В университетской столовой сидели два стареньких профессора и сокрушенно вздыхали, обсуждая выданные им в бухгалтерии расчетные листки за сентябрь. Оба они уже тридцать лет были докторами наук и немногим меньше профессорами, оба отдали науке всю жизнь. И вот уже год, как их обоих оставили работать в университете только на четверть ставки, и на руки они получали немногим больше, чем по четыре тысячи рублей. Была у них правда и пенсия, но то же очень скромная. Были и жены, которые получали пенсию еще меньшую и при этом уже давно не работали. И были полученные в советское время квартиры, за которые нужно было платить значительно больше, чем они зарабатывали в университете. Поэтому в столовой они брали не полный обед, как раньше, а только по два недорогих пирожка со сладким чаем. Теперь таков был их «паек» на время рабочего дня. Все вместе это стоило девятнадцать рублей, но даже и их профессора доставали не без сожаления.
– Губят высшую школу, Савелий Никанорович, – сказал один из них, седой худощавый мужчина с острыми чертами лица, пронзительными глазами, с аккуратно зачесанными назад волосами, гладко выбритый, несмотря на материальные трудности одетый в хороший, оставшийся от прежних времен костюм.
– Что об этом говорить, Юрий Иванович, – махнул рукой его собеседник, ровесник Савелия Никаноровича, но выглядевший лет на десять старше из-за бороды, взлохмаченных волос и линялого костюма.
– Ну, а если молчать, то значит, что мы соглашаемся с тем, что происходит.
– А что мы можем сделать?
– Вы знаете, – задумчиво сказал Юрий Иванович, – я вот сейчас вспоминаю, как лет двадцать назад сидели мы в этой столовой с Маркушей…
– Марком Зиновьевичем? – уточнил Савелий Никанорович и, произнося это имя, даже как-то подтянулся весь.
Марк Зиновьевич Тушканов был моложе их лет на двадцать пять. В свое время он работал в этом же институте доцентом на кафедре общественных наук, вместе с теми, кто сегодня его вспоминал. Юрий Иванович был даже научным руководителем его кандидатской диссертации. Всерьез Марка Зиновьевича никто не воспринимал: слишком он был непонятный, суетливый, как-то по другому на все смотрел, чем это было принято в советском вузе. Профессора в свое время завернули его докторскую диссертацию, не допустив даже до обсуждения на кафедре, под предлогом, что она «не имеет научной ценности». Но на волне перестройки Тушканов создал свой частный институт, рьяно боролся за свободу частного образования против засилья образования государственного; легко защитил докторскую в одном из московских вузов, стал профессором, а затем и член-корреспондентом РАН, затем, поставив в созданном им институте своего ректора, сумел пролезть на высокий пост в Министерство образования. Там он начал бороться за сокращение числа частных вузов, под предлогом того, что в них дают некачественное образование. Впрочем, того частного института, собственником которого он оставался, это почему-то не касалось, он получал от Министерства лишь всевозможные преференции, особенно после того, как Тушканов стал заместителем министра образования.
Савелий Никанорович теперь очень жалел, что в свое время «гнобил» будущего заместителя министра, теперь бы, глядишь, и на полной ставке работал, а Юрий Иванович жалел, что был научным руководителем Марка Зиновьевича, «не разглядел» в свое время «губителя науки». Утешало его только то, что разве изменилось бы что-то, если бы он и не стал помогать защите его диссертации, только наоборот быстрее бы защитился…
– Им самым, – не сразу ответил Юрий Иванович, оторвавшись от внезапно нахлынувших воспоминаний. – И скажу прямо: если такой человек сейчас руководит реформой образования в стране, то что хорошего можно ждать от этих реформ? Помните, какие раньше были научные конференции? Все собранные, серьезные, каждую букву своих тезисов выверяли. А этот? Открыл он тогда свой институт, если это институтом можно назвать. И начал конференцию за конференцией проводить, чтобы показать, что он больше для науки делает, чем государство. Время уже тяжелое стало, а он, прохвост из-за границы деньги тянул. Я его спрашиваю: «Разве можно десять конференций на разные темы одному человеку организовывать?» А он мне: «Да были бы деньги, с деньгами любой дурак, что угодно организует. Вы, Юрий Иванович, слишком серьезно к этому относитесь, каждой запятой, как говорите. Может, когда людям делать нечего было, то они всякие сборники конференций и читали. Но сейчас время другое. Люди занятые стали. Они на книжку посмотрят – обложка красивая, бумага белая, ну и все хорошо. Едва ли кто свои тезисы просмотреть для порядка удосужится, ну а чужие, если только полный придурок какой-нибудь. Может там и ахинея в книжке написана, но всем нравится, потому что там и их статья есть, и конференция не просто научная, а международная, аж с тремя государствами. А какими, это никого не касается, хоть с Бурунди и Сингапуром. А потом – ученые сейчас голодные, а я их покормлю на западные деньги, иногородним проезд оплачу, они и вовсе растаят…»
– Так открыто говорил? – усомнился Савелий Никанорович.
– У меня бы фантазии не хватило самому такое придумать. А что он про свой институт говорил? Что это такая же фирма по выколачиванию денег, как и любая другая. Если его преподаватели – неквалифицированные, дающие плохие знания, то это ко всему еще и мошенническая фирма. А поскольку, на его взгляд, почти все преподаватели неквалифицированные, но при этом считающие себя крупными специалистами, то нужно им платить маленькую зарплату, чтобы они получали гонорар соответствующий их труду и сохраняли за собой моральное право называться честными людьми. А крупные зарплаты должны получать только сознательные профессиональные мошенники, которыми являются руководители образовательных учреждений. И теперь он заместитель министра образования! Вот вам и причины реформ…
Их разговор прервала секретарь ректора Марья Ивановна, которая, запыхавшись, вбежала в столовую.
– Савелий Никанорович, приказ из Министерства пришел, Вас почетным работником высшего профессионального образования сделали.
– А кто подписал-то? – насмешливо спросил Юрий Иванович. – Опять что ли Тушканов, как и мне год назад, когда я в ректора этот приказ бросил?
– Ну, бросили, вот и получаете теперь пять тысяч вместо двадцати, – рассудительно сказала секретарша, – а из-за вас и друг страдает. А вы, Савелий Никанорович, то же бросаться наградами будете?
– Да нет, – рассудительно сказал профессор, — это же официальная награда Министерства образования, какая разница, чья там подпись?
– Ну, вот и чудненько, расплылась в улыбке Марья Ивановна. – Тогда идемте к ректору. Для вас еще одна хорошая новость есть: вам на этот год нашлась целая ставка!
–Правда? – просиял тот. Но тут же смутился: – А как же Юрий Иванович?
– Юрию Ивановичу вообще замечательное предложение. Марк Зиновьевич просил передать, что приглашает его на работу советником в свой институт. Пятьдесят тысяч в месяц и работать не надо, потому что в советах он его не нуждается.
– Да как он смеет! – вскипел Юрий Иванович.
– А ты бы не горячился, – сказал вдруг задумчиво Савелий Никанорович. – Ведь пятьдесят тысяч!
– Мне и миллионы от него не нужны! Лучше буду пить мой чай с пирожками!
– Ну и пей, а я отказываться от предложения не буду.
– Тебе-то что отказываться: ты на свою законную работу возвращаешься, – устало опустился на стул профессор. – Передайте ему, что я не продаюсь.
А Савелий Никанорович, весь преисполненный внутреннего трепета от нежданного счастья торопливо засеменил за Марьей Ивановной в кабинет ректора.
