Лахеса. — Он сам выбирает какую нить мне ткать.
— Более того: ему будет дан шанс выбирать перерезать ли мне его нить, но не так, как делают это безумцы, желающие самостоятельно прервать свою жизнь, а так как это делают те, кто осознают, что есть вещи дороже жизни и страшнее смерти, — добавила Атропа.
Пифия с интересом посмотрела на Павла, затем на Мэримэ, после чего сказала ей:
— А это ведь все из-за тебя!
— Что из-за меня? — испуганно спросила та.
— Из-за тебя он ушел из под власти Мойр. Это редко кому из смертных удается. Но он правда тебя любит… И вот еще: Мойры тебя не видят, а я… Что это? — Пифия покачнулась. — Клото, неужели у тебя в прялке появляется и ее нить? Но почему она такая прозрачная?
— Она может стать человеком. Это зависит от этого мужчины, — ответила Мойра. — Больше я пока ничего не вижу.
— Мы слишком много вам рассказали, идите отсюда, — сказала Пифия. — Но помните, что шанс, который вам дан мало кому дается.
Бесстрастная как и ее сестры Лахеса с тенью интереса посмотрела на Павла:
— Скажи мне, неужели жизнь этой девушки и правда может стать для тебя дороже собственной?
— Это вопрос на который легко ответить утвердительно, а потом не справиться с ответственностью груза этих слов. Ведь даже апостол Петр сказал, что готов умереть за Христа, а потом трижды отрекся от Него за одну ночь. Я скажу осторожнее: она того стоит! — одновременно осторожно и уверенно сказал Павел.
— Надо же! Повезло тебе! — покачала головой Пифия, глядя на фею. — Еще и умный!
Когда они отошли от храма, Мэримэ схватила своего спутника за руку и быстро заглянула ему в глаза:
— Это правда то, что ты сказал?
— Да, — тихо ответил тот.
Фея быстро поцеловала его в губы, и впервые в жизни заплакала.
— Долго и счастливо — это не про нас, — сквозь слезы пробормотала она. — Видимо, нам придется через это пройти…
… Карла Владимировича оторвал от чтения стук в дверь.
— Войдите, — сказал заведующий кафедрой.
В кабинет заглянул его коллега, заведовавший в университете одной из технических кафедр:
— Есть время?
— Конечно, Александр Иванович, заходите.
Для разговора с ним водка не требовалась: обоих профессоров всегда так захватывало то, о чем они говорят, что могло не меньше часа пройти, прежде чем они вспоминали о времени. Разговор интересным образом продолжался с того места, на котором прерывался в прошлый раз, так что посторонний, окажись он рядом, не сразу бы и понял о чем идет речь. Собеседники не ставили целью переубедить в чем-то один другого, они обменивались точками зрения, поэтому со стороны их диалог мог создать впечатление некоторой обрывочности.
— Меня всегда удивляет, — начал Александр Иванович, — насколько легко люди, закончившие школу западного образца (советскую или российскую), могут отказаться от очевидных вещей, о которых они узнали в этой школе. Я физик, более того, я технарь. Это значит, что я не просто физик, а практикующий физик. Технари мыслят более рационально, прагматично и материалистично, чем физики, тяготеющие к абстрактным моделям. Поэтому когда мне говорят о чудесах, на которых стоит Церковь Христа, меня это не воодушевляет. В Христа я верю независимо от того, какими чудесами подкрепляет Церковь эту веру. Как физик, я убежден, что у каждого чуда есть своя механика. И когда на Гроб Господень сходит священный огонь, я вижу в этом не более чем химический процесс. При этом я остаюсь христианином, веря в то, что этот химический процесс инициирован Богом.
— Но вы же тоже отказались от многих очевидных для ученика советской школы воззрений; — возразил Барт, вообще, учитывая ваши научные поиски в сфере теории информации, думаю, что в СССР я был бы более понятен, чем вы. В отношении чудес: почему, например, вы верите в постоянно расширяющуюся вселенную и не верите в умножающиеся хлеба (при насыщении пяти тысяч человек пятью хлебами)? Наверное, у каждого чуда есть своя «механика», но вы правы, что смысл не в ее поиске, хотя если вам понятно больше, чем другим, то само по себе это хорошо. Но не нужно думать, что человеку может быть понятно все.
— А я не понимаю, почему христиане не хотят привести свой догмат в соответствии с накопленными фактическими знаниями?
— Вы же сами пишете в своих работах о том, как относительны наши знания. А догматы очерчивают то, что никакими знаниями и научными теориями нельзя ни доказать ни опровергнуть. Как можно доказывать или опровергать догмат Святой Троицы, если Бог в существе Своем непостижим? Как можно отвергать возможность приснодевства Пресвятой Богородицы, если речь идет о новом создании Человека, еще более чудесном, чем создание Адама? Догматическое учение Церкви формировалось в больших спорах и поисках, оно чем-то схоже с математикой. Почему, например, мы верим, что «дважды два — четыре»?
— Все равно мне кажется, что когда теология начинает отстаивать библейские частности, это проигрышная позиция.
— Согласен, но еще более проигрышная, когда она бежит подстраиваться под новомодные научные теории, над которыми будут смеяться через тысячу лет. История дает множество примеров, во что может выродиться христианство, гонящееся за модой и мудрецами «века сего». И еще: догматика — это совсем не библейские частности.
— Давайте вернемся еще к природе идей, о которой мы говорили в прошлый раз, — сказал Александр Иванович. Я считаю, что человек не создает идеи, он их воспринимает и воплощает в реальность. Наука пока еще на эту тему мало сто может сказать, так как природу идей, законы формирования и реализации идей наука практически не изучает. Философы любят порассуждать на эту тему, но философия – это все-таки не совсем наука, у нее свой метод. Об этом рассуждал Юнг. Современные нейрофизиологи (Экклз, Бехтерева) высказывают свои предположения по этому вопросу. Казначеев, Горяев пытаются разрабатывать этот вопрос с позиций физики. Я пытался вытащить эту проблему на научную основу. Вывод примерно один: человеческое «я» не ограничено мозгом и является некоей подсистемой единой энергоинформационной (полевой, голографической) системы, не ограниченной в пространстве. Именно в этой системе рождаются идеи. Правда, они не столько рождаются, сколько воспринимаются нами. Нечто большее пока сказать трудно.
— Приведу такой пример: человек хочет построить дом, — задумчиво ответил Барт. — Он ведь берет кирпич, цемент, песок, дерево и стекло вне своего тела. Но чтобы их все собрать в один дом, нужна творческая деятельность человека. Душа не ограничена мозгом, она пронизывает все тело человека, она ограничена в пространстве. Человек может воспринимать чужие идеи, но может создавать и свои, создавать то, чего никогда не было. Идеи – это не персонифицированные существа, они возникают в результате деятельности разумных личностей, которые могут быть носителями или творцами нескольких идей. Впрочем, здесь у нас, наверное, вопрос в терминологии, мы порой одно и то же называем по-разному. Вообще, чувствуется ваше увлечение язычеством…
— Я не знаю, кого имели в виду древние евреи, когда говорили про язычников. Но это явно были не северные племена моих предков. Я не знаю, каким было русское язычество до прихода к нам христианства, а историкам я не верю. Сегодня я могу лишь наблюдать остатки язычества в моем народе (я имею в виду, прежде всего, деревенский уклад, а не повернутый на эклектической магии сумасшедший город).
— Таким образом, защищая язычество, вы фактически защищаете лишь мифологему, созданную вашим сознанием, не зная досконально сути явления. А для ученого это неправильно, — улыбнулся Карл Владимирович.
— Вы знаете, в деревне живут (пока еще) простые люди, которые в наших с вами беседах вряд ли поймут хотя бы пару слов. Но древняя мудрость и чистота этого христиано-языческого уклада (все христиане, но уклад и культура языческие) у меня не вызывает никаких ассоциаций с тем, что это мир гибели, продавший душу дьяволу, точнее падшим духам. Причем, чем дальше от города, тем больше остатков язычества и тем чище нравы и ближе, как мне кажется, к исконному совершенству, которым когда-то Бог наделил первозданный мир. Поэтому, называя себя христианином, я не питаю отвращения к остаткам русского язычества.
— На мой взгляд, обобщения здесь невозможны. Есть места «дальше от города», где люди видят в природе храм Божий и имеют чистые нравы, а есть (и в России их большинство), где почти все либо спиваются, попутно совершают самые разные грехи, либо бегут из этих мест поближе к «цивилизации». Что считать «языческими» культурой и укладом? Если поклонение духам тьмы, святочные гадания, магические действия «накануне Ивана Купалы» и ассоциирование всего этого с христианством – то это грех. Если бережное отношение к природе – то это освящение христианством того хорошего, что было в язычестве.
— Но ведь осквернение храма природы сделали вовсе не язычники!
— Это начали Адам и Ева и продолжают делать почти все люди, живущие на земле.
— То есть вы согласны, что болезнь этого тела природы исходит не от нее самой, а от человека?
— Конечно, христианство ведь и учит, что процесс разрушения природы был запущен грехопадением Адама и Евы и увеличивается по мере увеличения общего количества человеческих грехов. У людей помимо личностного есть и общее – иначе не могли бы все согрешить во Адаме и все (кто деятельно захочет) быть спасены во Христе.
— Если я правильно понял наш прошлый разговор, вы считаете, что земные экосистемы управляются падшими ангелами. Если это точка зрения христианства, то я с этим не согласен.
— Вы неправильно меня поняли. Земные экосистемы управляются Ангелами, а падшие ангелы по попущению Божию могут захватить власть над той или иной местностью из-за грехов людей, и это становится гибельное место (типа Бермудского треугольника).
— Я считаю, что не в лесу живет демонический дух, а в человеческой душе. А леший тут не причем. Леший – это душа леса, призванная, управлять лесом так же, как моя душа управляет моим телом. Демонизировать лешего, значит оправдывать свое беззаконие по отношению к лесу.
— В Евангелии есть рассказ о гадаринском бесноватом. Когда Христос изгнал из него злых духов, они попросили направить их в свиней, после чего целое стадо бросилось в море. Демоны не могут жить в душе, они могут на нее воздействовать. А в теле они могут жить, если попустит Бог. И в лесу они могут жить, устанавливая в нем свои законы. А то, что люди также могут быть источниками зла, я этого и не отрицаю.
— А как вы относитесь к той точке зрения, что человек – это биоробот, управляемый человеческой душой, природа которой такая же, как и у ангелов. Наше тело – это неживая кукла. И только присутствие души делает ее живой?
— Тело – равноценная часть человека, трагизм смерти в разделении души и тела. Бог во Христе соединился не только с душой человеческой, но и с телом. Воскресение мертвых будет с телами. Природа души не такая, как у ангелов – они совершенные существа, а душа – это часть человека.
— И давайте напоследок вернемся к теме смерти. Как мне представляется, смерть как таковая не является злом. Когда мы говорим о победе Христа над смертью, у меня часто возникает ощущение подмены понятий. Христос победил смерть не потому, что показал, каким образом человеческое тело можно сделать бессмертным, а потому что показал, что смерти нет, что за пределами телесной жизни начинается жизнь вечная. Христос показал напуганным смертью людям путь в эту вечную жизнь.
— Категорически не согласен с вами! Смерть и есть зло, разрушение целостного, разделение души и тела. До Христа все люди, даже праведники шли в ад (посмотрите античные мифы, египетскую книгу мертвых, даже Ветхий Завет – сколько безнадежности в них!) Христос Своей смертью разрушил силу смерти, Он не показал, что смерти нет, а отнял у нее силу, вечная жизнь за пределами смерти стала возможна лишь после Христа.
Если бы Александру Ивановичу не было нужно идти на пару, то они говорили бы еще долго…
Когда дверь кабинета закрылась, Барт вернулся к чтению.
В замке масок
Внезапно Мэримэ и Павел оказались в густом лесу.
— Как тут быстро все меняется! — сказал мужчина.
— Это и везде так, просто ты не обращал внимания.
— Где мы сейчас?
— Сложно сказать. Здесь начинается какая-то большая игра, в которой мы пешки, но имеющие свободную волю. От нашего выбора будет зависеть выйдем ли мы в ферзи и уйдем потом с доски, или же попробуем отсидеться на своей клетке…
— По-моему здесь невозможно отсидеться!
— Да, но попробовать можно, — засмеялась фея.
Только она это сказала, как их окружили пять конников в железных масках, закрывающих лицо.
— Герцог приказал доставить вас во дворец, — властно заявил главный из них.
— Очень отлично получилось отсидеться, — шепнул Павел Мэримэ. — Что будем делать?
— Подчинимся, — также тихо сказала она.
Их привезли в мрачный замок, находившийся в самой чаще леса. Это строение было не лишено своего мрачного великолепия, но во всем здесь чувствовалось какое-то дыхание жути.
— Вы приглашены на бал, — сказал начальников конников. — Следуйте за мной.
Он проводил их в залу, где уже были несколько десятков мужчин и женщин, все в одинаковых железных масках, мужчины в одинаковых камзолах, женщины в одинаковых платьях. Лишь один отличался тем, что его маска была из золота.
— Я герцог, — сказал человек в золотой маске. — Рад видеть вас на моем балу.
— А как вас зовут? — спросил Павел.
— Зовут? — усмехнулся герцог. — А для чего же мне маска? Нас никого здесь никак не зовут; полная анонимность и полная возможность делать то, что заблагорассудится, не боясь быть узнанным.
— Но вас же узнают по вашей маске?
— В темноте она не отличается от других, — засмеялся хозяин замка. — А при свете — да: ведь должны же узнавать того, кому нужно повиноваться.
— Ваше приглашение было очень однозначным, оно застало нас врасплох, — тщательно подбирая слова, сказала фея. — Мы как раз спешили в одно место…
— Да ну, — усмехнулся герцог. — Вы думаете, что я ничего не знаю? Да весь интернет уже кишит рассказами о вас! И Пан, и кот Карл, и Пифия, и, кто бы мог подумать — даже одна из Мойр, написали о вас в социальных сетях. Я же не просто так вас сюда призвал. Хочу дать вам шанс испытать себя.
— А мы можем отказаться? — спросил Павел.
— Нет. Отказаться ты мог тогда в клубе. Теперь же ты движим прихотями владык этого мира.
— А что вы хотите сделать? — спросила фея.
— Я хочу посмотреть узнаете ли вы друг друга, когда на вас будут маски.
И через минуту мужчина и фея оказались в разных комнатах, где им дали новую одежду — такую же, как у всех в этом замке, а на лица надели маски, которые заперли сзади маленьким ключом, который тут же уничтожили.
— Эту маску очень сложно снять, — сказали им те, кто проводил эту процедуру. — Фактически невозможно. Почти никому это не удается. И в ней очень сложно оставаться самим собой. А еще сложнее под маской разглядеть того, кого ты любишь.
Лориэль
После того как ключ был выброшен тот, на кого надевали маску, многое забывал, а многое начинал видеть по другому.
— Если ты узнаешь ту, которую любишь, в маске, то маски с вас спадут, — сказал герцог Павлу. — Но у тебя лишь одна попытка сказать, что это она. Если ошибешься — вы навсегда останетесь в масках и в моей власти. И под страхом самого жесточайшего наказания вы не должны никому говорить кто вы и называть свое имя!
Специальная одежда делала одинаковыми фигуры, голос через специальное устройство в маске нивелировался и делался одинаковым у всех. Начались бесконечные дни, когда Павел и Мэримэ ходили в этом замке, такие же, как все, пытаясь узнать друг друга. Но многое в их восприятии исказилось. Они заговаривали с разными мужчинами и женщинами, и каждый раз им казалось, что, наконец, нашли друг друга. И тут же понимали, что это иллюзия.
Однажды Павел подошел к девушке, у которой из под маски виднелись роскошные белые волосы.
— Неужели это ты? — с тревогой спросил он.
— Я? — улыбнулась та. — Смотря кто тебе нужен!
— Мне нужна моя любимая!
— Ты хочешь, чтобы ею стала я? — игриво спросила девушка.
— Мне нужна только она, — горячо сказал Павел.
— Но как ты ее узнаешь? — уже по доброму сказала незнакомка. — Ведь здесь это почти невозможно. А самое страшное другое: к маске так привыкаешь со временем, что забываешь кто ты, зачем живешь. В маске очень удобно: анонимность позволяет крутить романы с кем захочешь, делать то, что без маски было бы стыдно…
Внезапно ее тон опять стал игривым:
— Не хочешь попробовать?
— Нет, твердо сказал Павел. — Я хочу найти свою Мэримэ!
— Мэримэ, — опять уже другим тоном сказала девушка. — Она эльфийка?
— Нет, фея.
— Ну, это почти одно и то же… А ты, судя по всему, человек?
— Да. Как ты это узнала под маской?
— Странно вот как-то… Мне вдруг захотелось помочь вам.
— А ты можешь?
— Да, но расплата будет ужасной.
— А что произойдет?
-Не знаю. Герцог обставляет кару большой таинственностью, ни один из тех, кто нарушил правила не вернулся. Их уводят в особую залу, после чего никто никогда их больше не видит.
— Зачем же ты тогда говоришь об этом? Неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы ты пострадала из-за меня?
— Вот как? — усмехнулась девушка. — Думаю, что у герцога нынче будет развлечение. Во всяком случае, мне надоело трястись и не быть собой под этой мерзкой маской. Я Лориэль, эльфийка. А вот твоя Мэримэ — она ткнула пальцем в стоявшую рядом девушку, с которой Павел уже трижды говорил за последние дни, но боялся принять решение.
— Как ты это узнала? — изумленно спросил он.
— Когда нарушаешь запреты маски, начинаешь видеть сквозь нее.
Все находившиеся в зале испуганно вскрикнули. В этот момент к нарушителям подошли стражники.
— Вы совершили тяжелое преступление. Мы отведем вас на суд герцога.
На Лориэль, Павла и Мэримэ надели наручники и вывели их.
Суд и приговор
Герцог в золотой маске важно восседал на троне. Перед ним стояли трое обвиняемых.
— Я объединяю здесь в своем лице все три ветви власти, — сказал он. — Сейчас я судья, который будет судить вас по законам, которые сам же установил, сам же я прослежу и за исполнением приговора. На территории этого замка действует только моя юрисдикция.
Так вот, Павел, эта безумная ради тебя решилась подвергнуться жесточайшему наказанию. Теперь у тебя выбор: ты можешь уйти отсюда спокойно со своей Мэримэ, забыть о той, которая пожертвовала собой, ради того, чтобы вы были счастливы вместе и жить себе спокойно. Или же взять на себя ее наказание.
— А что тогда будет с Мэримэ? — спросил мужчина.
— А все хорошо будет, — спокойно сказал герцог. — Я их обеих отпущу. Но вполне возможно, что твоя фея будет счастлива с кем-то уже без тебя, забыв о том, что ты и был вообще!
В душе Павла шла мучительная борьба.
— Зачем ты это сделала? — обратился он к Лориэль.
— Хороший вопрос! — одобрил герцог. — Действительно, зачем?
— Я захотела и себе и им дать шанс на новую жизнь.
— Посмотрим же сейчас, чего стоит это шанс! — ухмыляясь сказал герцог. — Мэримэ не виновата, поэтому она получит свободу просто так, но после окончания процесса, ты свой выбор сделала, посмотрим же сейчас, каким будет его выбор.
— Прости меня, но я не могу допустить, чтобы она пострадала из-за того, что решила нас спасти, — тихо сказал Павел своей любимой и поцеловал ей руку. И уже обращаясь к судье заявил: — Я готов взять на себя ее наказание!
— Оно очень ужасное! — предупредил герцог.
— Ну что же…
— Снимите маски с девушек, — приказал судья.
Без масок Лориэль и Мэримэ оказались похожи друг на друга как сестры.
— Вы будете наблюдать за вынесением приговора и приведением его в исполнение, — важно заявил герцог.
Фея и эльфийка метнулись было к Павлу, но стражники крепко держали их.
— Согласно твоему выбору ты подвергаешься тому самому страшному наказанию, которому подвергается каждый, кто осмелится в этом замке масок обнародовать свое истинное я — маска с тебя снимается навсегда! — огласил свой приговор судья.
— Но… Наказание и освобождение, получается, одно и то же? — изумленно спросил Павел.
— У меня в замке — да. Такое уж дурацкое законодательство я создал, — безмятежно сказал герцог.
— Но почему все так тогда этого боятся?
— Никто же не знает, что будет. Неизвестность страшит. Боятся страха, там, где нет страха.
— Но если они узнают?..
— Не узнают. Вас сейчас экстрадируют за пределы моих владений.
— То есть мы преступники? — спросила Мэримэ.
— Почему?
— Экстрадиция — передача преступников одной страной другой.
— Больно ты умная, — усмехнулся герцог. — У меня вы были преступниками, там, куда вы сейчас отправитесь, возможно то же будете… А может и нет… Во всяком случае властям вас передавать не будут. Впрочем, как вы могли убедиться на примере со мной, они при небольшом желании сами легко могут вас найти.
Долгий разговор
Стук в дверь опять отвлек Барта от чтения.
— Кто? — недовольно поднял голову профессор.
— Это я, — заглянул в дверь Александр Иванович. — Может быть сходим пообедаем и заодно поговорим?
Карл Владимирович неохотно отложил тетрадь:
— Ну, пойдемте…
— Я был воспитан в русском язычестве, — начал говорить его друг, как только они вышли в коридор. — Но о самом этом слове я узнал из трудов ученых. В народе так никто себя, конечно, не называет. И я не хочу так называть себя, навешивая на себя чужой для меня термин. Мы все христиане. Но аборигенная культура продолжает жить. И я не вижу, почему я должен упрекать себя и других за принадлежность этой культуре.
— Я уже говорил вам, что Церковь христианизировала все то хорошее, что было до прихода Христа, неважно, в иудаизме ли, в язычестве ли. Советую вам познакомиться с творчеством Клайва Стейплза Льюиса. Его внутренний мир был пронизан языческой мифологией, но он в своих произведениях блестяще сумел придать ей христианское звучание. Думаю, что вам просто не нужно называть себя язычником, а признать, что Вы православный христианин, и участвовать в церковных таинствах, тогда все встанет на свои места. Кстати, многие протестанты считают, что все православные – язычники, поэтому не нужно слишком заострять свое внимание на навешиваемые извне ярлыки.
— Думаю, что язычество не в забытых именах богов, язычество в жизненном укладе.
— Добавлю: не просто в жизненном укладе, а в поиске контакта со «спящими» духами природы (или оккупировавшими природу)?
— Не понимаю, зачем демонизировать невинных детей природы, зачем приписывать им страшные преступления в виде человеческих жертвоприношений и т.п.?
— А вы почитайте побольше об этом, и современные язычники это также делают.
-Для меня природа ассоциирована с храмом Божьим. Когда я вижу гармонию дикой природы, я не могу не восхищаться красотой и совершенством этого храма.
— Это так, согласен с вами, но храм осквернен. Впрочем, люди, душа которых менее повреждена по-прежнему могут видеть его красоту.
— Иногда мне кажется, что, несмотря на присутствие в природе отношений типа «хищник-жертва», она более чиста и невинна, чем человек с его извращенным отношением как к себе подобным, так и к природе.
— И это вы правильно считаете, потому что животные не несут моральной ответственности за свои поступки – они стали такими не из-за себя, а из-за человека. До грехопадения первых людей смерти на Земле не было. Первый человек Адам был создан как царь земного мира, призванный повелевать всеми животными. Он был создан «из праха земного», то есть, возможно, в нем имелись все те лучшие качества, которые присущи животным, но и нечто большее – образ Божий, благодаря этому он и мог ими повелевать, пока не пал. После грехопадения людям, как правило, присущи худшие черты представителей животного мира, а если ангелов, то падших. Но праведные люди и сейчас иногда могут безбоязненно общаться с животными, признающими их своими владыками.
И сейчас иногда животные могут быть лучше людей – когда они, например, отдают жизнь за своих детей, когда хранят всю жизнь верность своей паре, когда кого-то спасают. И говорить, что это заложено в такой вид – нельзя, потому что внутри вида существуют самые разные проявления у его представителей, некоторые из которых можно назвать личностными. Я очень люблю кошек. И приведу такой пример: одна кошка увидела, как случайно раздавили ее котенка. И ее тут же парализовало. А другая родила мертвого котенка, посмотрела на него, и тут же пошла играть. Она не стала от этого хуже, но первая проявила себя как своего рода личность, способная к таким сильнейшим переживаниям. Вторая, возможно, тоже проявила себя как личность, но совсем другая… Впрочем, в отношении кошек и собак существует мнение, что они являются своего рода отражением их хозяев. Если это так, то когда у плохих хозяев плохие домашние животные (например, хозяйка ведьма и кот помогает ей в ритуалах), то виноваты не животные, а хозяева.
— При этом дикари, живущие в природе, умеют слышать ее голос лучше, чем цивилизованный человек с его претензиями на звания венца творения. Так, при всей кровожадности южноамериканских индейцев, они вряд ли были более кровожадными, чем цивилизованные конкистадоры, которые от имени Христа учили индейцев нормам западной морали.
— Здесь два аспекта: что считать голосом природы? Голос духов ее оккупировавших? А то, что принадлежность к христианству не гарантирует от самых страшных падений, видно уже из того, что и среди апостолов был Иуда.
— Человечество – это подсистема биосферы. У нас есть своя миссия во благо этого нашего общего дома. Выделение человека из природы, противопоставление себя природе, подчинение природы себе – я считаю, что это следствия того бунта против Бога, в который человечество ввергло себя, возомнив, что все в этом мире во имя нас и во благо нас. Это девиз раковой клетки.
— В своем нынешнем качестве человек, возможно, и подсистема биосферы, но задуман он был для большего, и сейчас и может быть, и бывает большим…
— Помните, мы говорили о грехопадении? Так вот, я не считаю, что человек наказан за поглощение яблока.
— В Библии нет термина «яблоко», согласно всем толкованиям это был грех непослушания и гордости.
— Мне кажется, что грех был не в познании, а в познании только на основе рассудка.
— Грех вовсе не в познании, и даже не просто в познании добра и зла, а в «опытном» их познании. Дело не в рассудке или интуитивном опыте, сами по себе они не добро и не зло, а только инструменты. Грех в их неверном использовании.
— Но вопрос о добре и зле находится в постоянном обиходе реальных людей. И вот здесь начинаются интерпретации. Здесь же начинается относительность добра и зла. Не Церковь каждодневно говорит о противостоянии добра и зла, а люди, которые опираются на мнение Церкви, причем разные люди одни и те же цитаты из Священного Писания приводят в своей интерпретации.
— Это говорит не об относительности добра и зла, а об относительности наших понятий о них.
— Порой мне кажется, что если Запад сумеет уничтожить нашу языческую самобытность, Россия падет.
— Не соглашусь с вами. Считаю, что Россия, как государство, сформировалась на христианской основе. И Россия – это ведь не только древние славяне, а все народы, от западных до восточных границ страны, об этом нельзя забывать.
— Однажды по телевизору лично слышал из уст Патриарха, что до прихода христианства на Руси жили варвары, которые были хуже зверей. Я не против зверей, но в данном контексте это говорит о том, что до христианства на Руси жили нелюди. Я с этим, мягко говоря, не согласен.
— Мир был создан Богом совершенным. Но существа со свободной волей не захотели жить в совершенном мире, они захотели построить свой мир. Сначала грехопадение произошло в ангельском мире, затем в мире людей. И люди, в этом падшем мире, по мере умножения в нем греха и их все большего по этой причине удаления от Бога, оказались совершенно беззащитными перед падшими ангелами, через грехопадение людей получивших власть над этим миром, все более становящемся миром зла. Они требовали и жертв, в том числе человеческих и поклонения, они захватили и всю природу под именами морских, лесных, речных и иных богов. Язычество – и допотопное и послепотопное – служение этим духам. Это был мир гибели, который однажды уже был смыт водами всемирного потопа. Что было до него – мы не знаем. Но мне приходилось читать в некоторых современных книгах, претендующих на научность, на самом же деле скорее оккультных, что, например, в Атлантиде, по мнению авторов, наука на порядки обгоняла ту, которую мы имеем сейчас, мифические кентавры, единороги, гиппогрифы – это результат работы генных инженеров того времени, производящих «допотопных франкенштейнов». Научно доказать или опровергнуть эти утверждения невозможно. Если мы верим Библии, то знаем одно: однажды человечество уже было уничтожено из-за своих грехов, и однажды оно будет еще раз уничтожено. Потому что и после потопа человечество идет путем саморазрушения. И силы зла также властвуют над ним. И только Христос, Воплощенный Бог, через Свое соединение с человеческой природой, добровольную крестную смерть и воскресение, даровал человечеству спасение от греха и смерти, которые перестали быть непреодолимыми, свободу от темных духов, Он обновил и весь мир, благодаря Ему и в оскверненной из-за греха природе возможно много доброго и прекрасного, в том числе и в жизни вроде бы неразумных животных.
Христианин – свободен от законов падшего мира (я не имею здесь в виду государственные установления). Святитель Василий Великий писал, что Таинство Крещения смывает печати звезд. Но если христианин верит в то, что он не раб Божий, а «скорпион» или «козерог» или еще какое-то существо, то он тем самым добровольно вновь ввергает себя в рабство тому, от чего его освободило Крещение. Если христианин грешит и не кается, то он теряет Божественную защиту.
— Давайте вернемся еще к вопросу о чуде. Лично я считаю, что чудом можно назвать любое явление, в котором обнаруживается присутствие Божьей Воли. То есть все, что я вижу вокруг себя – это чудо, независимо от того осознал ли я его механику, могу ли предсказывать его последствия, или нет. То, что пути Господни неисповедимы, это верно. Но есть еще и каждодневный процесс восхода и захода Солнца. Я могу предсказать, когда взойдет Солнце. Я знаю, почему каждую ночь оно уходит за горизонт, а каждое утро поднимается из-за горизонта с другой стороны. Но от того, что я знаю это, величие данного явления не уменьшилось.
— Полностью с вами согласен.
— И еще в отношении смерти: мы уже говорили как-то, что она у меня не ассоциирована с абсолютным злом. Меня приводят в некоторый ужас работы современных ученых по созданию эликсира бессмертия. Если им это удастся и человек действительно станет бессмертным, то Земля, по-видимому, погибнет вместе с бессмертными.
— Я здесь полностью с вами согласен. Кстати, Льюис тоже писал о том, что смерть для падшего человека – в определенной степени благо, потому что, будучи бессмертным, он превратился бы в беса.
… Разговор был долгим, но два друга совсем не выглядели утомленными. И Карл Владимирович как-то даже изменялся, когда говорил с Александром Ивановичем о таких вещах: он уже три часа не выпивал, и ему не хотелось…
Продолжение разговора
Их разговор продолжился на следующий день: профессора случайно встретились по дороге на работу.
— Я тут думал вчера о ваших холистических выкладках, — сказал Карл Владимирович. Мне это видится так: например, планета как таковая не является живым существом. Но вся ее природа может управляться ангелами, являющимися разумными личностями. В Священном Писании встречаются упоминания об ангельском служении, из которых мы заключаем, что на ангелов возложена миссия хранения народов, человеческих обществ и отдельных людей. Думаю, что не будет противоречить христианскому вероучению допущение, что после грехопадения людей, которые изначально должны были отвечать за разумное функционирование планеты, именно на ангелов Богом возложены обязанности по сохранению ее от распада, слаженное действие всех составных частей природы падшего мира.
— Все дело в том, на каком языке мы разговариваем и что понимаем под словом жизнь, — ответил Александр Иванович. — Согласно теории Вернадского (которой я придерживаюсь), жизнь на Земле появилась одновременно с возникновением планеты. При этом, как говорит Лавлок, жизнь возникла раньше живых существ. Жизнь – это особое состояние планеты. Мы на этой планете живем только потому, что жива сама планета (принцип Пастера-Реди: все живое происходит только от живого). И это не аллегория. Каждое слово я могу подкрепить серьезными научными фактами. Может, я и не согласен с современной версией палеоистории, в которой усматриваю изрядную долю натяжек и притянутых за уши фантазий, зато я знаю законы природы, на чем, собственно, и специализируюсь. Общая теория жизни, или общая теория сложных систем, или системная динамика – это тот предмет, в котором я разбираюсь на достойном уровне. Оставаясь верующим человеком, я вынужден признать справедливость теории эволюции, правда, не в дарвиновском варианте, а в варианте, который озвучил Тейяр де Шарден. В этом и состоит та особенность моего миропонимания, согласно которой научная точка зрения практически ни в чем не противоречит идее Божественного Творения. Проблемы возникают (как со стороны науки, так и со стороны догматического христианства) только тогда, когда пытаются зацепиться за устаревшие стереотипы. Дайте мне определение жизни, и я скажу, является ли планета живым организмом или нет. Так вот, если вы считаете, что планета неживая, но «природа может управляться ангелами, являющимися разумными личностями», то аналогично можно утверждать, что человек – это биоробот, управляемый человеческой душой, природа которой такая же, как и у ангелов. Наше тело – это неживая кукла. И только присутствие души делает ее живой. В этом смысле я был бы с вами согласен. Собственно жизнью обладают только идеи (в вашей терминологии — ангельские сущности). Материя (прах земной) мертва и инертна, даже если это биоматерия. Только дух способен оживить мертвую материю. Но также как человек обладает душой, аналогично все живое (в том числе и такие экосистемы, как лес, озеро, да и вся Земля в целом) обладает аналогом человеческой души. В вашей терминологии – это ангельские сущности, среди которых вы выделяете падших ангелов и светлых. Да и сам человек — разве его клеточное устройство не напоминает устройство муравейника?
— Муравейник отличается от тела человека хотя бы уже тем, что муравей сможет жить, покинув муравейник, а клетка, покинув тело человека не сможет, — ответил Барт. — У муравейника нет единого сознания — есть лишь выполнение заданных задач, но они формируются вне муравейника.
— Иногда я говорю студентам, докажите мне, что муравейник – это не организм, а колония живых существ, и каждый ваш довод я использовать для того, чтобы доказать, что вы – это не организм, а колония одноклеточных существ. Если моя клетка покинет организм, то она проживет некоторое время, а потом погибнет, так как может существовать только в симбиозе с другими клетками организма. Аналогично, муравей не сможет жить без муравейника. Он даже не сможет питаться, так как у муравьев сложная система переваривания пищи по цепочке от одного муравья к другому. Один муравей не сможет переварить пищу. И это не говоря уже о том, что у одинокого муравья полностью теряется мотивация к жизни. Когда мы говорим, что у муравейника нет единого сознания, то это преувеличение, вызванное типичным материалистическим стереотипом. Существует масса фактов, подтверждающих гипотезу о том, что любой организованный социум, в котором налажены четкие взаимные информационные связи, обладает аналогом коллективного сознания (эффект стаи, эффект толпы и т.п.). Даже если взять стаю рыб, которую каждая рыба действительно может спокойно покинуть и существовать обособленно, тем не менее, при объединении в стаю здесь возникает нечто, что можно условно назвать «духом стаи». Ни одна птица не знает путей сезонных миграций, но стая птиц знает эти пути (одинокая птица не знает куда лететь). Я могу перечислять множество фактов, говорящих о том, что каждый социум обладает аналогом сознательности – духом стаи, эгрегором и т.п.
И скажу еще о смерти: думаю, что она как таковая не является злом. Когда мы говорим о победе Христа над смертью, у меня часто возникает ощущение подмены понятий. Христос победил смерть не потому, что показал, каким образом человеческое тело можно сделать бессмертным, а потому что показал, что смерти нет, что за пределами телесной жизни начинается жизнь вечная. Христос показал напуганным смертью людям путь в эту вечную жизнь.
— Смерть и есть зло, разрушение целостного, разделение души и тела, — возразил Барт. До Христа все люди, даже праведники шли в ад (посмотрите античные мифы, египетскую книгу мертвых, даже Ветхий Завет – сколько безнадежности в них!) Христос Своей смертью разрушил силу смерти, Он не показал, что смерти нет, а отнял у нее силу, вечная жизнь за пределами смерти стала возможна лишь после Христа.
— Да, говорим мы о таких вещах, забывая обо всем, а между тем — сегодня у нас в университете собрание по науке, — улыбнулся Александр Иванович. — Вы не забыли?
— Забудешь про такую дрянь! — возмутился Карл Владимирович. — Это как раз одно из тех мероприятий, которые доказывают мне, что Минобрнауки управляется духом стаи или темным эгрегором или кем-то типа того!
Совещание по науке
Заместитель министра науки и образования любил посещать университет. Ему импонировала Адель Адольфовна Пикова, да и Акакий Павсикахиевич Заподлянский казался вполне перспективным образовательным деятелем.
Поэтому в этот раз он выбрал университет местом для проведения межрегионального совещания по науке. Кроме двух названных выше лиц никто этому не обрадовался: ректор как чувствовал, что для него это добром не закончится, а несколько ученых из университета, которых на совещание пригласили, заместителя министра терпеть не могли.
— Приперся темный эгрегор! — бормотал себе под нос Барт.
Впрочем, поллитра коньяка выпитые потихоньку из фляжки коньяка примирили бы профессора, как ему казалось, с необходимостью слушать и настоящего эгрегора, а не только этого противного мужика из столицы.
— Мы стоим перед началом новой эры науки, — торжественно начал заместитель министра. — Скоро инновационное развитие научных технологий дойдет до такой степени, что никто кроме единиц — специалистов высочайшей квалификации, даже и не будет понимать сути происходящих процессов. Результаты будут появляться таким образом, что людям непосвященным это может казаться чудом. На самом же деле…
— Это просто бесовщина, — пробормотал себе под нос Карл Владимирович и отхлебнул коньяк.
— … это прорыв человеческого гения в тонкую сферу научных знаний, которых раньше посвященные достигали через определенные ритуальные действия, теперь же они становятся доступны, благодаря…
— Научному колдовству, — пробормотал Барт и сплюнул прямо на пол. Все сделали вид, что не заметили.
— обобщение научного опыта поколений, изучению разных научных традиций, системному подходу, нанотехнологиям и инновационному прорыву в сферы знаний, которые нашим необразованным предкам казались магией. Они считали, что совершение определенных ритуальных действий в результате которых достигается конкретный результат с ними вроде бы никак напрямую не связанный — это магия. Мы же считаем, что это просто новая отрасль научных знаний, связанная с холистическим устройством мира, когда действие в одной сфере может вызвать неожиданный результат в другой. Как писал Вернадский, «Ноосфера есть новое геологическое явление на нашей планете. В ней впервые человек становится крупнейшей геологической силой. Он может и должен перестраивать своим трудом и мыслью область своей жизни, перестраивать коренным образом по сравнению с тем, что было раньше. Перед ним открываются все более и более широкие творческие возможности… Лик планеты – биосфера – химически резко меняется человеком сознательно и главным образом бессознательно… Человек стремится выйти из предела своей планеты в космическое пространство. И, вероятно, выйдет… Это новое состояние эволюции, к которому мы, не замечая этого, приближаемся, и есть «ноосфера»… Ход этого процесса только начинает нами выясняться…» Так вот, сегодня научные свершения таковы, что Вернадскому и не снилось. Фантастические сказки о могуществе машин начинают становиться реальностью…
— Простите, — вдруг перебил докладчика опьяневший Барт, — а вам не кажется, что то, что в ситуации интерфейса, в интерактивных системах человека и машин инициатива решений неотвратимо смещается в пользу искусственного интеллекта приводит к тому, что для человека компьютерные, программные решения выступают как шаманство, непонятное и самим шаманам. Социотехносфера — это сложная, нелинейная система, которая недоступна уму, чувствам, сознанию, интуиции человека, ибо эта система враждебна культуре и биосфере, а потому не может ждать от них милости, действуя сама по себе как судья, диктатор и судьба, истребляя малейшие признаки понимания.
— Хороший вопрос, — заместитель министра сделал вид, что ничуть не раздражен, — а нужно ли знание людям, которым инновационный прорыв науки обещает бессмертие?
— Меня приводят в некоторый ужас работы современных ученых по созданию эликсира бессмертия. Если им это удастся и человек действительно станет бессмертным, то Земля, по-видимому, погибнет вместе с бессмертными, — вмешался вдруг и Александр Иванович.
Пикова была зла необычайно.
— Сделайте же что-нибудь! — зашипела она ректору.
— Карл Владимирович, Александр Иванович, мы очень благодарны вам, что вы нашли возможность поучаствовать в нашем мероприятии, но у вас сейчас лекции, мы не имеем морального права лишать студентов возможности послушать таких выдающихся профессоров, — нашелся ректор.
— Так ведь, — начал было Александр Иванович, который наивно хотел сказать, что занятия-то им перенесли, но Барт, хоть и выпивший, все понимал четко.
— Да мы идем, спасибо за содержательное выступление, — сказал он, уводя друга под руку.
Заместитель министра говорил еще часа два, больше его уже никто не смел перебивать. После окончания он спросил у Пиковой:
— А что, Адель, не пора ли нам менять ректора?
— Давно пора! — согласилась та, как будто ждала этого вопроса.
— И есть кто на примете?
— А вон Кака Заподлянский — чем не ректор?
— С таким именем и фамилией он должен быть министром образования, — покачал головой чиновник, — но, для начала пусть будет и ректором.
— А с этими чего будем делать? — поинтересовалась Адель Адольфовна.
— С профессорами? Да ничего. Если не дураки — сами убегут из высшей школы, а так пусть выпускают пар. Все равно ведь всем по фигу, чего бы они ни говорили.
А Карл Владимирович тем временем уже опять погрузился в чтение.
Между двух огней
Павел, Мэримэ и Лориэль оказались вдруг в каком-то совсем ином месте, напоминающем джунгли.
— Видимо, герцог сюда нас отправил, — предположила Лориэль.
— А может Великий Пан вмешался, — возразила ей Мэримэ и обратившись к Павлу недовольно сказала: — Слушай, а ты, собственно говоря, почему это собрался ради нее идти на какие-то страшные испытания, оставляя меня совсем одну? Что это значит?
— Это значит, что он в меня влюбился, — весело промяукала эльфийка, не успел мужчина и рта раскрыть.
— Влюбился?!! — возмутилась фея.
— Ну да, втюрился по самые уши! — довольно отвечала ей неожиданная соперница, которую это по всей видимости очень развлекало.
— А я что такое по твоему?
— Ты пленила его разум, а я забрала его сердце! — заявила Лориэль.
— Девочки… — попробовал было остановить их Павел, но это только подлило масла в огонь.
— Вот видишь, — торжествующе сказала эльфийка, — мы обе ему нужны. Да и верно: как жить без сердца или без мозга?
— Ты еще скажи, что ему бывшая жена нужна: как можно жить без задницы! — огрызнулась Мэримэ.
— О, а без этой части тела жить вообще невозможно! — Мозг и сердце могут конкурировать между собой, но если в дело вмешается задница, то она непременно их победит! — вполне серьезно сказала Лориэль и обернулась к Павлу: — А ты ловелас!
— Послушайте, — смог, наконец, вклиниться в их разговор мужчина, — с чего вы взяли, что я влюбился в Лориэль! Я просто не мог допустить, чтобы девушка пострадала по моей вине!
— Не влюбился? Я что не видела, как ты на меня смотрел? — взвилась эльфийка.
— Как ты на нее смотрел? — грозно посмотрела фея.
— Да никак я не смотрел…
— Глаза прятал?
— Да нет, я…
— Вот видишь, — торжествующе сказала Лориэль, — он и сам не знает, кто из нас ему дороже!
— Пусть выбирает! — сказала Мэримэ.
— А может это жестоко по отношению к нему? Может втроем останемся?
— Нет уж, мне такая дрянь не нужна! — заявила фея. — Пусть выбирает!
И обе они пристально уставились на Павла.
— А что мне выбирать? — растерянно спросил тот. — Я свой выбор сделал, один раз и навсегда.
— Это ты про бывшую жену говоришь? — уточнила эльфийка.
— Нет, это молодость, гормоны… Я про Мэримэ говорю. И не давал я тебе никакого повода…
— Давал, еще как давал! — обиженно сказала Лориэль. — Злые вы, ухожу я от вас!
Она повернула какой-то камень на кольце, надетом на безымянный палец левой руки и исчезла.
— Разведенка видимо, чего с нее взять! — уже спокойно сказала фея, которой отсутствие неожиданной соперницы придало уверенности. — А ты то же хорош: развел тут непонятные отношения!
— Да не развел я ничего…
— Не спорь…
— Послушай, мне тут вспомнилась одна очень забавная история, — решил отвлечь девушку Павел. — Есть такая американская журналистка Джейн Догс, которая очень усиленно защищает американский империализм, при этом часто невпопад, так что даже получила большую известность в мире из-за ляпов, которые она допускает. И вот один русский журналист написал про нее статью, а жена его спрашивает: «А чего это ты надумал про нее писать, влюбился небось?» Тот так удивился, что ответил стихами:
Когда б английским лордом был,
То Джейн я пламенно б любил,
Ее блистательным умом,
Я был бы очень восхищен;
Восторгом был бы я объят,
И говорил бы всем подряд,
Что нет прекраснее, чем Джейн,
Пил вместо водки б я глинтвейн…
Но я как русский патриот,
Люблю другую как-то вот…
А жена его и спрашивает: «А кто эта другая?» Вот и мне ваш сегодняшний диалог эту историю напомнил…
— Так наверняка была другая! — безапелляционно заявила Мэримэ. — Все вы мужики козлы!
— Ладно, давай лучше решим, куда нам дальше идти, — примиряюще сказал Павел.
— Думаю, что мы пойдем на восток, — уже спокойно сказала фея.
В баре гоблинов
— Какое-то стремное место, — поежился Павел, заходя в бар. — Чего это тебя сюда понесло?
— Мне было видение, что здесь решится наша судьба, — загадочно улыбаясь ответила Мэримэ.
— А в менее мерзком месте она не могла решиться? — обреченно спросил мужчина. — Несет тебя не пойми куда!
В баре было много народа — все больше гоблины, несколько троллей, да пара лепреконов. Сначала никто не обращал внимания на зашедшую пару и они могли спокойно поговорить за столиком, стоявшим у стены.
— Кот Карл сказал мне, что не нужно ничего бояться, — произнесла фея, — страхи в нашем воображении.
— И нужно специально искать себе приключений?
— Они сами нас находят.
Внезапно к их столу подошел кот Карл.
— Что, ребята, развлекаетесь? — поинтересовался он.
— Не то чтобы очень, — начал было Павел, но Мэримэ наступила ему на ногу:
— Мы очень рады видеть вас, мессир, — сказала она. — А вы какими судьбами здесь?
— Цепь золотую пропиваю, — задумчиво сказал кот. — Мне открылась одна интересная вещь: смерти нет!
— Да что вы говорите! — насмешливо воскликнул мужчина. — И что вы надумали делать, узнав об этом?
— Пока не решил.
И отхлебнув приличный глоток из большой бутылки абсента Карл отправился поболтать с одним из лепреконов.
— Думаю, что он ошибается, — к столику Павла и Мэримэ подошли пять гоблинов, наблюдавших за ними из-за соседнего столика все время пока кот был рядом с ними. Говорил главный из них, что определялось наиболее мерзкой внешностью и количеством татуировок на всех частях тела. — Так что, мужик, если не хочешь проверить на практике правду ли тебе говорил этот кот, то вали лучше отсюда, а подружку оставь нам, в качестве выкупа за твою жизнь; мы найдем ей применение!
— Никого я вам не отдам! — твердо сказал Павел и заслонил собою фею.
В его голове пронеслись тысячи мыслей: конечно, он не сможет справиться с гоблинами, но может быть привлечет внимание других посетителей, и Мэримэ сможет спастись…
— Это ты зря так! — с усмешкой сказал гоблин, как будто читая его мысли. — Жизнь людей и фей здесь и гроша ломаного не стоит. Королевская полиция плевать на таких как вы хотела! Так что сейчас тогда уж прирежем тебя, а потом познакомимся с твоей подругой!
Гоблин не спеша достал длинный нож. Павел стоял, закрывая собой Мэримэ.
— Неет!!! Только не это!!! — пронзительно закричал вдруг гоблин, нанесший сильный удар.
Кот Карл, услышавший их разговор, заслонил собой Павла. Удар пришелся ему в грудь. По полу быстро растекалась лужа бордовой крови.
— Бежим! — схватил главного гоблина за руку один из его приятелей. — Это тебе не шутка: убить ученого кота! Да королевская полиция с тебя шкуру живого за него сдерет!
И гоблины бросились наутек из бара, хозяин которого уже вызвал полицию. Фея и мужчина бросились к коту, который их спас. Он прошептал: «Будьте вместе!» и больше не подавал признаков жизни.
Смерти нет
Пикова и Заподлянский сидели в небольшом кабинете университетской столовой, предназначенным для приема вип-персон и весело смеялись, не забывая поглощать кофе с ликером и мороженое.
— Это смешнее всего, что я когда-либо слышала! — хохоча рассказывала Адель Адольфовна. — Представляешь, Кака… Кстати, ты не обижаешься, что я так тебя называю? Это же ласкательно!
— Нет, что ты, — скривясь, улыбнулся проректор.
— И правильно делаешь! Потому что это помогло твоей карьере!
— Каким это образом?
— Самым прямым. Помнишь, заместителя министра, который проводил у нас совещание?
— Ну. И что?
— Так вот он, когда я ему про тебя рассказала, заявил, что человек, которого зовут Кака Заподлянский просто не может быть на вторых ролях! Так что скоро ты будешь ректором!
— Но как это технически возможно? — заинтересовался проректор, которого не смутили критерии, по которым его выбрали на такой пост.
— Технически — ты имеешь в виду ученый совет?
— Типа того.
— По результатам совещания по науке, которое провел у нас заместитель министра, ректору предложат написать заявление по собственному желанию, тебя назначат и.о., ученый совет запланируют через год… А, как ты сам прекрасно знаешь, нет ничего более постоянного, чем временное!
— Спасибо! — прочувствованно сказал Заподлянский и трижды расцеловал Пикову.
— Так вот, — задумчиво продолжала она, вытираясь платком, — помнишь, как долго мы не знали, что же нам делать с этим Бартом?
— Так мы и сейчас не знаем? Или знаем?
— В том-то и дело, что теперь знаем! — удовлетворенно сказала Адель Адольфовна. — Он допился до белой горячки. Сначала все читал какую-то тетрадку, которую ему якобы дал какой-то человек. Прикинь, я однажды заглянула в эту тетрадь. Знаешь, что там было написано?
— Что?
— В том-то и дело, что ничего! Он часами читал тетрадь, в которой ничего не написано, и раздражался, когда его от этого, так сказать чтения, отвлекали!
— Ни хрена себе! — присвистнул Акакий Павсикахиевич. — Но ведь этого самого по себе маловато, чтобы он был обгажен с головы до ног.
— Маловато, — согласилась Пикова, — но слушай, что было дальше. Однажды он допился до того, что поперся в какой-то ночной клуб…
— «Скотоферм»? — машинально спросил Заподлянский.
— Да, — заинтересованно ответила Пикова. — А ты что, то же туда захаживаешь? Это же наркопритон!
— Конечно же нет! — возмущенно ответил проректор. — Просто предположил.
— Так вот, пришел он туда в дупель пьяный, а там была одна его студентка, которую он, помнишь, говорил, что хочет в аспирантуру к себе взять. Нашла какого-то мужика себе и потащила в этот клуб. И, видимо, приняли они ЛСД, так что вставило им весьма прилично и штырило их не по детски. И привлекли они внимание местных бандитов-наркоманов. Мужику они говорят: «типа, вали, а девчонку нам оставь».
— А он?
— Ты-то, конечно, ушел бы с превеликим удовольствиям, ничуть не сомневаясь в правильности такого решения, — расхохоталась Адель Адольфовна. — Но это настоящий мужик был, а не заподлянский. Готов умереть за нее был, закрыл собой.
— И что?
— А вот тут самое интересное. Таких как эти парень с девкой в этом клубе легко можно списать в расход, найдут потом на помойке тело, одним висяком у полиции больше, одним меньше… Клуб-то ведь через подставных лиц министру образования принадлежит…
— Неуж правда?
— Так говорят… Но ты меня перебил. В общем чудо их спасло, в лице Карла Владимировича…
— В смысле?
— В прямом. Закрыл он собой этого мужика, когда нарик его ножом бил. Прямо в грудь профессора пришелся удар. Растеклась бордовая лужа по полу притона… Бандюки бежать: Барта все знают, его просто так не спишешь. Теперь скорее их тела на помойках нужно будет искать…
— Что он в таком авторитете? — удивился проректор.
— Типа да.
— Так он мертв?
— Вот это самое интересное. Бросились парень с девкой к нему, плачут, он их благословил на прощание, а потом сознание потерял. А мужик-то посообразительнее, чем девчонка, он принюхался: кровь как-то не так пахнет!
— И что?
— Да то! Оказывается в кармане пиджака профессора бутылка портвейна была, в нее нож и попал. Так что не кровь это разлилась, а портвейн. Сознание он потерял, потому что сильно бухой был — одного абсента поллитра только за вечер выжрал…
— Так он жив?
— Живее всех живых! — засмеялась Пикова. — Полиция приехала быстро, очень их это все позабавило, от них я и знаю об этом. Дела открывать не стали, но Барта, когда он в себя пришел, так это впечатлило, что решил он идти в наркологию сдаваться… А мужик с девчонкой вроде пожениться решили… Зачем только дуракам размножаться? Клевая история, правда?
— Типа да. Но ты думаешь, что Барта это все смутит? Он же наглый, скажет, что наоборот герой.
— Так он бросить пить решил. Уверенности прежней у него уже не будет.
— Это другое дело, — повеселел Заподлянский. — Мне как ректору лучше было бы его нейтрализовать.
— Да считай, что все решено! Кстати, знаешь, что он твердил все время, пока не пришел в себя?
— Что?
— Смерти нет, — передразнивая интонации Карла Владимировича сказала Пикова.
Но Заподлянскому почему-то стало не смешно, а немного жутковато:
— Может быть он видит что-то, что не видим мы?
— Попей с его, и ты увидишь! Короче, господин ректор, мы сделаем здесь такой университет, что никакая лизергиновая кислота нам не нужна будет: и так всех здесь будет штырить так, что будьте любезны!
И деятели образования и науки погрузились в обсуждение того, каким же на практике будет их идеальный университет будущего.
