Неудавшаяся попытка определить Промысел Бога о самой себе приводит к непредсказуемо трудному жизненному пути – с падениями, мечтаниями, тяжелейшими испытаниями, которые посылает Господь для приобретения опыта христианского смирения. Но «…уповающего на Господа милость обыдет (окружает)» (Пс. 31:10). Божественная помощь приходит только к человеку, полностью возложившему своё упование на Бога. К такому смыслу приближаемся мы, как читатели, знакомясь с повествованием А. А. Федотова – высокохудожественным и пронзительным одновременно. Экскурсы в историю страны и историю христианства, которые делает автор-комментатор, вполне оправданы на фоне всеобщего дилетантизма (даже в среде нынешних «воцерковлённых» людей).
Жизнь христианина – неиссякаемое море чудес, так и в судьбе Аннушки начинают происходить чудеса. По мере возрастания смиренных чувств, возрастает её благодарность людям – добрым и злым, – через которых действует Божья воля. Подлинное счастье приходит к Анне в мудрости и любви, которыми она одаривает свою любимую внучку, опекая её и рассказывая ей историю своей судьбы.
Доктор филологических наук,
профессор кафедры культурологии и литературы
Шуйского филиала Ивановского государственного университета
Д.Л. Шукуров
Посвящается иеромонаху Михаилу (Чепелю),
без которого не было бы этой книги
Много скорбей у праведного,
и от всех их избавит его Господь.
Пс. 33, 20
Бабушка и внучка
Теплый летний ветер, залетев сквозь открытое окно, наполнил свежестью маленькую комнатку, словно давая понять ее обитателям, что жизнь, в сущности, очень даже хороша.
— Что ты, какая непоседливая? — с улыбкой спросила Анна семилетнюю Лену, любовно усаживая пытавшуюся забраться на подоконник внучку на стул.
— Ну, бабушка! — недовольно протянула та. — Я хочу на окне сидеть!
— Оно же открытое, а второй этаж. А что если упадешь?
— Не упаду!
Но Анна строго посмотрела на внучку, и та присмирела под ее взглядом: на самом деле она очень любила бабушку, просто и пошалить ведь хотелось.
— Ну, так-то лучше, — улыбнулась пожилая женщина, с интересом наблюдая, как в ребенке идет внутренняя борьба между тем, что «хочется» и тем «как надо». — Помнишь, тебе четыре года еще только исполнилось, как ты нас напугала?
Лена все помнила прекрасно, но ей нравилось, когда бабушка это рассказывает, поэтому она наморщила лоб и покачала головой:
-Неааа…
— Ну как же! Собрала тогда детей с улицы и увела на другой конец города. Хорошо, что добрые люди остановили такую компанию, домой вернули. Я тогда не знала как себя и ругать! А досталось соседскому Сашке, он самый старший был: шесть лет!
— И правильно, нечего мелюзгу слушать, большой уже!
— А ты сейчас ведь на год старше его. И ты большая?
— Конечно!
Анна засмеялась. Ей было так хорошо, когда дочь привозила старшую внучку к ней погостить. Крохотная комната коммуналки словно становилась больше на эти дни; бытовые трудности – сосед-дебошир, который пьяный бегал по квартире с топором, так что даже готовить обычно приходилось не на общей кухне, а на плитке у себя в комнате, маленькая пенсия, накопившиеся за жизнь болячки, – все это не то чтобы исчезало, но отходило на второй план. А главным становилась Леночка – вместе с ней в жизнь Анны приходила радость, которой так немного было в ее долгой жизни. Женщина была уверена, что ее девочку Господь обязательно сохранит; что те трудности, которые неизбежны, отступят на то время пока рядом с ней ее любимая внучка. И странным образом совпадало, что когда Лена гостила у бабушки, сосед либо не пил и был спокоен, либо попадал на пятнадцать суток; самая простая еда, которую могла позволить себе купить Анна, очень нравилась ее внучке; даже сама комната как бы больше становилась, так что им и вдвоем было в ней совсем даже не тесно…
— Бабушка, расскажи мне что-нибудь…
Лена очень любила слушать волшебные сказки и песни, смотреть – как старушка умело рисует чудные узоры «как в райском саду». Но особенно ей нравилось, как бабушка рассказывает «о Божественном».
— Ну что тебе рассказать? Помнишь в честь кого тебя назвали?
Это девочка помнила: в честь святой равноапостольной царицы Елены. Ее мама незадолго до родов в мае спросила у своей мамы, а Лениной соответственно бабушки, как ей лучше назвать ребенка. Та сказала однозначно, что если мальчик, то нужно назвать Николаем, а если девочка, то Еленой. Потому что 3 июня день ее церковного почитания. И родилась девочка как раз третьего июня… Озорная росла, не слушалась бабушку, когда она с ней сидела, убегала. Но чем старше становилась, тем больше ей на душу ложились те истории, которые рассказывала ей Анна. Внутреннее желание куда-то убежать, сделать наперекор становилось все меньше, в душу приходило умиротворение.
— Расскажи про Давида и Голиафа! — попросила Лена, усаживаясь на стул напротив старушки.
— Голиаф был великан, с ним никто не мог совладать. А Давид — обычный юноша, пастух. И оружия у него было — всего лишь праща с камнями. Но у него было более сильное оружие — твердая вера в Бога. Благодаря вере он не только не испугался страшного великана, но и поразил его…
— Что значит «поразил»?
— Убил.
— А ему не жалко его было?
— Голиафа?
— Да.
— Сложно сказать, — задумалась Анна. — Жалеть ведь легко, когда ты книжку читаешь про что-то, что тебя непосредственно не касается, или слышишь об этом от кого-то. А этот великан убивал тех, кто был дорог Давиду, он представлял угрозу для всего его народа. Война была, когда тут о жалости ему было думать?
Лена наморщила лоб и понимающе кивнула.
— И потом ведь царь Давид жил до того, как пришел на землю Христос Спаситель. Люди тогда были более жестокие…
— А сейчас все добрые? — недоверчиво поинтересовалась Лена, которая уже и в семь лет знала, что это вовсе не так. Вот взять, например, хоть соседа бабушкиного дядю Толю, который с топором за женой бегает, а один раз, когда она у Анны пряталась, угрожал и соседку убить.
— Сейчас могут быть добрыми. Если очень захотят и очень постараются!
— А что хуже: когда человек одно что-то плохое большое сделает или много разного плохого, но маленького?
— Это как?
— Ну, вот убьет, например, как Давид Голиафа, или ничего в сущности плохого не сделает, просто у подружки конфеты отнимет и ее за косы дернет, или от бабушки убежит, а та будет переживать, или маме нагрубит?
— Знаешь, есть такая притча, — скрывая улыбку, сказала Анна. — К старцу пришли двое. У одного был один тяжелый грех, который постоянно тяготил его сердце. А у другого, как ты говоришь, много всего, но «ничего особенного». И вот старец велел им на речном берегу первому взять один большой камень, такой, чтобы еле поднять, а другому сотню маленьких, которые не сложно нести. И когда они пришли к нему с этими камнями, то мудрец велел положить их там, где они были раньше. Первому легко оказалось сделать, так как след от камня был глубоко в земле. А вот второй не знал, где были те камушки, которые он собрал. И старец сказал им: вот так большой грех бывает легче снять со своей души, чем множество «мелких»! Поняла?
— Да, — Лене не очень понравилось про камни: получается, что она, такая хорошая девочка, вовсе не такая уж хорошая… Поэтому она решила сменить тему: — А расскажи, как ты была маленькой…
— Маленькой? — лицо старушки погрустнело. — Ну что же, слушай.
У земского врача
Земский врач Николай Петрович, седеющий мужчина лет сорока с «чеховской» бородкой клинышком с усмешкой посмотрел на семилетнюю Анну, которую привез отец, зажиточный крестьянин, не намного моложе доктора.
— Ну что, Роман, вылечил я твою дочь?
— Да, Николай Петрович.
— А вы говорите, земская медицина плохая!
— Да никто не говорит, — попробовал было перебить его крестьянин, но врач досадливо махнул рукой:
— Отстань! Вспомни, что во время революции ты говорил? Что земские врачи распространители революционной заразы!
— Так ведь угроза тогда для страны была, Николай Петрович… Да и давно оно было…
— Давно? — усмехнулся доктор. — Для кого-то может быть и давно, вон для нее, например… Аккурат ведь родилась в 1907 году, как революция закончилась…
— Ну, так закончилась, что же вспоминать? — пытался свернуть неприятный разговор Роман, но врача не так просто было переговорить.
— Э, нет! Из искры возгорится пламя… Великие дела ждут нас впереди! — Он налил себе в граненый стакан спирта, разбавил водой и, не закусывая, выпил. — Вот у тебя одиннадцать детей уже. И все живы! А почему?
— Бог здоровья дал?
— Глупый ты человек! Благодаря земской медицине! Согласен, что кому-то и Бог здоровья дает, но не всем же! Раньше слабые умирали. Потому и говорят чудаки, что раньше люди были более здоровые. Конечно были, больные же еще во младенчестве умирали, потому что их никто не лечил. А вот подожди, медицина еще шаг вперед сделает, и больные будут живучее, чем здоровые!
Аня со страхом смотрела на доктора. Какой-то он был непонятный: с одной стороны вроде бы и добрый, и ее вылечил, и многих из ее братьев и сестер. С другой стороны странные какие-то вещи говорил, которые были ей непонятны, но по сердцу царапали как наждачная бумага… Девочку очень впечатлило, когда отец рассказал ей, что их земскому врачу ничего не стоит отрезать человеку руку или ногу, а то и распороть живот и вытащить оттуда больные внутренности.
— Зачем? — со страхом спросила она тогда.
— Бывает нужно, чтобы человек жил дальше, он должен лишиться чего-то важного, — задумчиво ответил маленькой девочке привыкший к боли и смерти крестьянин. — Сгнила, например, у него рука или нога, если ее не отрезать, то пойдет заражение дальше, и умрет он. А так поживет еще, хотя и сложно это, особенно по нашим деревенским условиям…
— А внутренности? — с содроганием спросила Аня.
— А что? И они также гниют. А что-то если удалить, то будет человек не то чтобы как новый, но все же сможет пожить.
— А не страшно доктору так живых людей резать?
— Нет, — улыбнулся мужчина. — Кому страшно, те в медицину не идут. Но тут ведь другое важно: нужно отрезать именно то, что нужно и так как нужно, это ведь самое сложное. А потом бывает ведь, что можно и не резать ничего, так вылечить. И вот наш земский врач, честь ему и хвала, всегда пытается сделать так, как лучше для больного.
С тех пор девочка боялась доктора, но и прониклась к нему уважением. Когда у нее заболел живот, и отец повез ее лечиться, то она присмирела, и всю дорогу о чем-то напряженно думала.
— А вы будете мне живот распарывать? — первым делом задала она врачу волновавший ее вопрос.
— Это зачем еще? — засмеялся тот, сразу увидевший опытным взглядом, что лечение будет не сложным.
— Мне тятя сказал, что вы людям животы распарываете, когда у них что-то болит.
— Прямо-таки у всех? — хитро посмотрел на нее Николай Петрович.
— Не знаю, — стушевалась Аня.
— Ну, так вот: у тебя в виде исключения не буду я ничего распарывать. Попьешь вот эту микстуру неделю, и, думаю, что все хорошо будет.
И сейчас, через неделю, когда все прошло, и угроза распарывания живота стала казаться девочке чем-то из области фантастики, ей все равно хотелось поскорее покинуть неуютный кабинет земского врача, где в стеклянном шкафу лежали какие-то страшные медицинские инструменты, напоминающие орудия пыток, неприятно пахло какими-то противными лекарствами, да еще и в приемной толпились страждущие, один вид которых мог и взрослого вывести из равновесия — не то, что ребенка. Анна как-то не слушала, о чем говорят доктор с отцом; наконец, она поняла, что разговор их подошел к концу.
— Пойдем мы, Николай Петрович, — примиряюще сказал Роман.
— Да иди!… — махнул рукой врач. — Темнота!
Вдруг в дверь влетел Степка, парень лет пятнадцати.
— Ты чего? — строго спросил доктор.
— Беда! Война началась! С немцами!
— Вон как! — задумчиво сказал Николай Петрович, достал сигарету и судорожно закурил. — Ну что же, война между нациями перейдет в войну между классами. Быть второй русской революции!
В его взгляде было что-то пугающее и торжествующее. Он затянулся, и тут же зашелся сильным кашлем: у врача начиналась чахотка, вылечить которую он не мог.
— Иди уже! — махнул он остолбеневшему Роману.
Тот, впавший в столбняк от страшного известия, машинально перекрестился, и, подтолкнув в спину саму не понимавшую почему заплакавшую Аню, вышел из дома доктора.
Деревенское детство
Аннушка была девятым ребенком в семье, как считалось, «зажиточного» крестьянина. Хотя какая там «зажиточность» с одиннадцатью-то детьми? Но в то время в России все-таки еще немало было тех, кто умел ценить то, что имеет, хотя бы и малым оно было. Жили они в одном из сел большой Нижегородской губернии.
Аню мать звала «Аннушкой». Волосы у девочки были белые, кудрявые – ну, чисто ангелочек, как их на открытках рисуют. Скромная была, послушная, тихая, вроде бы чего еще требовать? Но раздражало ее родителей Романа и Пелагею, что дочь их чудная какая-то, будто «не от мира сего». Играет всегда одна, от компаний шарахается, не озорничает, в церковь любит ходить молиться.
И талантов у нее много было — и петь, и рисовать, и к учебе способности хорошие, только поучиться у нее в церковно-приходской школе всего-то одну зиму и получилось: родились в семье еще двое ребятишек, нужно было нянчить их, маме помогать.
А батюшка-законоучитель очень жалел, что Аннушка из школы ушла: даже домой к ним приходил, уговаривал Пелагею, чтобы дочь в школу отпустила. Но та ни в какую: кто мне дома помогать будет? Ведь другие дети уже вовсю отцу помогали в его нелегком крестьянском труде: «зажиточность» строилась на огромном труде всех членов большой семьи с раннего детства. Лошадь у них была, корова, другая живность, всем им уход нужен. Землю опять же надо обрабатывать. Батраков у них и в помине никогда не было. Так что не удалось Ане поучиться. Хотя самой прилежной ученицей была.
Дети крестьянские Закон Божий плохо понимали, то ли способности у них не было, то ли интереса, а может батюшка не мог им толком объяснить. Рассказал он им про Троицу, про две природы во Христе — Божественную и человеческую, а как рассказал? Прочитал из «Катехизиса» митрополита Филарета, который и иной взрослый с первого раза не поймет, а потом спрашивает: «Сколько у нас Богов?». Кто говорит — три, кто — два. Только Аня тоненьким голосочком пищит: «Один!» Похвалил ее священник; но, впрочем, у девочки скорее от молитвы понимание богословия было, чем от краткой учебы, как сказано в Евангелии «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».
Началась война, жить стало еще сложнее. А уж после революции и вовсе плохо стало. Даже хлеба досыта нет. Сидит как-то Аннушка на улице, играет, и вдруг видит, что едет карета. Золоченая такая, и кони в нее красивые, ухоженные запряжены, в деревне таких не увидишь. «К чему бы карета в наших местах?» — подумала девочка, а та возле нее остановилась. Выходит из экипажа женщина красоты необыкновенной, величественная; наверное, Царица. Подошла она к Ане и спрашивает:
— Что, Аннушка, кушать хочешь?
А та голодная всегда была. В большой семье как часто бывает? Кто успел, тот и съел, а уж по голодным временам девочке и вовсе досыта есть не приходилось.
— Хочу, — говорит.
И дала ей Царица каравай хлеба, белый и румяный.
— Ешь, Аннушка.
Села в карету и уехала. Только не было у Ани такого даже в мыслях, чтобы втихаря от других что-то есть. Принесла каравай маме.
— Где взяла? — испугалась Пелагея.
— Царица дала…
Не очень-то мать девочке поверила, но хлеб взяла, строго сказала никому про то, что было не говорить, а каравай на всех разделила.
Казалось, что самое сложное пережить годы гражданской войны, но и потом легче крестьянам не стало. Началась коллективизация, Романа раскулачили.
— Какой же я кулак? — чуть не плакал мужчина, у которого увели всю скотину, забрали нажитое непосильным трудом большой семьи. — Да у нас отродясь батраков не было, с утра до позднего вечера все работаем, и еле концы с концами сводим, даже детей досыта накормить не можем!
Но кто же будет мужика слушать? Стали дети впроголодь жить. Нянчит Аннушка младшую сестренку и поет ей песню, которую сама тут же сочинила:
Кушай, Дуня, тюрю,
Молочка-то нет:
Увели коровку,
Увели чуть свет.
Очень тяжело им было, но все выжили. Так и выросла Аннушка среди всех этих испытаний. Пришла пора ей замуж выходить.
Нарушенный обет
Путь Аннушки к браку был долгим. Не лежала у нее к этому душа. С детства мечтала она о монашеской жизни. Особенно любила она Серафимо-Дивеевский монастырь. Побывать там получалось у нее не часто: больше сотни верст было от дома, одной крестьянской девушке по тем временам так просто и не преодолеть такой путь. Но не раз Анна все же ходила вместе с другими богомольцами в Дивеево и в Саров. Ее впечатлили величественные храмы, умиленное пение сестринского хора, проходила она по канавке преподобного Серафима, читая Иисусову молитву. Один раз, пока шла по канавке, мелькнула у нее в голове мысль подойти к игуменье, попроситься в число сестер, но Аннушка отогнала эту мысль — и без деревенских девчонок есть кому в такой славный монастырь прийти.
Думала она о монастыре каком-нибудь попроще, но не сложилось: родители были против. «Вот двух младших поднимем, так дальше твоя воля, а так помоги мне пока, отец-то вон как болеет!» — строго сказала Пелагея, и дочь не могла не почувствовать ее правоту. Роман и, правда, умер через несколько лет.
Но как постарше Анна стала, монастыри начали закрывать. В тайне своего сердца решила Аннушка принести обет девства и хранить его всю жизнь. «А там со временем может и настоящей монахиней стану», — думала она. А тут Пелагея начала болеть. Нужно было за ней ухаживать. Вместе молились, жизнь их тихой была.
Стали к Анне многие свататься. Она девушка красивая была: светлые волосы, голубые глаза, стройная, высокая, румяная, чернобровая. А всем отказывала: помнила, что Богу обещала.
Пелагее же все хуже становилось. Однажды лежала она на кровати, и вдруг говорит дочери:
— Подойди ко мне!
— Что, мама? — спрашивает та.
— Умру я скоро, недолго мне жить осталось.
— Да что ты говоришь, ты долго еще проживешь! — возразила Аннушка, а сама чувствует, что мать сегодня и умрет. Кольнуло сердце, слезы на глаза навернулись, но внешне не показывает: не хочет, чтобы больной еще тяжелее было.
— Все ты поняла, как я вижу, — Пелагею не провести было. — Вот послушай, что я тебе скажу: выполни мою последнюю материнскую просьбу, или благословение, если так тебе понятнее.
— А что, мама? — спрашивает дочь.
— Обещай мне, что выйдешь замуж, как я умру! — и, опережая возможные возражения, Пелагея скороговоркой заговорила: — Дом наш по наследству твоему старшему брату Тимофею переходит, ты с его женой не очень ладишь. Да и дело ли приживалкой жить? Про все твои детские фантазии о монашенках я знаю все, но монастыри-то смотри все позакрывали, а жить-то надо как-то. А как? Что ты умеешь?
Анна опустила голову: получалось так, что сама-то по себе она жить совсем и не умела — все за родителями.
— То-то и оно! — увидев, что слова ее оказывают планируемое воздействие, продолжила мать. — И что ты можешь мне возразить?
Хотела Аннушка сказать, про свой обет; подумала, что не будет ее мама тогда просить выйти замуж, но побоялась, а почему и сама не знала – страх какой-то ложный обуял. И потом, когда Пелагея умерла, а братья и сестры стали говорить ей, что нужно замуж выходить, позор для деревенской девушки одной быть, а в монастырь она пойти не сможет, потому что позакрывали все монастыри, то не смогла Анна им перечить. И вышла замуж за того, кто к ней посватался.
Три брата
Когда умерла Пелагея, Анне исполнилось двадцать семь лет. Перестарок по тем временам. Но красота ее многих привлекала.
Жили в соседней деревне три брата — Михаил, Петр и Федор. В русских народных сказках обычно старший брат самый умный, а младший «дурачок». В этой семье наоборот было: старший Михаил очень любил женщин и вино. Кровь у него горячая: чуть что, сразу в драку лез. Не раз за это и срок заключения отбывал. Младший же Федор, наоборот, в Москве учился, стремился к чему-то. Убежденный атеист был. А Аннушка приглянулась среднему Петру, который, как среднему и положено, был «и так и сяк».
Хоть и не было в нем такого размаха, как в старшем брате, но кровь все равно очень горячей была. Вышла за него замуж Анна через год после смерти матери, а еще через год родила дочку Сашу. Петр хоть и моложе жены был, но ревновал ее к каждому пню, хотя и повода она не давала. А что совсем уж плохо — бил ее.
Младший брат его ругал за это, когда приезжал:
— Что ты за мужик, если на женщину руку поднимаешь?
— А!!! Так она и тебе приглянулась! — вскипал ревнивец и бросался на него.
Федор с Анной много разговаривали, но ни о чем таком, что не могли бы сказать в присутствии Петра, речи у них никогда не было, но разве объяснишь это человеку, у которого ревность весь разум накрыла? Так что со временем все реже младший брат стал в родительский дом выбираться, но с Аннушкой добрые отношения сохранил, хотя и не все в ней ему нравилось.
— Чего ты все молишься? — раздраженно спрашивал Федор.
— Так как же не молиться, это для меня так же естественно, как дышать…
— Надо же, глупость какую выдумала! От безграмотности вся твоя вера! Ты вот полгода всего и поучилась, поэтому поповский дурман так крепко в голове твоей и засел. А поучись ты как следует в школе, а уж особенно в институте — все бы это из тебя выбили, потому что умная ведь ты женщина!
— Тогда хорошо, что я не училась больше, — просто ответила Анна.
— Птицы есть такие, страусы. Сунут они голову в песок, и думают, что раз никого не видят, то и их никто не видит. И ты пытаешься от жизни прятаться. Вон старший мой брат сивухой пустоту заливает, а ты духовной сивухой. Как писал Карл Маркс, религия — опиум народа.
— Так какая же пустота, Федя? — удивилась женщина. — Нет у меня никакой пустоты.
— Кажется это тебе! В советской стране живешь, где великие дела каждый может совершить, а жизнь твоя проходит, как при старом режиме. Ну что это за жизнь? Ни образования, ни интересов настоящих, муж драчун…
— Петр хороший, просто ревнивый очень, — возразила Аннушка. — И почему так?
— От неуверенности в себе. А неуверенность — от недостатка образования, но, в первую очередь, от отсутствия классовой сознательности. Все-таки, что не говори, крестьянин — это тебе не пролетарий. Нет у него подлинного понимания того, что такое настоящий советский трудовой человек, и каково его великое призвание. Недаром наша первая Конституция за голос одного рабочего четыре крестьянских давала!
— А что же ты сам не рабочим стал, а инженером? — осторожно поинтересовалась женщина.
— Потому что стираются уже грани между рабочими и трудовой интеллигенцией, которая есть то же часть рабочего класса, так как вышла из него, вскормлена его живительной силой. Наша Сталинская Конституция 1936 года — самая демократическая в мире: она не только крестьянам дала равные права с рабочими, но и тем отщепенцам, которые на заре становления советской государственности избирательных прав были лишены — бывшим эксплуататорским классам. Теперь они не могут причинить никакого вреда нашей великой Родине! Но все равно высшее благо — это причастность к рабочему классу!
— Так ты же вроде всего год и поработал рабочим?
— Два. И вполне мне этого хватило, чтобы впитать в себя то необходимое для жизни, что может дать только гегемон — рабочий класс!
… Тяжеловато Анне такие разговоры давались, не все она в них и понимала. В Евангелии она читала, что гегемон (там игемон было написано) — это Понтий Пилат, а тут оказывалось, что рабочий класс. Если бы была она пограмотнее, то образы, проносившиеся в ее голове, сформулировала бы в виде вопроса — не умыл ли и новый коллективный гегемон руки — ведь хуже в стране стало, чем при «старом режиме», который все так кляли? Но чувствовала женщина, что Федор хороший, искренне верит в то, что говорит. Только совсем не в то, во что нужно верит, поэтому нужно молиться за него. Но молитва эта непростой была: Петр вдруг начинал ее к Феде ревновать, да так, что, случалось, и опять руку на жену поднимал. «Наверное, это потому, что обет я свой нарушила, так что нужно смиряться», — думала Аннушка.
А когда прожили они с мужем три года, родился у них сын.
Коленька
Очень Аннушка почитала Святителя Николая. С детства ему молилась.
Однажды, маленькая совсем, пошла она на речку. Пелагея на берегу была, отвлеклась на что-то, смотрит, а дочь тонет. И далеко уже заплыла, а мать сама плавать не умеет. Мечется по берегу, кричит, а помощи ждать неоткуда. Встала тогда Пелагея на колени, и со слезами на глазах стала Святителю Николаю молиться.
А Аня в воде чувствует, что накрывает ее, тянет в глубину. Она еще маленькая совсем, но понимает, что если заснет сейчас, то никогда не проснется. И видит, как святой с иконы, которая у них в доме висела, ласково так, ее спрашивает: «Ну что, Аннушка, хочешь к Богу идти?». А та, хоть и маленькая, поняла, что если умрет, то родители ведь будут переживать. Ничего она и не сказала святому, а тот все понял. «Хорошо, — говорит. — Вон твоя мама на берегу за тебя молится. Попроси и ты!». И только Анна одно слово «Помоги» сказала, как вытолкнула ее какая-то сила прямо на берег.
На всю жизнь чудесное спасение свое она запомнила и всегда Святителю Николаю молилась. Поэтому, когда сын родился, то назвала она его Коленькой, хоть и предлагал им с мужем классово сознательный Федор более современные имена — Виленин, или уж, на худой конец, Трактор. Но Петр в данном случае жену поддержал. «Своих так назовешь, если будут», — коротко сказал он брату.
Вроде бы и рад он был, что сын родился, но только какие-то сомнения все больше стали его терзать, не верил он жене. Послушает ее, вроде бы и нет причин ревновать, а как останется один на один с собой, так опять мысли мучают. Прямо не говорил, но видимо сомневался его ли сын. А уж как выпьет, то так стал Анну избивать, что какая бы терпеливая она не была, но решила уехать в город к сестре. Та, как увидела кровоподтеки на ее теле, хоть и самой там нелегко жилось с семьей, но тут же сказала: «Приезжай ко мне». Приехала к ней Аннушка с Коленькой — Шуру бабушка с дедушкой, родители Петра, не отдали — очень любили внучку, души в ней не чаяли. Да и не справилась бы она в городе с двумя детьми.
В первые месяцы все неплохо было — рос Коленька здоровый, радовал маму. Только недолго совсем он прожил: умер от воспаления легких, когда ему шесть месяцев было.
Незадолго до этого соседка к ним приходила, про которую судачили, что недобрый глаз у нее. Увидела Аниного сына и говорит:
— Какой хороший мальчик! Сколько ему?
— Полгода, — отвечает Анна.
— Ба! А я думала два!
И давай удивляться. А ребенок после этого стал капризничать, заболел и умер. Так и думала Аннушка, не помнившая себя от горя, что сглазили ее сына, пока годы спустя священник не сказал ей на исповеди, что без воли Божией волос с головы человека не падает, что, может быть, Господь прибрал ее сына, потому что иначе слишком тяжкими были бы его жизненные испытания. Позднее, среди скорбей, Анна всегда эти слова вспоминала, понимая, что сейчас ее мальчику могло бы быть ужасно плохо. «Но все равно ведь сглазила!» — думала она при этом.
Городской священник
В городе Анна решила найти духовника. Очень тяготило ее то, что нарушила она свой обет, все плохое, что было, с этим связывала, и нужен был ей совет опытного пастыря, который бы направил ее, как дальше ей жить. Мыслями этими поделилась женщина с соседкой тетей Шурой. Та была очень активной прихожанкой — знала все не только про всех священников города, но и про весь причт церковный, и про певчих, и много еще про кого. И на все у нее свое суждение было.
— Я Господу обещала, — тихо сказала Анна.
— Что обещала? – лузгая семечки, деловито поинтересовалась тетя Шура.
— Девство свое хранить.
— Ну, обещала от неразумия, непонимания того, что это такое. Насмотрелась на монашенок в красивых черных одеждах, которые все недостатки их скрывают, которые живут не в лачугах, а в богатых монастырях, вот и навыдумывала себе разного. А это все просто фантазия, выдумка детская!
— Но…
— Что но?
— Нужно мне бы с батюшкой поговорить…
— А вот давай сходим к отцу Сидору, он самый грамотный священник из тех, кого я в жизни видела. Он тебя наставит.
Пришли женщины к отцу Исидору. Тот был и впрямь очень образованный, передовых взглядов. Когда-то университет закончил. Он прихожанам говорил, что не простая у них теперь церковь, а живая, а что это такое жители этого городка не очень-то понимали. Им даже если полдня объяснять, все равно не поняли бы, кто такие обновленцы. А так церковь у них не закрыли, нового попа в отличие от старого власти не трогали. И поп всем хорош: проповеди говорит — лучше, чем другой оратор на митинге, и службу знает, но сделал ее покороче раза в два, говорит, что не это главное. И не какой-нибудь там лохматый: волосы коротко пострижены, взгляд стальной, бороды и усов можно сказать, что и вовсе нет. И на каждую жизненную ситуацию у него есть, что сказать, и из Писания и от себя. Он потом, когда безбожную пятилетку объявили на повышение большое пошел: взяли его в НКВД работать, несмотря на темное религиозное прошлое. Так что авторитет несомненный!
— Ой, отец Сидор, как рада я вас видеть! Приятно всегда встретить такого человека! — залебезила тетя Шура.
— Ну, будет тебе! — остановил ее он, довольно ухмыльнувшись. — Ты кого ко мне привела?
— Да вот соседка моя, Аннушка, духовника себе ищет. Мучает душу ее, что дала она Богу обет девства, а она матери и родных послушавшись, замуж вышла.
— Ты что монашка была? — с усмешкой посмотрел на девушку отец Исидор.
— Нет, батюшка.
— Так что же за обет ты дала? Кому?
— Сама. Богу. Обет девства…
— Глупая ты девчонка! — насмешливо сказал священник. — Зачем себя мучаешь? Что было – то прошло. Вот ты сама посуди, зачем Богу нужно твое девство? Разве он в нем нуждается? — и столько циничной уверенности было в тоне, которым это произносилось, что Анна заколебалась: вдруг она и правда что-то не понимает? А ее собеседник, наблюдая оказываемое воздействие, еще более уверенно продолжил: — Сотни лет назад в Европе жил один христианин, чистейший человек, Мартин Лютер. Он боролся с католической ересью и победил ее в отдельно взятой стране. Это был человек огромной силы духа. Так вот он был монах и женился на монахине. Разве сделал бы он такое, если бы это было нельзя делать?
Не слышала Анна про Лютера, и имя какое-то у него неправославное было, но возразила неуверенно:
— Может он и хороший человек был, но оступился, все мы немощные, Бог его и простил?
— Простил! — передразнил ее искуситель. — Он не в двадцать лет женился, а в сорок с лишним. Монахине тогда было двадцать шесть, правда… Тебе сколько было, когда ты замуж выходила?
— Двадцать восемь… — пролепетала Аннушка.
— Ну, видишь, лишних два года отбыла. И вышла ведь не за старого монаха надеюсь? — засмеялся отец Исидор.
— Нет, за обычного деревенского парня…
— И что тебе не нравится?
— Да жизнь очень уж сложной после этого стала. Может быть, страдаю я, что нарушила обет?
— Поэтому? Так ты и так бы страдала. Или и так не страдала. Одно с другим никак не связано. У того же Мартина Лютера, кстати, шесть детей было, и умер он в старости.
— А его жена?
— А что жена? Тоже больше чем полстолетия прожила, очень даже прилично для шестнадцатого века!
— Но…
— Да ведь ты же не давала никаких официальных обетов, — уже мягко сказал священник и взял девушку за руку. — Выдумка это твоя. Не мучай себя…
— Ну, раз это правда, так…
— Правда-правда, — кивнул головой отец Исидор. — А теперь иди, нужно мне Александру поисповедовать.
— Вот, отец Сидор, как вы ей грамотно все обрисовали, да еще и Катарину фон Борк в пример привели! — с восхищенной улыбкой сказала Александра, целуя священнику руку.
— А ты откуда про то, как жену Лютера звали, знаешь? — с подозрением поинтересовался тот.
— Так чай я в гимназии училась, — обиделась Александра.
— Хорошо училась. Думаю, что общее это наше дело, не мешать людям идти в светлое будущее! — весело ответил он ей. И тут же воскликнул: — Как же хочется курить, и разнервировала же она меня! Ну что у тебя там за грехи?
— Да вроде ничего я за собой не помню: не убивала, мужу не изменяла, не крала…
— Ну, вот и отлично, можно сказать — почти что святая! А теперь еще и одну заблудшую овцу на путь истинный наставила! — весело воскликнул священник, быстро накинул на голову Александры епитрахиль, скороговоркой прочитал молитву и, скинув рясу, чуть не бегом вышел из храма, чтобы покурить.
Цена буханки и четверти часа
Началась Великая Отечественная война. Петр ушел на фронт, а вскоре пропал без вести. Так и не вернулся он с войны. Сестра Аннушку на завод устроила работать. Про дочь теперь нечего и думать было, чтобы забрать к себе: время тяжелое, голодное, в деревне все равно легче. Но каждый выходной женщина к дочке ездила.
Анна вроде бы свободной стала; мужики, которые на войну не пошли, даже среди изобилия одиноких баб на нее внимание обращали — после тридцати красота ее еще больше расцвела. Только недотрогой она была; думала, что теперь-то уж точно ни одного мужчины в ее жизни не будет.
Бабы ее не любили. «Не настоящая у нее красота! — судачили они между собой. — Наверняка красится. Где только краску берет в такое тяжелое время?». Решили однажды посмотреть, какая же она на самом деле. Взяли кадку холодной воды, да и окатили ее прямо в заводском дворе. Только Анна еще лучше стала — косметики ведь у нее никакой не было, красота-то своя. Расстроились бабы, одна даже заплакала от обиды.
А тут как раз проходил директор завода — Амир Бекханович. Он чеченец был. Имя его значило «правитель», а имя отца «главный князь». Хоть и не было в стране победившего социализма уже князей, Амир Бекханович себя таковым вполне ощущал — много рабочих в полной его власти находились. Он суровый был, гордый, мстительный. Не молодой, конечно, но сохранился хорошо, заводские бабы его красавцем считали. А увидел Анну в момент, когда с нее вода стекала, и влюбился.
Да так, что спрятал свою гордость до времени, стал обхаживать, подарки дарить. Один раз платок подарил, другой раз — леденцы, которые Аннушка дочке в деревню отвезла. Размышляла она, стоит ли брать подарки, с другой стороны — вроде бы ничего особенного не дарил он ей…
Амир еще больше влюбился. Остановил Аню во дворе и говорит:
— Приглянулась ты мне. Хочу взять тебя в жены!
Она растерялась и отвечает:
— Не могу, у меня есть Жених.
— Как? Я же узнавал: твой муж без вести пропал. Погиб он, не вернется.
— Что же, значит, надо так. А я обет дала Богу. Он — мой Жених до конца моих дней!
Ничего не ответил ей Амир Бекханович, только побагровел весь, отвернулся и ушел. Первый раз в жизни ему женщина отказала, да когда?!! Когда он руку и сердце предлагал! Не мог директор такого простить.
Но через несколько дней, как ни в чем не бывало, подошел и дает буханку хлеба:
— Отвези дочке.
Время голодное было, для себя Аннушка, может, и отказалась бы, а для дочки не смогла. Не знала она, что теперь каждый шаг ее под особым контролем, судьба ее на волоске висит.
И вот однажды ездила она в деревню помочь картошку копать. Устала очень. Подумала: поеду утренним поездом, успею! А он задержался. И опоздала Анна на работу на пятнадцать минут.
А время военное. Охрана ее остановила, стали допрашивать. А тут еще кто-то как бы невзначай вспомнил, что буханку она с территории вынесла: не только саботажница, но и воровка. А Амир Бекханович, сокрушенно кивая головой, подтвердил, что так оно и есть, хотя сам ей хлеб и дал.
Много Анне Федор в свое время рассказывал про самую демократическую в мире Сталинскую Конституцию. Но в реальности Конституция в СССР в это время значила меньше закрытых постановлений, высшие меры наказания назначали внесудебные органы, официальные законы легко могли попираться волей тех, кто мог это сделать перед тем, как потом самому стать жертвой той же машины репрессий, а ложь и предательство были негласными добродетелями.
Особенностью советской правовой системы было существования Особого совещания при НКВД СССР (в разные года по разному оно называлось, и в той или иной форме действовало с 1922 по 1953 год). Это был внесудебный орган, имевший полномочия рассматривать уголовные дела по обвинениям в общественно опасных преступлениях и выносить приговоры по результатам расследования. Особое совещание не входило в судебную систему. Приговоры особым совещанием выносились в упрощённом порядке. Рассмотрение дела и вынесение приговора производилось в отсутствие обвиняемого и без адвоката. Аналоги такого органа имелись в Российской империи при Петре I и Александре III, но только в Советском Союзе использование возможности, говоря языком петровской эпохи «вершить суд согласно здравому смыслу и справедливости», (то есть без требования соблюдения закона и судебных формальностей), использовались так широко.
Вот такое совещание и осудило Анну за буханку хлеба, которую ей подарили, и за четверть часа опоздания на работу — на десять лет, с отбыванием в колонии, где должна она была сплавлять лес.
Несвобода
Если так разобраться, то никогда в жизни Анна свободной и не была: то от родителей зависела, то от мужа, то от начальства на заводе. Но так плохо, как в колонии, ей нигде не было. Урки ее невзлюбили, издевались, отбирали и без того скудную еду. За год она больше, чем на десять лет состарилась.
Однажды, когда на реке сплавляли деревья, подошла к Ане Люська, которую посадили за то, что она занималась проституцией, а клиентов своих убивала, чтобы ограбить.
— Ну что, святоша, — говорит, — пора тебе к твоему Создателю.
И резко толкнула ее в воду. Мимо как раз большое бревно плыло, чуть не убило Аннушку. А та не ожидала этого, а в уме только одна мысль промелькнула: «Никола Угодник, помоги!». И какая-то сила ее на берег выкинула. Никто не понял, как ей удалось спастись, но Люська с этого времени стала к Анне с опаской относиться: «Ну эту Нюрку, кто его знает, чего с ней такое!».
Единственным утешением Анны в заключении была молитва. Молилась она постоянно, просила помощи у Пресвятой Богородицы, Святителя Николая. Иногда сомнение железным обручем сковывало ее душу. Женщина вспоминала, как Амир говорил ей, гневно блестя глазами: «Что твой Бог? Разве он поможет тебе? А я озолочу! И ты, и твоя дочь ни в чем не будете нуждаться!». О дочке Аннушка очень тосковала: «Как там Шуронька? Так ли я сделала, что отказала Амиру? Он ведь все по-честному вроде хотел». Но потом вспоминала про буханку хлеба и пятнадцать минут, и понимала, что не зря, все правильно она сделала — не любил он ее, просто сильную страсть испытывал. Если бы любил — разве поступил так?
Однажды, когда соседки-урки отобрали у нее вообще всю еду, и голова Анны ночью кружилась от голода, ночью к ней пришел Святитель Николай. Он дал ей пирожок, женщина съела его, и почувствовала, что голод прошел, появились силы жить дальше. На другой день уголовницы опять отобрали у нее всю еду: «Давай заморим святошу голодом, раз в воде она не тонет!» — предложила Люськина подруга Юлька. «Ну, ее», — ответила та. Но Юлька решила все же свое дело до конца довести. И вот несколько дней подряд она днем у Аннушки еду отбирала, а той ночью Святитель приносил пирожок.
Юльке как-то боязно стало, что Нюрка без еды живет, а сил у нее как будто бы и больше стало.
— Слышь, Люськ, — говорит, — давай последим за святошей ночью, может она где-то еду тырит втихаря?
— Давай, — согласилась та.
И смотрят они ночью, а Анна с кем-то разговаривает, а нет никого.
— Нюрк, ты с кем базаришь? — испуганно спросила Юлька.
— С Николаем Угодником, — отвечает та.
Бабы совсем перепугались. Сказали начальству, что Нюрка с ума сошла. Те вызвали врача.
А доктор верующий попался. Пожалел он Аннушку, отправил ее в больницу. Год она вместо десяти в колонии отбыла, а потом еще год в психиатрической клинике. Только там ей неплохо было: это такая больница оказалась, где верующие врачи прятали людей, которые не могли выжить в социалистической реальности. Потому что если бы была это настоящая больница, то там, тоже мало не показалось бы.
Вместе с другими больными собирала Анна грибы, ягоды без всякой нормы. У нее было полное нервное истощение. Молитва, лес, уединение восстановили ее силы. А потом как-то так получилось, что ее отпустили. Когда она приехала в деревню, соседи не узнали: красавица стала старухой.
Возвращение в город
Пустила Анну к себе пожить одна из ее сестер, которая в деревне осталась.
— Наберись сил, — говорит.
Каждый день уходила Аннушка в лес, собирала грибы и ягоды. Хотела хоть чем-то услужить сестре и ее семье, чтобы не быть обузой. Целыми днями так по лесу и ходила.
Захотелось ей там однажды пить, да так, что темные круги перед глазами пошли, не только все во рту пересохло, но и само тело какое-то стало не такое как обычно… А воды-то с собой и не взяла! Только взмолилась: «Господи, хоть капельку водички дай мне великой грешнице!», сделала еще с полсотни шагов вперед, а там колодец… Напилась женщина, силы к ней вернулись, поблагодарила Бога и пошла дальше.
В другой раз рано ушла из дома. Хлеб не стала брать: и так его мало, лучше пусть детки съедят, а ей не привыкать. Идет по лесу, а осень, ягод уже нет, да и грибов мало. Вдруг мужик какой-то мимо на телеге едет, хотя и ни к чему бы это вовсе, никто ей обычно не попадался. А этот остановился и говорит:
— Что, бабушка, голодная, небось?
-Да, миленький! — а про себя думает: «вот, уже и бабушкой стала!»
— На тогда, — и батон белого хлеба протягивает.
— Храни тебя Господь! — ответила Анна. — Как тебя звать-то?
— Николаем.
И уехал.
Поблагодарила женщина Святителя Николая за помощь и пошла дальше.
Очень Анна всегда хотела сестре угодить. Однажды в праздник Казанской иконы Божией Матери пошла она на речку белье полоскать, оступилась и ногу сломала. Совпадение это было, или нужно было ей и через это испытание пройти, но сама Аннушка всю жизнь потом себя винила, что в праздник решила работать, и внучкам рассказывала.
Когда закончилась война вернулась Анна в город, но на завод уже не пошла работать: здоровья не было, да и нога только стала выправляться. Устроилась она в столовую работать. Дали ей комнату в деревянном доме, кухня общая, удобства вообще во дворе. Соседи муж с женой. Соседка — тоже Анна, хорошая женщина, а муж ее Анатолий, как напьется, так жену начинает бить. Та часто пряталась от него у Аннушки в комнате, а тот топор схватит и кричит: «Нюрка! Нюрка! Выходи! Убью обеих!». Соседи раз его в милицию сдали, так он присмирел на какое-то время, а потом смотрит, что ничего ему, в сущности, не сделали, и опять за старое взялся. Анну даже на кухню пускать перестал, у себя в комнате на плитке она готовила. Шура за это время подросла, вышла замуж.
Радости среди скорбей
Не все так уж безотрадно было в жизни у Анны. Очень любила она ходить в храм. Он в том городе единственный был, старенький, деревянный. Придет Аннушка на службу, встанет у Владимирской иконы Божией Матери, да так и стоит как свечка возле нее до самого конца богослужения. Заметил ее настоятель, отец Николай, благословил на клиросе петь. Голос у нее чудный был, всем нравился. Протоиерей Николай и духовным отцом ее потом стал: после отца Исидора женщина долго боялась к священникам подходить, а вот, наконец, нашла такого пастыря, какого искала.
Однажды Анна идет в храм утром, а во дворе церкви женщина какая-то.
— Что с тобой? — спрашивает ее Аннушка.
— Да вот хочу в церковь войти, да не пускает что-то, — отвечает та.
И видно, что ломает ее всю. Пот на раскрасневшемся лице выступил, глаза навыкате, зрачки вращаются, дыхание тяжелое, все тело дрожит и изгибается.
«Порченая», — подумала про себя Анна, а вслух говорит: — Давай помолимся!
Прочитала она молитву, перекрестила больную, та успокоилась и смогла войти в храм.
Слух об этом быстро разлетелся, церковный народ такие истории любит, и после этого стали все Аннушку просить за них молиться. Она скромная была, ей такое внимание не нравилось, но никому не отказывала, молилась за всех, кто просили.
Один раз приходит тетка какая-то и говорит:
— Помолись за моего умершего мужа!
Что-то насторожило в ней Анну, она и спрашивает:
— А ты православная?
— Нет, — отвечает та. — Молоканка.
Молокане — это рационалистическая секта, которая появилась в России в 60-х годах 18 века. Свое учение они называют «чистым молоком духовным»; не признают православную церковную иерархию, монашество, иконы, мощи, святых. В отличие от духоборцев, молокане признают Библию. Ее рассматривают как единственный источник истины, растолковывая ее в этическом смысле, и считают ее главным руководством в повседневной общественной и личной жизни. Священнослужителей у молокан нет, их роль исполняют «старцы» — пресвитеры. Религиозный культ сводится к молитве, собраниям, проповедям и пению духовных песен. По-видимому, «молокане» — это прозвище, которое дали им православные. Есть несколько теорий происхождения названия «молокане». Согласно одной из них, молокане пили молоко в постные дни, когда приём «скоромной» пищи запрещён православными канонами, за что их и прозвали молоканами. Некоторые связывают название «молокане» с рекой Молочной в Мелитопольском уезде, куда ссылали молокан. Имеет некоторое распространение версия, связанная с предпочтением есть молочную пищу в тюрьмах и армии, поскольку эта пища не могла быть приготовлена с использованием свинины, которую молокане не едят. Сами молокане предпочитают ссылаться на упомянутую в Библии метафору «духовного молока». Молокане представляют собой не нечто единое, а эклектичное религиозное движение с единым корнем, но с большими различиями во взглядах, песнопениях, учении, соблюдаемых праздниках.
Анна ничего этого не знала, естественно, но поняла, что не православная.
— Что же сами не молитесь? — только и спросила.
— Мы верим, что после смерти прекращается физическая и духовная жизнь человека. Сознание бессмертия человек обретает только после воскресения из мертвых, которое совершится при Втором пришествии Иисуса Христа, — отвечает молоканка.
— Мудрено ты говоришь, но что-то нескладно у тебя получается — вздохнула Анна. — Вроде бы и не нужно молиться и нужно… Помолюсь, что же поделать…
А тем временем Александре пришло время рожать. Стала она с матерью советоваться, как назвать ребенка. «Сына… уже поняла, что скажешь Николаем назвать. А если дочь?»
А был конец весны. Анна задумалась на минуту и говорит:
— Еленой.
— Почему? — удивилась Шура. — Вроде не было у нас Лен…
— Праздник ее скоро. 3 июня — память царя Константина и царицы Елены.
И родилась внучка как раз в этот день. Радовалась бабушка, Бога благодарила. А чем старше Лена становилась, тем больше они любили друг друга.
Видение
— Что же ты перестала рассказывать? — недовольно надула губы Лена.
— А что рассказывать, все уже рассказала, — улыбнулась Анна. — Теперь вот сижу с тобой, Бога благодарю, что есть в моей жизни такая радость как ты. Только страшно ведь на земле к кому-то привязываться…
— Бабушка, а мама сказала, что мы на Украину уезжаем… Это далеко?
— Да ты что! — ахнула Анна. — А мне ничего не сказала!
— Она говорит, что их с папой сократили, а другой работы здесь нет. А там родственники позвали в какую-то область… — Лена напряженно наморщила лоб и вспомнила: — В Донецкую. А там хорошо?
— Везде хорошо, где с Богом, — грустно сказала Анна.
***
Так и осталась Аннушка одна в городе. А через некоторое время умер духовный отец — протоиерей Николай. Душа скорбела об утрате. С работы она ушла: в столовой над ней стали издеваться, смеяться из-за того, что верующая. Антицерковные репрессии, проводимые по инициативе Н.С. Хрущева в 1958-1964 гг., сопровождались и усилением атеистической пропаганды. В целом в несколько смягченном виде ее формы и методы сохранились до конца 1980-х годов. Она носила как идеологический, так и формальный, а еще чаще — примитивный характер. Вводилось преподавание научного атеизма в высших учебных заведениях, создавались курсы для будущих лекторов научного атеизма. Принимались резолюции партийных и комсомольских конференций и собраний. На публикациях партийных и комсомольских газет можно проследить основные тенденции атеистической пропаганды данного временного периода. Это и требования к индивидуальной «работе» с верующими, а в реальности — жесткому психологическому и административному давлению, в результате которого многие «отказывались» от своих взглядов.
Это и представление верующих людьми «второго сорта», заявления о том, что верующая мать наносит непоправимый вред своим детям, разжигание вражды и непонимания между родителями и детьми на почве отношения к религии. Это и активное выискивание различного рода негатива в деятельности религиозных организаций, причем основной упор делался на недостойное поведение священнослужителей и прихожан, а еще в большей степени — на их заинтересованность получать «большие деньги» за то, что они «ничего не делают».
Шло также создание ажиотажа вокруг, возможно, и действительно нездоровых мистических проявлений религиозной жизни некоторых психически больных людей. Выдвигались требования сделать все для изоляции от религии детей до 18 лет. Делались попытки создания своего «коммунистического» «антирелигиозного» культа, на деле являвшегося возрождением примитивных форм языческой религии.
Говорилось о том, что свобода совести — не самоцель, она является фактически лишь переходным этапом в процессе полного изживания религиозных предрассудков. Представления самих пропагандистов о религии зачастую носили поверхностный характер, страдали грубыми искажениями. Однако верующие права на ответную полемику не имели, даже свобода церковной проповеди была жестко ограничена. После отставки Н. С. Хрущева накал атеистической пропаганды спал, но она продолжала занимать значимое место в идеологической политике государства вплоть до начала 1990-х годов.
Добрались эти антирелигиозные гонения даже до малограмотной бабушки, которой пришлось уйти с работы, как только ей начислили пенсию.
Пенсия была «новыми» сорок пять рублей — немного, конечно, но Анна не горевала. Тратила мало, пыталась что-то откладывать, чтобы послать дочери, которая с мужем копила на дом. В Великий пост сидела на хлебе с водой.
От одиночества и недоедания порой подкатывало уныние. Однажды Анна со слезами молилась, сетуя, что одна она, никому не нужная.
И вдруг видит, как стены ее маленькой комнатки раздвинулись, сама комната как будто больше стала. Прекрасный свет все в ней озарил. И входят Матерь Божия, Святитель Николай, святые великомученицы Екатерина, Варвара и Параскева. Хоть они и не представились, но Аннушка как-то сразу поняла, кто к ней пришел.
Слышит женщина голос дивный:
— Что же ты, раба Божия Анна, плачешь? Разве ты одна? Хочешь, с нами пойдем. А тело твое обмоют, оденут, утром готовое к погребению найдут.
А у нее в голове одна мысль промелькнула: «А как же Шура?». И все исчезло. Долго Аннушка вспоминала это видение. Но не унывала больше никогда.
На Украине
Однажды стояла Анна на молитве ночью и со слезами просила: «Господи, прости меня великую грешницу!».
И слышит мягкий спокойный мужской голос: «Что ты говоришь! Какая же ты грешница: ты одна живешь, благочестиво, тихо, спокойно. Я все вижу, все знаю про всех!».
Испугалась Анна и говорит:
— Нет, я грешу, Один Бог безгрешен!
И голос пропал.
Подумала Аннушка, что изведут ее видения, нельзя ей больше одной оставаться. Решила она съездить к дочери на Украину. И только подумала, как получает от той письмо, чтобы приезжала: на крестины Людочки, да и вообще погостить, не виделись давно, соскучилась. Так вот совпало. Приехала.
На Украине у Александры все тоже не так просто было, как ей представлялось, когда она решила из России туда уехать. Сначала купили маленький совсем домик — мазанки их называли. Троим, вроде, хватало, где жить, но семейство прибавилось: родилась еще одна дочка — Людмила. А тут еще муж Александры Алексей привез свою мать Елизавету. Совхоз во Владимирской области, где она жила, распался, вот все и разбежались из деревни. А снохе помощь нужна: внучку нянчить, так что не приживалкой ехать к сыну.
Пятерым в мазанке не повернуться, но тут подвернулась возможность недорого купить большой кирпичный дом после пожара. Он страшный такой был, одни стены. Но Алексей работы не боялся, отделал его как игрушку.
Все ей там нравилось. В доме комнат много, сад огромный, фруктов каких и не ела никогда. Грецкие орехи под ногами валяются, абрикосы. Анну поселили в комнате вместе с ее свахой Елизаветой.
Сначала все нравилось Аннушке. Рада она была возможности проводить время с внучками. Людочка любила слушать ее песни, а Леночка сказки; вместе они рисовали райских птиц в садах, пели. Катались в саду на качелях, собирали грецкие орехи, а потом вместе их колотили.
Чего-то не хватало не только Анне, но и Александре. И не хватало-то таких странных вещей, которые, казалось бы, и зачем вообще нужны? — березки под окном, трескучего мороза.
Скучала Аннушка и по родному храму Николая Чудотворца. Да и вообще храм здесь очень далеко был: выбрались они туда с матерью зятя только один раз. Анна дорогу не запомнила, а второй раз Елизавета не пошла. И вообще она стала ревновать: «Зачем нужны две бабушки в доме? Разве я не справляюсь? И готовлю, и за детьми смотрю». Шура уговаривала ее, что вдвоем легче, но бесполезно. Свекровь хмурила брови, и становилась все мрачнее. Даже на детей стала ворчать, когда они просили ее рассказать сказку: «Пусть вам баба Нюра сказки рассказывает, это она мастерица языком болтать, а не дела делать!».
Послушала Анна, послушала, и решила вернуться домой. Ведь у нее комната есть в коммуналке в городе, а у Лизы в деревне никого не осталось, пусть живет с детьми.
А Елизавету после ее отъезда то же что-то стала ностальгия мучить: «Как это я здесь на чужбине умирать буду? Вон брат-то мой Костя в деревне родной остался, поеду-ка и я домой!» Собралась и уехала.
Задумался Алексей: «Как же так? Матери наши далеко, старенькие уже, а мы в другой республике. Вдруг заболеют, а мы и приехать не сможем?»
Посоветовался он с Александрой, а той давно в Россию хотелось вернуться. Только мужу боялась сказать: ведь он сколько сил уже в дом вложил: и отстроил его после пожара, начал кухню летнюю еще строить, виноград посадил. Жалко дом, но матерей жальнее.
И уехали они из украинского Артемовска в древний русский город Муром, поближе к деревне, где Елизавета жила, чтобы каждые выходные можно было к ней ездить помогать. Только жилье здесь было дороже намного: на деньги, которые они выручили, продав дом на Украине, здесь только полдома смогли купить. Но Алексей его отстроил, кухню утеплил, места больше стало.
В Муром Анна часто приезжала, а там и Лена подросла и сама стала к бабушке приезжать ненадолго: с соседом дядей Толей разве долго погостишь?
Бабушкины рассказы
Приедет Анна в гости в Муром, а дома только Лена: родители на работе, Людочка в садике. Никто им не мешает, есть время поговорить обо всем на свете. Лена любила слушать бабушкины «сказки», как-то и не думала тогда, что не сказки это вовсе… А бабушка пересказывала ей все, что помнила из Библии, из житий святых.
— Господь он так любит нас, что Сам стал человеком, — задумчиво сказала Анна.
— Как это? — с любопытством поинтересовалась Лена.
— Как? Это не только мне, но и самому грамотному человеку, думаю, не под силу объяснить, — задумчиво ответила ей бабушка. — Так что тайна это… Но для нас другое важно понимать: что Бог так любит нас, что мы никогда не бываем одни. Он всегда все видит, что мы делаем!
— И как я вчера у Люды конфеты съела, а маме сказала, что это она сама их съела, тоже видит? — нахмурилась девочка.
— Да, — улыбнулась бабушка.
— Это плохо, — вздохнула Лена.
— Почему же?
— Потому что нельзя ничего плохого, получается, сделать! Стыдно ведь перед Богом!
— Так это же хорошо! — засмеялась Анна.
— Что?
— Что стыдно тебе.
Потом, спустя годы, читая православные книги, Елена все удивлялась, как бабушка простыми и незамысловатыми словами могла ей все объяснить так же, как в них написано. Сама она даже и не могла вспомнить бабушкины формулировки, а суть была такая: что в Писании сказано: «велия благочестия тайна: Бог явился во плоти».
Бог устроил весь мир очень разумно, каждое творение получает ту долю счастья, которую может вместить. Но получает лишь в том случае, если живет по данным Богом законам. И неразумно этим возмущаться: ведь не возмущает же нас то, что огонь, когда мы сунем в него руку, обожжет нас, что прыгнув с высоты, мы переломаем себе кости. И так же естественно то, что человек, не живущий по Божиим Заповедям, не может быть счастлив. Он гонится за призраками, а получает опустошенную душу и вечные муки.
Человек был создан существом с разумом, свободной воли, не знающим смерти и страдания. В природе также царило благополучие, так как счастье всей природы, животного и растительного мира зависело от того, живет ли человек по данным ему Богом законам. Человек один из всей природы наделен разумом, свободой выбора и бессмертной душой, а животные и растения склонялись перед человеком, признавали в нем своего царя: от его выбора зависело их благополучие.
Бог дал первым людям Адаму и Еве одну лишь заповедь: не вкушать плодов с дерева познания добра и зла. И объяснил, почему нельзя: «Когда вкусите, тогда смертию умрете». Но человек не выполнил этой заповеди. Кроме людей во Вселенной существует еще один вид существ, обладающих разумом, свободной волей. Это ангелы, природа которых иная, чем у человека; они бессмертны и просты: сделав выбор однажды, делают его навсегда. Один из ангелов, Денница, пожелал быть равным Богу, взбунтовался против Него и увлек за собой часть ангелов. Денница не стал равным Богу, он ниспал с неба, увлекая за собой своих приспешников, и превратился в сатану — злобного духа, обреченного на вечные мучения, а его споспешники стали подобными ему злыми духами — бесами, также обреченными вечно страдать. Когда был создан человек, сатана не желал, чтобы кто-то пользовался теми благами, которые он потерял. Явившись Еве в виде Змея, он искушал ее, говоря, что она и Адам, съев плод, не умрут, но станут равными Богу. И Ева с Адамом уподобились сатане в своем желании сравняться с Творцом. Они нарушили единственную данную им Богом заповедь, съели плод.
Люди не стали равными Богу. Они познали болезни, страдания и смерть. Изменилась и природа. Из ее Царя человек превратился в ее врага, ведь она страдала по его вине. Адаму и Еве пришлось скрываться от ставших хищными зверей. Адам отныне должен был в поте лица добывать пропитание, Ева — в муках рожать детей. Однако, изгоняя людей из рая, Бог сказал им, что «семя Жены сотрет главу змия», то есть дал обетование о грядущем избавлении.
Бог не сразу исполнил Свое обещание: для человечества наступили тысячелетия беспросветных страданий. Люди в то время жили подолгу, рождаемость была высокой. И постепенно потомки Адама и Евы заселили всю землю. Но в каком бы уголке земного шара не жил человек, он оставался причастным к греху прародителей, терпел страдания, болезни, смерть. Надежда на Спасителя, который дарует счастливую жизнь, все более угасала. Грех закрыл для человека возможность Богообщения. Если Адам и Ева имели опыт непосредственного общения с Богом, то их потомкам Он открывался уже как Суровый Судья. Рассказы Адама и Евы о Боге передавались из поколения в поколение, каждый новый рассказчик вставлял что-то свое. Люди расселялись по лицу земли, появились народы. И у каждого из них была своя религия, то есть свое учение о Боге. Но истинной могла быть лишь одна из множества религий — ведь Бог — Один, Единый в Троице. И Бог выбрал для роли носителя этой единственно истинной религии еврейский народ.
Через пророка Моисея Бог дал Своему избранному народу десять заповедей, которые отсекали низменные инстинкты, призывали человека к праведной жизни. И неудивительно, что Мессия — тот Человек, Который избавит от проклятия греха и смерти весь род людской, должен был произойти именно из еврейского народа. Но мог ли какой-то человек быть искупителем греха, ведь и он был подвержен греху. А потому Мессией должен был стать Новый Адам, Новый Человек во всем подобный нам, кроме греха. Все в Этом Новом Адаме — Христе (Христос означает Спаситель) было необычайным. Необычайно Его Рождение, ибо Он вопреки всем законам природы Единственный из людей Родился от Девы. Но кажущаяся неясность перестает быть для нас таковой, если мы узнаем, что Христос не был только Человеком: в Нем соединились два Естества — Божественное и Человеческое. Слово Божие — Вторая Божественная Личность Пресвятой Троицы вошло в Деву Марию и Духом Святым сотворило в Ней Нового Свободного от греха Человека, соединившись с Ним. Бог соединился не с одним конкретным человеком; во Христе Он соединился со всей человеческой природой, всем человечеством. Имея два естества — Божественное и человеческое, Он имеет одну Божественную Личность. Дева Мария была особо предызбрана Богом для предстоящей Ей Высокой Миссии. Трех лет ее привели в Храм, где Дева Мария пребывала до четырнадцати лет, после чего по законам того времени, Ее должны были забрать родители или же Она должна была выйти замуж… Родители Ее к тому времени умерли, и Она была обручена своему престарелому родственнику Иосифу, который был призван хранить Ее девство. Церковь свято верит, что Дева Мария сохранила Свое девство и до Рождества и в Рождестве и после Рождества, почему именует Ее Приснодевой (присно – по-славянски «всегда»). Также Церковь называет Деву Марию Богородицей.
Спаситель вышел на проповедь в возрасте тридцати лет. Чему Он учил, было не похоже ни на что, чему учили до того на земле. В жестоком мире, где каждый думает лишь о себе, где почти нет места любви, верности и прощению, Христос говорит: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих Вас». Господь учит любить ближнего, как себя и Бога больше чем себя. А как это трудно, если помнить, что ближний, по Слову Христа, это каждый человек, который встречается нам на жизненном пути. Христос любит всех людей, не отталкивая от Себя ни праведных, ни грешных. Чтобы никто не отчаивался в возможности своего спасения, Он часто говорил во дни Своей земной жизни, что пришел призвать не праведных, но грешных на покаяние. Каждый человек, какую бы праведную на наш взгляд, жизнь он не вел, остается перед Лицом Божиим грешным, ибо природа человека такова, что он не может не грешить. Чтобы понять и простить каждого из нас, необходима бездна любви и милосердия Божия. И Христос открыл людям эту бездну любви. Он исцелял болящих, воскрешал умерших, милостиво утешал кающихся грешников, сурово обличал упорствующих в своем грехе. Христос любил всех, и именно эта Его Любовь была причиной того, что Он стал ненавистен многим, не имеющим любви в своей душе. За Его любовь к людям Христа распяли на Кресте. Его распяли римские воины. Но потребовали казни Христа те, кто должен был бы его ждать, — иудейские первосвященники и народ, который всего за неделю до распятия кричал Ему «Осанна!». Такова любая земная слава: те, кто кричит тебе «Осанна», меньше чем через неделю с таким же упоением могут кричать «Распни его!». Есть люди, которые внешне правильные, красиво очень умеют говорить обо всем. И о Боге, и о любви, и о вере. Однако поступки их совсем иные. Как написано в Псалтири «умякнуша словеса их паче елея, и та суть стрелы». И им ничего не стыдно. Они и Господа распяли. Елене было страшно и взрослой, когда она представляла респектабельных, очень солидных и внешне доброжелательных людей, которые распинают Бога.
Изначально человек был предназначен Богом к бессмертию и счастью. Но через Адама и Еву в мир вошел грех, а с грехом — смерть. (Смерть есть разделение души и тела). Адам и Ева своим падением отдалили человеческий род от Бога, и души всех людей после смерти шли в ад. Даже праведники того времени, хотя и избежали страданий в аду, не могли радоваться и ликовать в Боге.
Может ли быть место, удаленное от Бога, если Бог вездесущ? Дело в том, что не место удалено от Бога, но находящиеся там не способны почувствовать присутствие Божие, отчего страдают и мучаются. Потому все древние религии и повествуют о загробной жизни, как о чем-то страшном и беспросветном. Чем ближе приближался момент пришествия Иисуса Христа, освободившего род человеческий от проклятия греха и смерти, тем меньше безнадежности звучало в словах ветхозаветных священнописателей, когда они говорили о том, что ждет нас по окончании земной жизни. Так в книге Премудрости Соломоновой сказано: «Праведных души в руце (руке) Божией и не прикоснется их мука».
Христос после распятия и крестной смерти сошел во ад. Но ад не мог вместить Его. Спаситель, выйдя из ада, не только вывел оттуда всех ветхозаветных праведников, но и всем, кто последует за ним, даровал возможность избегнуть ада и смерти.
Бог — Высшая Справедливость. И делая что-то другим, мы делаем это самим себе. Если мы кого-то оскорбили, надо ждать, что оскорбят и нас; если мы кого-то убили, надо быть готовым к тому, что и наша жизнь окончится насильственно. И благо для человека, если расплата за грехи постигнет его во дни земной жизни, потому что, войдя со своими грехами в вечность, он будет мучиться намного страшнее, чем если бы ответил за них на земле.
Анна рассказывала внучке и про мучеников. В первые века христианства христиан гнали, в том числе, и за их нежелание поклоняться идолам, которым кланялся окружающий мир. Это было время религиозного упадка, никто в Римской империи уже не верил, что Юпитер или Венера — это боги. Религиозный упадок совпал с закатом могущества императора. Римская империя собрала в себе множество государств, народов, религий. Им необходимо было объединяющее начало. Таким началом стал культ обожествления императора: каждый житель Империи волен был исповедовать ту религию, какую пожелает, но раз в год он должен поклониться изображению императора и сжечь щепотку ладана перед статуями Юпитера, Аполлона или еще какого-то идола. Это действие превратилось с течением времени в механический обряд, но его и отказывались исполнять христиане, не желающие кланяться идолам. Они помнили слова Писания: «Господу Богу твоему поклонишися и Тому Единому послужиши». Христиане признавали императора как власть и были примерными гражданами, но они отказывались признать его богом. Это, а также отказ христиан включить Христа в римский Пантеон, где римляне собрали божества всех завоеванных ими народов, послужило причиной обвинения их в атеизме и политической неблагонадежности. На христиан начались гонения, продолжавшиеся в течение нескольких веков. Оставалось утешаться словами Христа: «В мире скорбны будете, но дерзайте, потому что Я победил мир». Через несколько веков христианство восторжествовало, царь Константин объявил его государственной религией. Но сколько сотен тысяч христиан погибли в результате гонений в течение этих нескольких веков!
Лене из того, что говорила бабушка, особенно запомнился рассказ про 40 мучеников Севастийских: как один из них, устрашившись мучения, отрекся, и на его место тут же встал римский воин, до того не бывший христианином…
— Как же так? — недоумевала она тогда. — Разве может в одну минуту все так измениться у человека?
— Может, дорогая, Господь все может нам дать: и мужество, и силу, и крепость, и любовь, и веру, и счастье…
— Тогда мне пусть лучше даст любовь и счастье! — сразу сказала девочка.
Анна засмеялась:
— Я, во всяком случае, искренне тебе этого желаю! Мне всегда помогал святой Николай Угодник. Молись ему, он и тебя не оставит. Я его просила о твоем благополучном рождении.
Бывало так до темноты и проговорят, даже свет не включают. Их только останавливали родители Лены, вернувшиеся домой с Людой: «Вы что в темноте сидите?».
— А нам так лучше!
Александра начинала ругаться:
— Ты опять уроки не делаешь, все сказки слушаешь! А ты, мама, сама неграмотная и Лене учиться не даешь!
Не спорила Анна, просто уезжала домой. А внучка с нетерпением ждала бабушку, чтобы опять, затаив дыхание, слушать ее истории.
Нюрка Бурда
У Александры горе: муж загулял. Как говорят в народе: седина в бороду, а бес в ребро. И не думала она раньше, что такое с ней может произойти…
Побежала к матери:
— Мама, что мне делать?
А что Анна подскажет? Она разве понимает чего в мужчинах? Ее семейный опыт-то — всего несколько лет, да и то от мужа уехала…
У Алексея в Муроме жили двоюродные сестры. Они его очень любили, ведь он безотказный был, что ни попросят тут же делал. Руки у него «золотые» были. Он всем помогал, особенно старшей сестре Нюре. Она ему часто от матери из деревни подарки возила. Не любили люди Нюру, потому что занималась она колдовством. Не от хорошей жизни к этому пришла: муж ее оставил с маленькой дочкой, захотелось отомстить, научиться «черные дела» делать, да так они ее и затянули: это ведь хорошее что-то легко перестать делать, а от гадости попробуй отвязаться! Но, впрочем, оправдания-то каждый себе найдет, смысл ведь не в них, а в том, чтобы перестать делать то плохое, без которого не мыслится жизнь. Только двоюродная сестра Алексея и не помышляла, чтобы от колдовства отказаться. Звали ее в деревне Нюрка Бурда — не из-за модного журнала, он в такую глухомань и не попадал, а из-за мутных дел ее. Один Алеша, как дурачок, Анечкой ее звал, а потом и вовсе стал по ней сохнуть, даром, что сестра, да и старше его намного.
А Нюрка наглая еще была, с Шурой решила подружиться. Стала ее колдовству учить. Александра болела тогда, может и не без ее помощи, вот ей незваная подруга и начала объяснять, как умываться, а воду в огород соседу лить, какие слова говорить.
Только Шура не стала ничего этого делать, испугалась и обо всем матери рассказала. Анна сразу все святой водой покропила, сводила дочь в храм. И стало ей лучше, поправилась также неожиданно, как и заболела. А вот кошка, которую Нюрка Бурда гладила, умерла.
А Алексей как не видит ничего, все к своей Анечке ненаглядной бегает. Приворожила, может, она его? И ночевать перестал. А жена сильно ревновала. Один раз решила выследить, где он ночует, пошла ночью одна, а на нее напал бандит. Очень перепугалась Шура, кричала: «Господи! Не оставь детей сиротами! Помоги!». Может крика ее нападавший испугался, может еще почему, но вырвалась женщина и убежала.
После этого Алексею стыдно стало, но и без Анечки своей жить не может. Ничего лучше не придумал, как в петлю полезть, хорошо, что дочки заметили и не дали несчастью случиться.
Говорит Анна зятю и дочери:
— Повенчаться вам надо. Я ведь давно вам говорила, что за семья без венца. Только Бог поможет в таком вашем горе!
Александра
Александра за любую идею как за соломинку ухватиться была готова; ей хоть повенчаться, лишь бы ее Алексей с ней остался. А тот чувствует вину за собой, есть совесть у мужика. Хочешь венчаться? Давай, нам уже хуже от этого не будет, мы не молодые, на работе за это преследовать не станут. Повезла их Анна в деревню Дедово к знакомому священнику. Поисповедовал он их там, причастил, а потом и повенчал.
Анна посоветовала им Псалтирь читать вдвоем. Старались они, читали. Только все равно было Шуре страшно оставаться в городе, где жила Нюрка. И мужа не могла она до конца простить, когда все о ведьме напоминало, о причиненных ей страданиях. Идет Александра по улице, а самой кажется, что бандит сейчас выскочит, а в каждой встречной Бурда мерещится.
Уговорила она мужа уехать в Иваново: брат двоюродный у нее там жил с семьей. По-родственному помог им устроиться, дом купить. Сначала все хорошо пошло: Алексей дом чинил, баню построил. Только умер у Елизаветы брат в деревне, и никого там не осталось. Все дома перевезли в соседний совхоз.
Взял Алеша мать к себе. А та привыкла в деревне жить в тишине одна, лес кругом, а тут город, да и в доме дети шумят. Заскучала; сядет у окна и молчит. Шура раздражительной стала после того, как на нее бандит напал, как-то и не выдержала: «Ну что, мама, вам опять не так?». А та как будто только этого и ждала. Говорит сыну: «Вези меня домой, твоя жена меня гонит!» Тот начал возражать: «Куда я тебя повезу? Деревни-то твоей уже нет!». «Дом мой цел еще, вези меня в соседний совхоз, там жить буду!».
Повез Алексей мать обратно, да и не вернулся. Подал на развод: якобы не мог простить, что жена мать его выгнала из дома. А вскоре женился; одно его бывшую супругу утешало, что не «на Анечке».
А Александра с дочерьми стала жить с Анной, которая не могла ее одну в такой беде оставить. Пока Шура замужем была, мать никогда не попрекала, но теперь даже детские обиды все ей припомнила:
— Никогда не прощу, что оставила меня маленькую с дедушкой и бабушкой в деревне!
— Так не оставила бы, так и в живых тебя уже не было… — пробовала возразить Аннушка.
— Ну и лучше бы было! — огрызнулась дочь. — И вообще, твое место в комнате, иди и молись, нечего вмешиваться в мою жизнь!
Горько Анне слышать, да и не умеет она сквозь слова слышать, что обида-то у дочери не на нее, иначе не было бы у них столько лет все хорошо с ней, а на то, что муж от нее ушел. Только муж-то далеко, ему разве скажешь то, что хочется? А мать вот рядом, ей можно все высказать.
Шли годы. Уже и правнуки и у Анны появились — две дочки у старшей внучки и сын у младшей. А потом Александра тяжело заболела — онкология. Одна операция, через год вторая, потом и вовсе слегла. Дочери ухаживали за ней как могли, старались. Все надеялись, что выздоровеет, не хотелось верить, что мама умирает.
Анна же молилась днем и ночью. Один раз молилась у кровати, а рядом сидела Елена, которая увидела свет над головой бабушки. Ничего ей не сказала, но поняла, что она молится сердцем. К тому времени она сама уже ходила в храм, молитвы читала. А Анна как почувствовала, что Лена что-то заметила. Говорит ей:
— Слышишь? В каждом углу Ангелы поют!
— Нет, ничего не слышу, — испугалась внучка.
— Эх ты… — вздохнула бабушка.
Александра за год до смерти сама сходила в храм, за месяц перед смертью исповедалась и причастилась. Второй раз Анне пришлось хоронить своего ребенка. Тяжело было на нее смотреть. Ей было 86 лет, а дочери 56. Но она держалась, молилась, поддерживала внучек. Когда поехали на кладбище сказала:
— Все, больше не плачьте, теперь каждая ваша слезинка — камень преткновения на мытарствах, молитесь!
И крепко сжав руки, подняла глаза к небу.
Внучки
Как-то Анна сказала Елене: «Видишь у меня морщины на лбу в виде креста — это отметина Божия. И у тебя она есть. Быть тебе, как я».
А та молоденькая еще, обиделась: «Нет у меня никаких морщин!». И быстрее в зеркало смотреть: что там бабушка на нее такое наговаривает?
В девяностые в России рухнуло то, во что люди верили десятилетиями — надежда на коммунистический земной рай. Образовавшуюся пустоту нужно было чем-то заполнить. Индифферентная масса тех, кто верит как бы «понарошку» — в приметы, гадания, обряды и прочее — хлынула поначалу в открывшиеся православные храмы, а затем также легко многие из них перешли в различного рода секты. У этих людей не было четкой позиции, твердых мировоззренческих установок и, следовательно, их было легко склонить к другой вере, так как они легко шли на идеологические уступки.
Лена не сразу в Церковь пришла: сначала мистикой увлекалась, оккультизмом, все-таки не хотелось, чтобы «свобода» девяностых мимо нее прошла. Читала Блаватскую, Рериха, Лазарева, но и то, во что бабушка верила, не отвергала… Анна за нее молилась, и все это внучка ее преодолела и стала православной.
А вот Людмила попала в секту Свидетелей Иеговы. И все православное ее очень злило. Когда мать перед смертью захотела исповедаться и причаститься, то очень Люда хотела, чтобы этого не произошло.
И первый раз в храме записка с адресом куда-то пропала, пришлось второй раз идти договариваться. А второй раз священник прошел мимо дома, хорошо, что Елена стояла у окна, увидела его, побежала за ним, догнала. Людмила очень удивилась, что батюшка был: сама она в это время работала, но почему-то полностью была уверена, что поп к ее матери не придет.
Люда хорошая была, но в 1990-е годы многие в разные секты попали. Ведь и Елена оккультизмом увлекалась. Двадцатый век был полон кризисов и катастроф: две мировые войны, революции и гражданские войны, локальные военные конфликты, экономические кризисы, в том числе такого масштаба, как Великая депрессия, разрушение традиционного общества, стирание в массовом сознании граней между добром и злом. Неудивительно, что многие жили в ожидании последнего кризиса — конца мировой истории.
Свидетельство тому и регулярно объявляемые, а затем «переносимые» даты «конца света» различными религиозными сектами, как околохристианскими, так и черпающими свои откровения в пророчествах Нострадамуса и календаре индейцев майя.
Например, Свидетели Иеговы, к которым попала Людмила, проводили массовые агитационные компании, посвященные наступающему «концу света» накануне 1914, 1925 и 1975 годов, определенно предсказывали его в 1915, 1918, 1920, 1958, 1960, 1961, 1972 годах и, несколько расплывчато, в середине 30-х, начале 40-х и 80-х годов 20 века. А известный адвентистский проповедник доктор Марк Финли в начале 1990-х писал: «Именно нынешнему поколению предстоит взглянуть вверх и увидеть грядущего Христа. Бог собирается вмешаться в историю и выправить положение дел. Для планеты Земля занавес закроется».
Однако, ожидающие «всеобщего конца света», зачастую не задумываются о том, как он уже совершается в их душе. В этой связи можно вспомнить следующие слова Патриарха Московского и всея Руси Кирилла: «Ужас и холод Апокалипсиса прикасаются в первую очередь к нашим сердцам — там начинается трагедия. Если мы будем способны противостоять злу внутри самих себя и вокруг себя, то Господь будет вновь приклонять к нам милость, как Он приклонял ее на протяжении всей истории человеческого рода, давая людям возможность изменить себя и мир к лучшему». Как бы ни пытались некоторые это отрицать, в каком государстве мы живем, каков мир вокруг нас, зависит во многом от каждого человека.
Ведь сложно признаться самому себе, что для того, чтобы понять, кто виновен во всех твоих бедах, достаточно посмотреть в зеркало. Легче искать виноватых вокруг, а себя считать «избранным». А вот это ложное ощущение избранности многие секты и дают.
После смерти Александры, стала Анна жить с Людмилой и ее семьей. Своя комната у нее была. Никто ее не обижал. Но очень Люду раздражали бабушкины иконы: иеговисты ведь их считают идолами.
— Забери их! — просила Аннушка Лену, но та взяла только две иконы и крест: не хотелось, чтобы бабушка жила без того к чему привыкла.
— Это ведь твои иконы, как ты будешь без них? А ты еще поживешь, ты нам нужна! — говорила она.
Анна лишь головой качала: чувствовала плохое. И вот однажды Елена долго к ней не приходила: болели дети. И снится ей сон, что пришла к бабушке, а у нее в комнате нет икон, а одни журналы «Сторожевая башня». «Надо скорее навестить ее!» — думает.
И что же? Действительно, все иконы сожгли Людмилины единоверцы, решили помочь ей и ее родственнице от идолов освободиться. Отвлекли Анну разговорами, говорят они хорошо. Она и не понимала, зачем иконы снимают, думала, что переселяют ее куда. После этого скорбь у нее не проходила, боль явно читалась в глазах: «Матерь Божию у меня забрали!».
Людмила потом пожалела, что так поступила с бабушкой: «Как будто что помутилось у меня!».
После этого Анна бумажные иконки, которые принесла ей Елена, прятала под матрас.
Перед смертью ее соборовали, причастили. Бабушка была очень благодарна старшей внучке, пригласившей священника.
Аннушка ненадолго пережила свою дочь. Кончина ее была удивительно мирной. Когда Елена читала Псалтирь у гроба, то было очень тихо и спокойно. Женщине казалось, что ангелы во всех углах поют, как рассказывала ей бабушка, но сама она и сейчас ничего не слышала. Отпевали ее в первый воскресный день Великого поста — Неделю Торжества Православия. И во время отпевания священник сказал, что сила Божия совершается в немощи, что те, не заметные миру люди, о которых мы ничего и не знаем, подчас значимее в очах Божиих, чем сильные и славные мира сего. Что на тех, кого мир презирает, он на самом деле и стоит, что две лепты вдовицы были ценнее многих сокровищ. Назвал усопшую «матушка Анна», сказал, что она была благочестивой жизни. Соседи решили, что монашка была: ведь она никогда не болтала на лавочке, никто ее и не знал.
Анне постриг не суждено было принять, а вот внучка ее стала монахиней. Елена приняла такое решение после развода с мужем, когда уже дочери выросли. Когда постриг был уже назначен, накануне праздника Всех святых в земле Российской просиявших, Елене приснился сон: женский голос говорит: «Будет постриг, монахиню назвать Анной, в честь бабушки». У священника, который должен был постриг совершать, свои планы имелись относительно имени, не очень он и снам верил. Благословил бросить жребий, выпало «Анна». Так на внучке исполнилась мечта ее бабушки.
